Юрий Эскин - День народного единства: биография праздника Страница 36

В Ярославле началась и внешнеполитическая деятельность правительства «всей земли». Располагая более чем 10-тысячным надежным, хорошо вооруженным и сытым войском, можно было приступать и к таким проблемам. Утвердили здесь и свою печать – эмблему.

Она сохранилась на нескольких выданных Поместным приказом Второго ополчения документах и представляет собою, видимо, перстневую печать Пожарского. Человек образованный, князь Дмитрий не мог не знать о значении геральдики в Западной Европе, где по символике определяли знатность и могущественность обладателя герба. Поэтому он пользовался перстневой печатью с гербом, с которой скопировали и изготовили печать побольше, для заверения внутренних документов, а также большую, по типу государственных, видимо, для внешних сношений. Пользоваться царским «двуглавым орлом» в «безгосударное время» «Совет всей земли» считал, видимо, невозможным, это означало бы претензии на вакантный, по его мнению, царский титул. Недаром после убийства Лжедмитрия I его сообщник М. Молчанов, бежав из Москвы и задумав новую самозванческую авантюру, прихватил и государственную печать. Член Семибоярщины князь Мстиславский на договоре с Жолкевским о призвании Владислава ставил свою личную печать с геральдическим львом. В Первом ополчении сочинили свою эмблему: на его печатях – одноглавый орел или сокол с открытым клювом в полоборота, стоящий на ветви и с надписью по всему полю «Земская печать Московского государства». На принятой Вторым ополчением эмблеме Пожарского изображение совершенно иное: в центре – орел или сокол, клюющий отрубленную голову; с двух сторон его охраняют стоящие на задних лапах львы [145, 7–9, 139]. (Этой печатью, как мы укажем ниже, заверена была грамота «Совета всей земли» к императору Священной Римской империи.[53]) Князь Дмитрий подписывался в документах «Совета» хотя и после бояр, но особым титулом: «По избранию всее земли Московского государства всяких чинов людей у ратных и у земских дел стольник и воевода князь Дмитрей Михайлович Пожарской» [70, 124]. П. Г. Любомиров справедливо отмечал, что авторитет Пожарского зиждился на том, что он зарекомендовал себя проводником земской политики, принимал меры к собиранию выборных от всей земли «для совету». Ему были чужды диктаторские замашки Ляпунова, кроме того импонировало его явно отрицательное отношение к Трубецкому и Заруцкому с их политическими метаниями и внутренним соперничеством. Пожарский, стоявший как бы над «Советом», почти слился с ним, вызывая доверие и обеспечивая «конституционные гарантии» для земщины; он был первым среди равных, что, правда, затрудняет выяснение его личной политической роли [70, 126].

В Ярославль, как мы уже отмечали, приехали некоторые бояре (но они потеряли авторитет у масс, были в их глазах «кривителями и изменниками», присягавшими Владиславу), а также нечто вроде Освященного собора во главе которого по рангу своему оказался старший иерарх на освобожденных территориях – ростовский митрополит Кирилл [70, 127]. Именно в Ярославль, а не под Москву прибыло в июне 1612 г. посольство из Новгорода, оккупированного Швецией, но находившегося на вассальных правах, с русской администрацией во главе с воеводой боярином князем Н. И. Большим Одоевским.

Вступивший на престол в 1611 г. новый шведский король Густав II Адольф оказался перед дилеммой: с одной стороны, он должен был осуществить на практике прежние договоренности (еще Я. Делагарди с П. П. Ляпуновым) о принятии на русский престол его младшего брата, Карла-Филиппа, но с другой – его отношения с братом были настолько враждебны, что он отнюдь не приветствовал не только возникновение Новгородского полузависимого государства во главе с Карлом-Филиппом, но, тем более, и грядущую возможность его избрания на царский престол [55, 210]. При этом не исключено, что князь Дмитрий, трезво оценивая грызню в московских боярских группировках, не возражал бы против кандидатуры «со стороны», не связанной с ними, и в то же время «прирожденного государского сына».

Еще с весны 1612 г. началась переписка ярославского и новгородского правительств. 12 мая Пожарский написал письмо к Делагарди с предложением совместной борьбы с «литовскими людьми», а 19 мая в Новгород было отправлено посольство «Совета всей земли» во главе с С. Л. Татищевым, состоящее из представителей всех городов, участвующих во Втором ополчении, чтобы прощупать истинные намерения шведов относительно прибытия королевича. Пожарский в дальнейшей переписке с Делагарди и его послы в Новгороде на словах заверили, что как только королевич приедет, его встретит делегация [55, 211–213].

