Владимир Колесов - Мир человека в слове Древней Руси Страница 36

Все это показывает, что и в переводах до XIV в. слово воля имело только два первых значения из числа указанных: желание высшей силы (которое понимается как собственное стремление) и уверенность в том, что время от времени у человека возникает свобода выбора. Говоря о власти и праве (со второй половины XIV в.), а также о личной воле («своя воля»), русский человек до конца XVI в. не связывал понятие «воля» с независимым состоянием; слово воля не было социальным термином. Еще и в XVII в. воля — все, что вовне и над ней, «на воле»: вольная сторона — сторона внешняя, вольный свѣтъ — это мир окрест (Сл. РЯ XI—XVII вв., вып. 3, с. 18). В Древней Руси постоянно сохранялась внутренняя форма слова воля: высшая власть, неземное хотение, случай и рок, причастность к которым требует от человека особых свойств и ощущений, но также делает его и выше, значительнее, поскольку именно через него, человека, и свершается воля небес. В отличие от «свободы», всегда реальной, «воля» — понятие нравственное. Отчуждая себя от свободы общины, средневековый человек постепенно проникался сознанием личной воли — воли, которой положен предел.

В ряду слов завѣтъ, законъ, заповѣдь, зарокъ, нравъ, обычай и др. не все из них равнозначны. Первые четыре несомненно связаны друг с другом и составляют наследие христианских понятий о законности и порядке; два последних — след языческой культуры. Вглядимся в эту основную противоположность обозначений, поскольку и до сих пор она четко ощущается в русском языке.

Нравами и обычаями мы называем установления обычного права, бытовые особенности народов, выраженные в их языке; государственные установления, как более высокие и по рангу и по значению, определяются книжным словом законъ; напомним, что древнейший записанный закон восточных славян назывался «Русской Правдой». Похоже, славян интересовала справедливость, а не конечный предел допустимых установлением действий: за-конъ буквально означает "за конец, за край", переступать такой край не дозволено без риска оказаться преступником. Заветы вождей и благородных предков, заповеди старших — также обозначения чтимых в современном обществе нравственных установлений, но выражаемые ими понятия находятся за пределами уголовного кодекса; то же относится и к слову зарокъ, оно обозначает также завет (или заповедь), но только данный самому себе, а не наложенный кем-либо влиятельным со стороны.

В течение веков сохраняется внутренний смысл последних трех слов приведенного ряда: ими названо, в сущности, нечто высказанное и потому получившее ранг договора. Корни -вѣт-, -повѣд- и -рек- обозначают изрекаемое, но первые два одновременно содержат в себе и значение "знать" (то, что высказано и что не переходит за пределы знания о нем), а зарокъ — изрекаемое и повеленное, то, что следует исполнить в «у-роч-ный» час.

Самая удивительная особенность первых четырех слов исходного списка заключается в том, что все они начинаются с приставки за-. Приставка — принадлежность глагольной основы; возможно, что наши имена образовались от глаголов, хотя и не обязательно; но одна особенность их объединяет; все эти слова — книжные. У восточных славян они появляются впервые в переводах с греческого языка и в точности соответствуют многим греческим словам, приставки которых восходят к предлогам. Скажем, слову завѣтъ соответствует dia-thḗkē "до-говор, за-вет", или syn-thḗkē "у-словие, до-говор", или en-tolḗ "у-каз-ание, на-став-ление, за-по-ведь"; точно так же и слову заповѣдь в переводах соответствует чуть ли не десяток греческих слов с приставками такого же рода. Да, верно, все это «снимки» с известных греческих слов. Нужно лишь уточнить, чем именно отличались значения этих слов уже в славянском языке.

Завѣтъ обозначает обещание и уговор, которые заключают на долгие времена (тот самый общественный договор, который философы XVIII в. искали у патриархов и т. п.). Заповѣдь — постановление и приказ, которые не подлежат обсуждению, а зарокъ — постановление и обещание (в том числе и обещание самому себе). Общее значение "уговор" от слова к слову ослабляет оттенок от всеобщей обязательности до пределов личного, индивидуального понуждения к действию.

