Казимир Валишевский - Смутное время Страница 36

Приблизительно так же будет поступать и Петр Великий. Увлеченный новизной, нетерпеливый ученик требовал правильных занятий: утром посвящали час уроку философии, вечером час грамматике и словесности. Решили преподавать на польском языке; чтобы облегчить ученику работу, секретарь записывал уроки и давал ему в переводе. Эти подробности очень ценны ввиду тех легенд, которым долго верили. Обманщик, воспитанный в Польше под ферулой сынов Лойолы, очевидно, не нуждался бы в таких занятиях. Дмитрий же проходил одни только эти импровизированные курсы в Путивле. Он себя прекрасно держал перед учителями, – отвечал уроки очень серьезно, стоя и с непокрытой головой.[195]

Этот опыт продолжался очень недолго. Готовясь к предстоящим обязанностям, Дмитрий погрузился на время в приятные мечты, пока окружавшие его московиты жестоко не разбудили его. Еще время не настало пробивать окно в стене, отделявшей его родину от образованной Европы. Через сто лет за это дело возьмется другой, более способный работник. Теперь же претендент еще не настолько господин положения, чтобы безнаказанно разыгрывать школьника; казаки отнеслись подозрительно к его занятиям мирскими науками, и очень враждебно к сближению царя с сообщниками сатаны, чье присутствие в стане православных было уже соблазном. Да и немало других забот скопилось у последователя Квинтиллиана. Через несколько дней уроки прекратились. Но представьте себе психологию простака, беглеца из Чудова монастыря, увлекшегося хотя бы случайно диковинками знания, в бурное время с такой живостью ума проявившего интерес к благородным занятиям, такое глубокое и верное понимание ответственной роли, которую брал на себя.

Утвердившись победителем в Москве, Гришка Отрепьев поискал бы иных развлечений. В Путивле Дмитрий еще не мог свободно развернуться. Как он ни разыгрывал государя, сколько ни снаряжал посольств, как ни развенчивал Бориса, переименовав Борис-город в Царьгород, новая царская резиденция все оставалась местечком, и Путивль ничем не напоминал столицу. Если бы Борис поспешно прислал новое подкрепление под Кромы и дал возможность воеводам захватить это логовище кротов, претенденту ничего бы другого не оставалось, как направиться в Рим, как того желал Остророг, и потребовать там награды за свое обращение.

Но жених Марины еще не исчерпал всех счастливых случайностей. В первые дни мая под Кромы принеслось известие о непредвиденном трагическом событии; для претендента оно равнялось значение выигранного сражения, и в такое время, когда он не мог бы отважиться на открытый бой.

Борис как будто не уяснил себе, какая гроза разражалась над его головой. Он отказывался понимать, как это горсть казаков и поляков-авантюристов, искателей приключений, могла взаправду угрожать его государству. Под Добрыничами его воеводы без труда разгромили шайку бунтовщиков; отчего же они не довели дела до конца? Он строжайше наказывал немедленно схватить лже-царевича, а в ответ получил неприятные донесения о постыдной осаде, которую выдерживала горсть разбойников против целой армии царя. Всегда подозрительный, он предчувствовал измену и потерял сон и здоровье. 13 (23) апреля 1605 г.[196] по выходе из-за стола у него открылось сильное кровотечение, и через несколько часов он скончался. Простой случай, убийство или самоубийство? Во время этого неожиданного происшествия обсуждались всевозможные предположения, и до сих пор еще ни на одном из них нельзя остановиться. Случаи кровотечения, когда кровь лила изо рта, носа, ушей и даже глаз, довольно часто встречались тогда в России; их обыкновенно приписывали отраве. Предположение о самоубийстве Бориса преобладало во мнении современников, но они сообщают такую драматическую окраску последним минутам государя, что их рассказы подозрительны.[197]

Такое же разноречие, сохранившееся до наших дней, проявлялось и в суждениях о личности высокого покойника. – Intravit ut vulpes, regnavit ut leo, mortuus est ut canis,[198] сказал немец Буссов вместо надгробного слова. Не щадили Бориса Годунова ни современные ему летописцы, ни народная поэзия: – он коршун, хищная птица, он глупец, воображавший, что может править Русью, обманывая бояр.[199] Историки того времени тоже неблагосклонны к нему, но они все-таки пытались разобраться в чертах физиономии необыкновенного человека и темных сторонах его жизни и отыскать более верный путь и в превратностях света и тени; их преемники продолжают эти попытки, колеблясь между менее резкими, но все еще очень затруднительными противоречиями. Надеюсь, что читатели этой книги получили некоторую возможность составить себе об этом предмете более ясное и определенное представление. Всегда связанный, наконец задушенный цепью злоключений, узел которых он сам затянул в Угличе, ни во время борьбы за власть, ни тем более в немногие смутные годы царствования сам венчанный временщик так и не сумел вполне раскрыть свои несомненные сильные дарования.

