Гровер Ферр - Убийство Кирова: Новое расследование Страница 36

• Кирилина (К 216) воспроизводит одно предложение, которое она соотносит с допросом Николаева от 2 декабря. Лено (Л 260–261) воспроизводит более длинный отрывок из допроса 2 декабря, который не содержит этого предложения. Николаева не спрашивают, действовал ли он один или у него были сообщники, и он не отвечает на него.

• У нас есть один допрос Николаева от 3 декабря. Кирилина (К 215–216 и 408–409) говорит, что она воспроизводит его полностью. Очевидно, это правда, поскольку он соответствует трем частичным выдержкам из него в книге Лено (Л 157, 167, 249–250). Николаев не делает заявления по поводу того, он убийца-одиночка или нет.

• У нас есть один допрос Николаева от 4 декабря. Кирилина сообщает нам (К 277), что у него были «новые следователи». Очевидно, к 4 декабря люди Медведя из Ленинградского УНКВД были под подозрением и их заменили людьми Ежова. В части, воспроизводимой Лено (Л 281–282), Николаев теперь заявляет, что его связи с троцкистами «повлияли на его решение убить товарища Кирова», и он называет Шатского, Котолынова, Бардина и Соколова. Это согласуется с короткой цитатой в книге Кирилиной (К 277) из этого же допроса.

Это признание, очевидно, приободрило следователей. Лено (Л 285) говорит, что Николаев был допрошен пять раз 5 декабря. Письмо Агранова Сталину от 5 декабря, в переводе у Лено (Л 285–287), раскрывает информацию о том, что Николаев начал называть других заговорщиков среди членов троцкистско-зиновьев-ского блока (текст на русском языке доступен уже десять лет в «Запрещенном Сталине» Василия Сойма).

Кирилина (К 281) говорит, что «после 4 декабря» Николаев признал, что

«он был членом подпольной, контрреволюционной организации», «участники стояли на платформе троцкистско-зиновьевского блока», «с Кировым у бывшей оппозиции имеются свои особые счеты в связи с той борьбой, которую он организовал против ленинградских оппозиционеров».

Мы знаем, что такой блок был из писем Седова и Троцкого в Гарвардском архиве Троцкого. Вполне возможно, что этот документ впервые раскрыл НКВД, что существовал блок зиновьевцев и троцкистов!

Однако Кирилина не сообщает нам, как долго «после 4 декабря» Николаев делал эти признания, или почему кажется, что она не знает об этом. Удалось ли ей увидеть настоящий протокол? Или она воспроизводит копию чего-то того или иного, что ей дали? Кирилина очень часто поступает так — скрывая от читателей информацию, необходимую для оценки свидетельств, которые она представляет. Лено действует так же.

• 6 декабря Николаев впервые называет конкретно Шатского и Котолынова как участников «террористического акта» (К 277). По словам Лено (Л 288), Николаев говорил, что Котолынов планировал попытку убийства Сталина. С этого момента Николаев и остальные подозреваемые разрабатывают детали заговора.

Единственный допрос, о котором известно Кирилиной или Лено, в котором Николаев однозначно заявляет, что он был «убийцей-одиночкой», и решительно отметает идею о заговоре с целью убийства Кирова, — это допрос от 1 декабря. Как мы показали, этот допрос более, чем проблематичен. У нас нет не одного текста, а, по крайней мере, двух. Складывается впечатление, что первоначальное признание от более раннего числа было в значительной степени подделано. Оно не может быть точным в том виде, в каком оно есть. Поскольку в данном состоянии оно не является подлинным, мы не можем принять его как доказательство чего-либо без серьезных оговорок.

Это не значит, что Николаев никогда не заявлял, что он «убийца-одиночка». Наоборот: мы можем быть гипотетически уверены, что он все-таки делал такое заявление, поскольку впоследствии он однозначно отрекается от него. В «Обвинительном заключении» Николаева и остальных, в документе, который мы изучим позднее, мы читаем следующие заявление:

В показаниях от 13 декабря с. г. Н и к о л а е в Л. так прямо и говорит:

«…Я должен был изобразить убийство Кирова как единоличный акт, чтобы скрыть участие в нем зиновьевской группы» (с. 19).

Однако в любом случае мы ожидали бы, что Николаев сделает в начале заявление такого рода. Николаева поймали с поличным. Он совершенно не мог отрицать, что убил Кирова. Что он мог отрицать — так это свое участие в заговоре. Действительно, если он на самом деле был членом заговора, мы могли бы ожидать, что он будет отрицать это. Первое правило заговорщической организации — не сообщать властям об остальных членах.