В греческом приставки могли быть самыми разными, однако в переводах во всех случаях им соответствует одна приставка за-. Это, с одной стороны, соединило разные слова в общую систему обозначений, сделав их словами общего смысла. С другой стороны, переводчики иначе и не могли поступить, потому что за- означает "за", "позади", так что и за-вьтъ, и за-повѣдь, и за-конъ, и за-рокъ — все указывают на то, что находится за пределами настоящего; повторение пройденного (-повьд-), следование предкам — и что ограничивает пределы будущего (-кон-), не прерывающее связи времен и поколений (-рок-). Греческая традиция обозначений не просто заимствована, она переработана в соответствии с национальным духом славян. Идея воспринята в народной форме, таким образом закреплена в языке и, следовательно, сама по себе стала уже славянской. Чужое перешло в свое посредством включения в привычную языковую форму. Это была идея о том, что именно там, в прошлом, и было все лучшее, там золотое царство мечты, в котором рождались и новые заветы, и священные заповеди предков. Но одновременно языческое представление о следовании времен еще оставалось цикличным, повторяющимся вместе с повторением событий; круг символизировал эту последовательность, так что за- древних оборачивалось в перед- для будущих племен и родов; и, наоборот, то, что было бы будущим для них, неизъяснимым образом становилось прошлым для нас.

Но, кроме того, за и въз в глубокой древности — знаки общего значения, потому что любая пространственная перспектива была когда-то однозначной: то, что за нами, может быть в то же время и возвышено над нами (Копечны, I, с. 294). Сложность понятий, скрытых за, казалось бы, однообразными предлогами-приставками, определяется общей нерасчлененностью мира в представлениях древних людей. То, что для нас только «за», для них одновременно и «над» и «перед» — все трехмерное пространство охватывается и описывается универсальной приставкой за-. Постепенная утрата того или иного значения предлога-приставки определялась уже историей славянских культур, общей дифференциацией пространства и направления. Это надлежит помнить, говоря о предлогах-приставках — древних, использованных в старинных текстах, и современных, которые употребляются и теперь.

Для наших целей важно определить пределы взаимозамены всех указанных слов по текстам; не было ли общего в их значениях и не определялся ли их предпочтительный выбор каким-либо особым интересом переписчиков или справщиков?

Слово завѣтъ из древнего славянского перевода в русском переводе заменяется словом уставъ (Евсеев, 1905, с. 96), но нередко древнерусские книжники, переписывая с оригиналов X в., воспроизводили и такую замену старого слова завѣтъ, которую предлагали болгарские редакторы оригиналов: за-логъ, зарокъ, законъ (Ягич, 1884, с. 51), иногда еще и съвѣтъ. Любопытно постоянное отталкивание от высокого слова завѣтъ, стремление приспособить бытовые свои слова для выражения понятий, связанных с законодательством, в том числе и с церковным. Даже приставку за- заменяют другой — приставкой у-, которая также имеет значение предела, границы, за которые не дозволено переходить; вместе с тем слово уставъ развивает и значение установления, закона, по-видимому, под влиянием книжных слов, которые соответствуют в переводах славянскому уставъ и более раннему завѣтъ. Интересно также постоянное кружение мысли вокруг корня -вѣт- (съвѣтъ), сосредоточение внимания на том, что надлежит по уговору (у-лож-ение, за-логъ). Ход новой мысли всегда ограничен хорошо известными корнями слов, и это известное неизбежно ограничивает возможности развития мысли. Движение мысли вперед затрудняется постоянной соотнесенностью с внешне сходными старыми представлениями, и выход возможен только один; сами слова постепенно утрачивают ясность внутренней формы, получают другое, новое значение, которое определяется в новых условиях уже не родовой их связью по общности происхождения, а системным отношением друг с другом по новой функции. Так постепенно организуется ряд, в котором кроме слов с корнем -вѣт- появляются слова с другими корнями (законъ, зарокъ, залогъ и др.), а это отчасти подтачивает прежнюю цельность словесного образа «речи, говорения» — изрекания истин, на которых строится закон. Важнее теперь оказывается то, что он установлен, есть и является общим для всех; то, что он высказан (устно), уже не столь важно. В новых обозначениях обращается внимание на следующий по важности признак — на определение границ дозволенного, края, рубежа, конца.