Умирая, он оставил двоих детей, сына и дочь, в очень опасном положении. Сын, 18-летний Феодор, считался одаренным умом и способностями. Борис постарался дать ему далеко не то образование, какое получали по обычаю дети московских государей. Он выписал для сына иностранных учителей, рано приучал юношу к понимание правительственных дел; судя по сохранившимся официальным документам, отец ничем не пренебрегал, чтобы укрепить за ним престол, и еще при жизни приблизил его к обязанностям и почестям власти. Дочь его Ксения славилась красотой, и даже с избытком, к своему несчастью, как увидим далее. Оба, брат с сестрой, могли привлечь к себе общее сочувствие; но Борис так энергично устранял своих соперников и всех, кто казался ему опасным, что вокруг него и его семьи образовалась какая-то пустота. Из пяти братьев Романовых трое умерли в ссылке; Филарет жил в монастыре в заключении; пятый, Иван, вернулся из Сибири совершенно разбитым. Богдан Бельский и Симеон Бекбулатович были тоже в ссылке, последний к тому же лишен зрения. Умер Андрей Щелкалов, последний видный член семьи, уже вследствие опалы своей главы отодвинутой на задний план. Из потомков Рюрика и Гедимина Шуйские, Голицыны и Мстиславские считались не опасными. Борис не стеснялся назначать их в походы против претендента. Не опасаясь их, он не мог, однако, рассчитывать на особое усердие с их стороны; и маленький круг лиц, в чьей преданности он мог быть уверен, состоял из нескольких приближенных, незначительных личностей, как Сабуровы и Вельяминовы, даже ничтожных, требовавших поддержки, как Плещеевы или новейший фаворит, молодой честолюбец Петр Феодорович Басманов, из древнего, но незнатного боярского рода. В кружке не было ни одного сильного человека.

Феодор спокойно занял отцовский престол, когда мать его, царица Марья Григорьевна, подобно Ирине, уступила слезным мольбам всего народа и согласилась на воцарение сына. Эта театральная церемония записывалась в грамоту и по заведенному обычаю входила в содержание государственного акта. Новый царь тотчас решился на меру, перед которой отступал Борис. Бездеятельность Шуйского и Мстиславского под Кромами показалась подозрительной; он поспешил отозвать их, а взамен наметил Басманова. Но при армии состояли двое Голицыных, Василий и Иван Васильевичи; могли возникнуть местнические счеты, и потому к новому воеводе-главнокомандующему назначили для почета кн. М. П. Катырева-Ростовского.

Отправляясь на службу, Басманов, по-видимому, стремился оправдать оказанное ему доверие. Укрепить верность войск – его первая задача; он привел их к присяге новому государю. Но я уже указал, что формула присяги показалась сомнительной. Она только усилила шаткость мыслей, давно проявлявшуюся среди воинов; и Басманов не мог пренебречь таким предупреждением. Иные подозревали, что войско – flos et robur totius Moscoviae,[200] как его называл патер Лавицкий, – уже вело сношения с Дмитрием. Это неправдоподобно. Войско было просто деморализовано и склонно к измене, вследствие соприкосновения с мятежным волнующимся населением области, среди которой велась борьба. Оно подчинялось влиянию мятежной среды, давление людских масс, увлеченных таинственной легендой, движимых отвращением к бедственным государственным порядкам и надеждой на лучшее будущее, наконец, заманчивой мечтой – приобрести что-нибудь при разделе наследия побежденных; – смесь законных порывов и темных страстей, обычные двигатели великих народных волнений.

Выдвинутые против претендента военные силы растворялись в этом брожении; смерть Бориса и смена командующих ускорили ход событий, и поворот в обратную сторону проявился вдруг среди темных трудно объяснимых условий.

По словам летописи, Басманов, братья Голицыны и М. Г. Салтыков провозгласили низложение Феодора и воцарение Дмитрия 17-го мая 1605 г. (стар. ст.) на собрании созванных ими представителей четырех городов – Рязани, Тулы, Каширы и Алексина. Разрядная книга, подтверждая это свидетельство, называет еще одно действующее лицо, нам уже известное – Прокопия Ляпунова. Современник Грозного Петр Ляпунов, его пятеро сыновей – Григорий, Прокопий, Захар, Александр и Степан, и два племянника, Семен и Василий, принадлежали к очень влиятельной семье служилых людей рязанской области, чрезвычайно подвижной и деятельной, хотя не возбуждающей симпатий. Мы видели некоторых ее членов во главе мятежа, вспыхнувшего вслед за смертью Ивана IV; позже все они выдвинутся в самые бурные моменты «Смутного времени», наступающего теперь при их вероятном содействии. В правление Бориса Захар дважды, в 1595 и 1603 гг., подвергался строгой каре за разные проступки: местнические ссоры и преступные сношения с непокорными казаками. Следует думать, что он вместе с братьями возбуждал и направлял местное мятежное движение, перед которым отступили Басманов и другие воеводы.