Леони Фрида - Екатерина Медичи Страница 36

Генрих же решил предпринять маневр, который поможет ему отомстить за унижение при Сен-Кантене и вырвать последние английские занозы, оставшиеся в теле Франции после Столетней войны. Он захватит Кале, столь долго удерживаемый в руках врага. Этот плацдарм на чужой земле был особенно дорог сердцу жены Филиппа, королевы Марии Английской, и нападение на Кале, должно было стать своего рода костью в горле испанской королевы и ее супруга. Это был резкий и неожиданный шаг. Город считался неприступным, да и погода не благоприятствовала подобной экспедиции. Даже Гиз скептически относился к этому плану. Строцци был послан проверить фортификационные сооружения и, после его доклада, Генрих решил двинуться вперед. Эффект неожиданности он полагал столь важным, что полностью проигнорировал предостережения своих командующих. Гиз должен был вести наступление на город, над воротами которого развевалось знамя с грозным предупреждением: «Тогда лишь французы захватят Кале, когда сталь и свинец смогут плыть по волне». После блестяще проведенного штурма 8 января 1558 года командир гарнизона сдал город. Генрих и Екатерина были на свадебном пиру в замке Турнель в Париже, когда прибыли новости о победе. Радости народа не было предела. Генрих поехал на место военных действий, взяв с собой дофина и оставив Екатерину заниматься государственными делами.

Особенно отличился во время штурма Пьеро Строцци, сражавшийся с великим мужеством. Его прежние, зачастую провальные акции были забыты, и он удостоился почестей и награды от короля. Екатерина была оправдана за свою неизменную поддержку кузена. Герой дня, Франсуа Гиз, получил главную награду: Генрих решил безотлагательно устроить свадьбу его племянницы Марии, королевы Шотландской, с дофином Франциском. Екатерина привезла всех королевских детей в Париж на пышную церемонию бракосочетания, имевшую место 24 апреля 1558 года. Монморанси, все еще находясь в испанском плену, пытался предотвратить этот, крайне нежелательный для него, союз между Гизами и королевским домом. Он предложил Генриху, чтобы невестой дофина стала сестра Филиппа, а Елизавету Французскую выдали замуж за помешанного сына Филиппа, дона Карлоса. Хотя что-то в Генрихе откликнулось на этот замысел, он тем не менее решил следовать первоначальному плану, к тому же предложения коннетабля не нашли отклика у испанцев, а победитель при Кале должен был получить награду.

Гиз сам разрабатывал детали праздника. Особое внимание уделялось тому, чтобы обратить внимание народа на сияющую красоту пятнадцатилетней невесты и ее четырнадцатилетнего жениха. К сожалению, дофин, имевший нездоровый вид и одутловатое лицо, вечно шмыгающий носом, стоя подле своей горячо любимой юной супруги, которая была гораздо выше его ростом, вряд ли производил приятное впечатление. Был издан указ, что отныне юные супруги будут именоваться королева-дофина и король-дофин, дабы напоминать людям, что дофин Франциск является к тому же еще и королем Шотландии. Среди фантастических забав и развлечений этой свадьбы был банкет, на который принесли двенадцать игрушечных лошадок, позолоченных и посеребренных, дабы царственные принцессы и детишки-Гизы могли покататься. Сверкающие скакуны тянули повозки, в которых сидели певцы в одеждах, украшенных драгоценностями, и услаждали слух гостей дивной музыкой. Следом появились шесть кораблей с серебряными парусами и заскользили по полу бальной залы. Кавалеры вступали на борт, причем им разрешалось приглашать даму по своему выбору. Франциск пригласил свою мать, а Генрих выбрал новую невестку.

А спустя три недели после этого роскошного торжества в Париже состоялась демонстрация протестантов, длившаяся несколько дней и ставшая предвестником грядущей религиозной катастрофы. 3 мая 1558 года четыре тысячи реформатов выступили маршем от набережной Пре-о-Клерк в Париже. К возмущению горожан-католиков, среди толпы демонстрантов то тут, то там виднелись представители знати, а группу, поющую псалмы, возглавлял ехавший верхом Антуан де Бурбон. Генрих ответил на это выступление указом от 18 мая, запрещавшим процессии с пением псалмов на публике и публичные же моления. Девятью месяцами раньше разъяренная толпа разогнала молитвенное собрание кальвинистов на улице Сен-Жак, и 132 человека подверглись аресту, среди них — несколько дворян. Участие дворянства в движении реформатов казалось Генриху особенно возмутительным. Он считал это отвратительным и непостижимым извращением. В июле 1557 года король издал Компьенский эдикт против кальвинистов — не упоминавший о лютеранах, ибо очень многие его союзники, наемники и банкиры были германскими лютеранами — но был вынужден отложить приведение эдикта в действие, ввиду сопротивления народа в пределах его королевства и все более неблагоприятной международной обстановки.

