Андреас Дорпален - Германия на заре фашизма Страница 36

Тон празднований отражал тот факт, что политическая консолидация была скорее видимой, чем настоящей. И правые, и левые теперь были согласны, что реставрация монархии больше не является направлением практической политики. Даже Лебелю пришлось признать, что, «как все понимают, Гинденбург принял президентство не для того, чтобы вымостить дорогу к реставрации монархии, а чтобы сохранить государство, ускорить восстановление страны и помочь ей занять достойное место в международных организациях». Консервативные газеты также считали, что первоочередные задачи Гинденбурга далеки от попыток восстановить безвозвратно ушедшее прошлое. «Давайте надеяться, – написала аграрная газета «Дойче тагесцайтунг», – что Гинденбургу удастся восстановить силу и величие Германии, объединив старые идеалы с новыми идеями».

Левые в свою очередь поздравили себя с тем, что республика стала намного крепче и здоровее, чем была во время избрания маршала. «(Избрание Гинденбурга вторым президентом республики… внесло важный вклад в консолидацию республиканской формы правления, что представляется очевидным сегодня, – написала «Берлинер тагеблатт». – Президентство Гинденбурга вернуло реалистическую перспективу политическому мышлению в Германии». В том же ключе «Франкфуртер цайтунг» отметила, «что результатами президентства маршала является консолидация и придание силы республике». Монархистские склонности Гинденбурга больше не являлись основанием для беспокойства: он доказал, что может хранить верность присяге, которую принес, став президентом. «<Никто не может требовать от старого прусского офицера, чтобы он на закате лет отказался от монархистских убеждений, которые глубоко укоренились в его сердце». Конечно, не все либералы были готовы сделать скидку на политические симпатии маршала с такой полнотой. Теодор Вольф, главный редактор «Берлинер тагеблатт», с гораздо меньшей уверенностью говорил о том, насколько республика может доверять Гинденбургу – ее стражу. В передовой статье он ограничился несколькими общими словами, после чего сразу перешел к другим вопросам. Но такой скептицизм все же был исключением. Так много убежденных республиканцев превозносили избрание Гинденбурга как триумф процесса демократического выбора, что одна из центристских газет в тревоге задала вопрос, не признают ли республиканцы такими хвалебными панегириками политическую мудрость антиреспубликанского правого крыла. Она также выразила недоумение, понимают ли республиканские партии, что общенациональные чествования Гинденбурга являются благом больше для правых партий, чем для республиканских. Такой же была позиция и социалистической прессы. Газета «Форвертс» увидела в празднествах не манифестацию национального единства, а тревожный факт наступления на парламентскую демократию. «Республике Гинденбурга, – предупреждала газета, – еще предстоит быть преобразованной в истинно демократическое государство. Именно это, а не вопрос «монархия против республики» сегодня является решающим фактором. Но даже те, кто понимает проблему, не могут предложить ее решения».

Речи и статьи в реакционной прессе того дня были куда более конкретны в постановке целей. Вестарп, обращаясь к собравшимся на митинг в Ганновере, говорил о долгосрочных дополнениях к конституции, отвечающих нужде нации в сильном лидере. Президент должен иметь право назначать и увольнять канцлеров и министров, он должен контролировать Пруссию и ни в коем случае не должен быть вынужден подписывать закон, который не одобряет. «Наш долг, – вещал граф, – укреплять конституционное положение президента». Другие правые ораторы высказали аналогичные мысли, которые прозвучали даже на церковной службе, которую Гинденбург посетил в тот октябрьский день. Комментируя тот факт, что далеко не всегда тот, кто сеет, собирает урожай, священник, совершающий богослужение – высокопоставленный деятель лютеранской церкви, – заметил, что отечество, которое народ унаследовал от своих предков, было объединено в единое государство не решением большинства, а кровью и мечом.

Принимая во внимание эти конкретные и серьезные заявления, апатию республиканцев понять сложно. Если не что – то другое, так хотя бы противоречия вокруг флага – всегда являющиеся точным барометром политической атмосферы – должны были предостеречь республиканцев от опасности такой позиции. Берлинский корреспондент «Франкфуртер цайтунг» с очевидным удовлетворением заметил, что, в то время как на многих зданиях вывешен черно – бело – красный флаг, черно – красно – золотой тоже не является редкостью. А вот у представителя «Нью – Йорк таймс» создалось иное впечатление: «Если бы решать пришлось толпам людей в Берлине, имперские цвета одержали бы легкую победу».