Делагарди слал в Стокгольм письмо за письмом, торопя приезд Карла-Филиппа. В свою очередь Пожарский, после того как из подмосковных «таборов» прислано было посольство с известием о ликвидации присяги «псковскому вору», разослал по городам грамоты, в которых извещал о подготовке выборов царя и предлагал в качестве одной из кандидатур шведского принца [55, 215–216]. Посольство из Новгорода в Ярославль возглавили игумен Николо-Вяжицкого монастыря Геннадий и князь Ф. Т. Черного Оболенский [70, 142–144].

На переговорах 24–29 июня послы, обрисовав несчастное положение государства с начала Смуты и обвинив в вероломстве польского «Жигимонта» (кстати, кузена их кандидата), агитировали за Карла-Филиппа. Документы, возможно, отчасти сохранили прямую речь Пожарского: «…мы все всяких чинов люди Московского государства, о том… Бога… просим, чтоб нам… государство в соединении видеть… а кровопролитие бы в христианстве перестало, а видети б покой и тишину, как доселе было». Князь с горькой иронией добавил, что «при прежних великих государях послы и посланники прихаживали из иных государств, а ныне из Великого Новгорода вы послы!» [4, 269]. Никогда, продолжал Пожарский, Новгород не отторгался от России, и мы бы ради увидеть его вместе с нами – «только уж мы в том искусились», не повторилась бы польская история с кандидатом в цари, хотя под актом избрания целовал крест гетман С. Жолкевский, а король подписал и скрепил договор печатью; однако «манил с год, да не дал», а что в стране учинило его воинство, то сами видите. (Справедливости ради, следует отметить, что современные польские историки обнаружили ряд документов, из которых следует, что, помимо политического интриганства, королем двигало и вполне естественное чувство страха за 15-летнего сына, который должен был ехать в охваченную гражданской войной страну [178]).

Пожарский напомнил, что и Карл-Филипп давно должен был бы прибыть, «да по ся места уже близко году, королевич в Новгороде не бывал» [4, 269]. Посол князь Оболенский оправдывал претендента малолетством (он был только чуть старше Владислава),[54] неотложными делами, похоронами короля-отца, коронацией брата, войной с Данией, заявляя, что сейчас он уже в Выборге, на полпути в Россию.

Пожарский отвечал: «А как королевич придет в Новгород, и будет в нашей православной вере греческого закона, и мы тотчас ото всего Росийского государства с радостию выбрав честных людей, которые к этому великому делу будут годны, и дадим им полный наказ… как государствам быти в соединенье» [4, 270]. Послам твердо дали понять, что никаких религиозных уступок королевичу не будет, и попрекнули их подчинением неправославному государю. Игумен Геннадий с Оболенским стали испуганно уверять, что «мы от истинные православные веры не отпали, а королевичу Карлу-Филиппу о том будем бить челом и просить, чтоб он был в нашей православной вере», а если уговорить не удастся, то «не нашия не греческия веры на государство не хотим» [4, 269]. Послов в Швецию «Совет всей земли» отправить отказался, приведя в пример судьбу послов к Сигизмунду, который, вопреки правилам, задержал в плену часть политической элиты России, в частности князя В. В. Голицына. Послы возразили – разве вы не справились и сами? «И ныне без них вы… не в собранье ли против врагов наших, польских и литовских людей, не стоите ль?» [4, 269].

Ответ Пожарского хорошо известен, он дышит скромностью и величием: «Надобны были такие люди в нынешнее время. Только б ныне такой столп, князь Василей Васильевич, был здесь, и об нем бы все держались; и яз к такому великому делу мимо его не принялся, а то ныне меня к такому великому делу бояре и вся земля силою приневолили» [4, 269]. Для того чтобы понять, что хотел выразить Пожарский, надо, как мы уже ранее замечали, учитывать, что его принципы выработались в стереотипах незыблемой местнической иерархии. Истинный порядок, достойный «чин» может дать государству только увенчание его истинным же государем, который был бы старшим членом наиболее знатного рода. В плену находятся все три члена наизнатнейшей ветви Рюриковичей: Василий, Дмитрий и Иван Шуйские. Значит, первенство должно было перейти к старшему из Гедиминовичей – В. В. Голицыну, но он тоже исключен из политической жизни.