Кальвин обосновался в Женеве и, действуя через агентов, создал жизнестойкую организацию, привлекающую прозелитов энергичнее, нежели ранние протестанты. Теперь его эмиссары тайком проникали во Францию и распространяли новую доктрину. Репрессивные меры, направленные против них, предусматривали, в частности, смертную казнь без права апелляции для пасторов-проповедников и для тех, кто привозил из Женевы протестантскую литературу. Это касалось также всякого, кто подстрекал народ к религиозным беспорядкам. В то же самое время Генрих обратился к папе Римскому за разрешением создать французскую инквизицию. Возглавить эту организацию было поручено трем кардиналам: Шарлю Лотарингскому, Шарлю Бурбону (брату Антуана) и племяннику Монморанси, Шатильону. Кардинал Лотарингский и ранее являлся де-факто главой французской инквизиции, но Генрих испытывал затруднения с магистратами, которые игнорировали авторитет инквизиторов. Светским судам дали дополнительные полномочия в преследовании кальвинистов, но дело двигалось медленно, ибо никто не понимал, в какие инстанции следует обращаться в случае необходимости ужесточения мер. Однако было ясно: чтобы остановить развитие этой язвы, Генриху нужен мир, — тогда эдикт можно будет внедрить в жизнь и пойти войной против еретиков.

Между тем 20 июня Гиз захватил город Тионвиль, удерживаемый Филиппом, хотя этот военный триумф стал днем трагедии для Екатерины. Ее обожаемый Пьеро Строцци был убит выстрелом из аркебузы со стены цитадели. Он принял смерть так же эксцентрично, как проводил жизнь. Когда Гиз увидел своего друга и боевого собрата смертельно раненым, он подхватил умирающего Строцци, восклицая: «Моли Иисуса, пускай он примет тебя в свои объятия». На что Строцци ответил: «Какого Иисуса? Бога ради, не пытайся обратить меня. Я отрекаюсь от Бога, радость покинула меня». Набожный герцог, пораженный этим воплем души, не сдавался и умолял Строцци просить Господа о прощении, ибо близок час, когда он предстанет пред ним Строцци же отвечал: «Но зачем? Ведь я буду там же, где содержатся остальные, все, кто умер за последние шесть тысяч лет». С этими словами он скончался, оставив Гиза в глубокой печали. Екатерина и Генрих тяжело переживали эту утрату и позаботились обеспечить вдову и сына Строцци всем необходимым.

Затянувшееся пребывание Монморанси в плену сильно тревожило Генриха. Диана также сожалела о потере равновесия, которое обеспечивал коннетабль в противовес дому Гизов. Венецианский посол писал: «Причина теперешней вражды и разрыва отношений между нею и кардиналом Лотарингским в том, что она сохранила весьма тесную связь с коннетаблем: их можно считать единым целым». Однако, и находясь в плену в Генте, коннетабль мог быть полезен: по сути, он обеспечивал неофициальные переговоры о мире. В конце концов, кто же лучше него знал намерения своего повелителя и влиял на них? Филипп испытывал недостаток в деньгах и знал, что Генрих нуждается в мире так же отчаянно, как и он сам, поэтому приветствовал помощь Монморанси. Коннетабля очень беспокоили мысли о том, что происходит при французском дворе без его участия, хотя Генрих и высылал ему подробнейшие письма обо всем, полные заверений в искренней любви. Диана присоединялась к Генриху и добавляла собственные слова утешения. Сент-Андре был тоже в плену, как и племянник коннетабля, Колиньи.

Король начал охладевать к Гизам, которые, осознав свою неподконтрольность, принялись усердно удовлетворять семейные интересы. Генрих обвинил герцога в том, что тот уговорил его ввязаться в последнюю авантюру с Италией, и открыто объявил, что устал от безграничной алчности семейства. Генрих и сам не ожидал, что сумеет так разгневаться на Гизов, хотя тут и было от чего прийти в раздражение. Екатерина же, со своей стороны, оставалась стойкой приверженкой как Гизов, так и итальянской кампании. Она беспокоилась, что отказ от итальянских притязаний ляжет пятном на репутацию Франции, и впервые за все годы брака, целых три месяца держалась в стороне от мужа. Она присоединилась к нему лишь в октябре 1558 года, непосредственно перед возвращением коннетабля, которого Филипп отпустил на время под честное слово.