Но что значит проблематичность «первого признания» Николаева для нашего расследования, так это следующее: у нас нет достоверного текста заявления, которое сделал Николаев. Более того, это первое признание было подделано по какой-то причине.

Николаев не планировал сбегать после убийства Кирова. Он планировал покончить жизнь самоубийством сразу же после убийства, и ему это почти удалось. Его связи с зиновьевскими и троцкистскими оппозиционерами, с которыми его позднее должны были бы судить и казнить, несомненно, были бы раскрыты НКВД, когда они захватили его дневники. Однако, по-видимому, эти записки не рассматривают подробно заговор. Если бы Николаеву удалось убить себя, ленинградских зиновьевцев, которые в конечном счете предстали перед судом вместе с ним, несомненно, допросили бы, но не было бы никаких доказательств, чтобы привлечь их. Без письменных документов, которые были найдены при нем или у него дома, с объяснением причины его поступка, его дневники оказались бы единственным документом, имеющимся в распоряжении. В них Николаев описывает свое неудовлетворение собственным положением, хотя туманно и в общих чертах.

По словам его жены Мильды Драуле, Николаев исследовал выдающихся политических убийц прошлого, таких как А.И.Же-лябова, одного из организаторов убийства царя Александра II в 1881 г. (Л 236, 769 п. 24). Генрих Люшков — хотя и ненадежный свидетель, но он был вовлечен в расследование — подтверждает это в общих чертах, хотя Люшков мог узнать об этом просто от Драуле. Но тот факт, что Николаев действительно исследовал этих личностей, стал бы хорошей версией прикрытия для убийцы. Такая версия очень бы пригодилась, чтобы переключить внимание от любого заговора на теорию «убийцы-одиночки».

Мы можем сделать вывод, что Николаев в самом деле хотел предстать перед общественностью «убийцей-одиночкой», действовавшим по личным мотивам. Это было бы логично, действуй он действительно в одиночку или будучи членом заговора, или и то, и другое вместе. У убийцы-одиночки не было бы никаких мотивов называть кого-либо еще, а заговорщик пожелал бы защитить своих подельников. Конечно, следователи НКВД тоже смогли бы понять это. Следовательно, даже если бы у нас были свидетельства, что Николаев заявлял некоторое время, что он «убийца-одиночка», ни один следователь просто-напросто не счел бы это простой правдой. Лено и Кирилиной тоже не следовало бы поступать так, если они действительно были бы заинтересованы провести честное расследование этого убийства.

Если просто предположить, что Николаев участвовал в заговоре — каким бы был лучший план действий для этого заговора? Лучше всего это было бы убийство, после которого преступники бы скрылись неопознанными. Это продемонстрировало бы силу заговора — его размах, обширность его поддержки. Но, вероятно, другим приемлемым вариантом было бы убийство с самоубийством, какое планировал Николаев. Таким образом, ни убийство и удавшееся самоубийство, ни убийство и первоначальное упорство убийцы в том, что он действовал в одиночку, не было бы убедительным доказательством ни в пользу версии «убийцы-одиночки», ни в пользу версии заговора. Следователи НКВД тоже поняли бы это.

Мы можем предположить, что Николаев не называл оппозиционеров Котолынова, Шатского и других до 4 декабря, так как, кажется, именно тогда в первый раз были упомянуты их имена. Николаев упоминает Котолынова и других в своих дневниках. Как только дневники Николаева были изучены новой группой НКВД, не связанной с Ленинградом, это стало лишь вопросом времени, что Николаева тщательно допросят о его отношениях с ними. Любой следователь счел бы слишком большим совпадением, что Николаев был тесно связан с несколькими из этих выдающихся оппозиционеров, и при этом указанная связь совершенно не имела отношения к убийству партийного лидера Ленинграда, который наказывал этих самых оппозиционеров и заменил их лидера Зиновьева.

Лено заявляет, что именно Сталин велел следователям Ежова «искать убийцу среди зиновьевцев» до 4 декабря, когда имена зиновьевцев впервые появляются в признаниях Николаева (Л 281). В другом месте этого исследования мы покажем, что заявление Лено безосновательно. Однако даже если бы это было правдой, Сталин мог просто узнать, что их имена упоминались в дневнике Николаева. Следовательно, это не означало бы того, чего хочет Лено — что следователи НКВД, следуя строгим инструкциям Сталина через Ежова, каким-то образом вынудили или убедили Николаева ложно обвинить оппозиционеров.