Среди почестей и подарков, дождем пролившихся на Гинденбурга, наиболее значительным были документы на Нойдек – родовое поместье в Восточной Пруссии. За несколько месяцев до этого его владелица – дальняя родственница Гинденбурга – была вынуждена выставить его на продажу. Ольденбург – Янушау, узнавший о ее планах, решил спасти поместье для своего старого друга. Предстоящий день рождения маршала был подходящим поводом, чтобы преподнести поместье в качестве подарка от благодарной нации. Он обратился к Марксу и предложил выкупить поместье из фонда Гинденбург – Шпенде – общественного фонда, созданного для нужд воинов – ветеранов. Марксу понравилась идея презентовать Нойдек Гинденбургу, но он отказался использовать для этой цели деньги фонда, обоснованно предположив, что президент никогда бы не одобрил такой поступок, и предложил собрать средства среди крупных землевладельцев Восточной Пруссии. Ольденбург так и сделал, но восточнопрусские помещики внесли лишь небольшую часть требуемой суммы. В конце концов была организована подписка, и основную часть суммы внесли крупные промышленники.

Сделку часто рассматривали как циничный заговор прусских землевладельцев обеспечить первоочередное внимание к своим аграрным интересам, ассоциируя с ними Гинденбурга. Возможно, кто – то из них и питал подобные надежды, однако их взнос в размере 50 000 из требуемых миллиона марок опровергает существование их особенной заинтересованности в том, чтобы видеть маршала своим соседом. Да и особой необходимости в том, чтобы стимулировать его интерес к сельскому хозяйству Восточной Пруссии, не было, поскольку он всегда внимательно прислушивался к нуждам этой области. В кругах землевладельцев было известно, что Гинденбург рассматривал восточнопрусские поместья как производителей продовольствия в военное время. Это было одно из немногих экономических убеждений, которого он твердо придерживался, и, поскольку оно затрагивало военную сферу, представлялось маловероятным, что маршал от него откажется. Но прежде всего, он рассматривал эти владения как родовые гнезда старинных прусских семейств, которые для него были хребтом нации. Лишившись своей собственности, они были бы уничтожены как класс, и нация, таким образом, лишилась бы социальной элиты, а ведь только она может помочь обрести былое величие. Поэтому президент считал своим долгом защищать помещиков из Восточной Пруссии, не дать им лишиться своей земли, и не было необходимости в какой – либо материальной заинтересованности в прусском сельском хозяйстве, чтобы маршал пришел ему на помощь[17].

Еще не успели окончиться юбилейные торжества, когда новые тучи затмили политический небосвод. Предприимчивый штабной капитан из министерства рейхсвера использовал тайные фонды военно – морского флота, чтобы сделать некоторые деловые капиталовложения от имени флота. Предприятие провалилось, и это стоило налогоплательщикам около 12 миллионов марок. Геслер о сделках не знал, но разразившийся скандал вынудил его в январе 1928 года уйти в отставку. Гинденбургу пришлось срочно искать преемника. Консервативные партии, желавшие получить этот пост, предложили двух кандидатов. Немецкие националисты выдвинули кандидатуру графа Шуленбурга – старого противника Гинденбурга в споре о событиях 9 ноября, теперь ставшего одним из депутатов рейхстага. Немецкая народная партия предложила кандидатуру адмирала в отставке Брюнингхауза, служившего военно – морским экспертом в рейхстаге. Но Гинденбург желал видеть на этом посту менее рьяного противника республики, который бы доставлял ему не слишком много хлопот. Он подумывал о Франце фон Папене, будущем канцлере, который некогда служил в Генеральном штабе, а значит, имел профессиональную квалификацию и, будучи центристом правого крыла, считался умеренным монархистом. Но рейхсвер счел эту кандидатуру «слишком рискованной». В конце концов маршал избрал своего соратника по последним дням войны Вильгельма Гренера. Решение далось ему непросто. Имя Вильгельма Гренера до сих пор оставалось преданным анафеме консервативными группировками. Граф Вестарп, не теряя времени, принялся возражать, но Гинденбург не стал его слушать.