Андрей Губин - Молоко волчицы Страница 36

Роман Лунь сильно поизносился на войне, горячится по всякому поводу, а тут тронули больное - землю делить. Поправил очки - глаза необыкновенной голубизны, стекла как осколки южного неба. Жадно слушает, что говорит Михей:

- Земля дана всем, она одинаковая к человеку.

- Нет, господин хорунжий, - отзывается Роман, - краше казачьей земли нету!

- Верно, Ромаша, - оглядывает дали Михей.

- Только скопом, коммуной селиться не резон. Надо вразброс, поодиночке жить, там хуторок, там церковка, я бы пошел в новую пустынь, благой Афон основал тут.

- Придут и сюда люди, - соглашается Михей и чует: непростой разговор затевает Лунь.

- Какие люди? Фабричные хамы ваньки? Тут надо ставить казачье царство на божьих началах, а коли нет царя, китайской стеной отгораживаться от России - сами паны да атаманы!

- И мы от ванек пошли! - рубит Михей наперекор вечным истинам казачества.

- Эх, Михей Васильевич, кабы не знал вашу матушку Прасковью Харитоновну, так подумал бы: не от залетного ли коробейника произошел ты? Слухайте, братцы! - привлекает Роман кашеваров. - В древности еще было. Завелся под Киевом-градом...

- Матерью русских городов, - вставляет хорунжий.

- Соловей-разбойник. Пожирал он людей несчетно. Взял меч-кладенец богатырь, привез на княжеский баз того разбойника в тороках и ссек головы поганищу. А сделал то казак муромский, дедушка Илья.

- Сказка, что ли? - спрашивает толстый Саван Гарцев, недолго пробывший кучером при ставке царя. Верный себе, он и сейчас жует что-то. На поясе две баклажки привязаны.

- Сказка! - повысил голос Роман. - Печенеги да половцы, тмутаракань разная налетала на русичей. Забирали куниц, мед, скотину. Убивали мужей. Жен и детей в полон угоняли. В княжеских гридницах, в храмах коней держали. А гнали их прочь воины святорусские, что на дальних заставах жили на свой особый манер - вольной казацкой жизнью! Били и викингов скандинавских, и ханов восточных, крепко стояли за землю русскую!

- По истории тогда казаков не было, - молвил Михей и оробел: ученый Лунь и не таких, как он, за пояс затыкал.

- Ты, Миша, историю учил по книжке генерала Караулова, а мы читали римских и готских авторов, что нашу жизнь знали лучше нас. Были казаки, но слово было другое. Святой Александр Невский стоял с ними в Ледовом побоище и потопил крестоносцев и их рогатых магистров. И под щитом князя Дмитрия Ивановича Донского вывели они землю русскую из беды на поле Куликовом. Воевали царю Сибирь. В Аляске фортеции ставили. Чертов мост перешли с генералиссимусом Александром Васильевичем. И никакой награды себе не требовали, окромя воли. Конь, клинок, парус - вот владенья казака. Потому и селились на дальних окраинах, расширяя Русь плечом, плугом и "вогненным боем".

- Потому селились на окраинах, - морщит лоб Михей, - что горькой была мужицкая доля. Бежали из помещичьей крепости на рыбные реки, в богатые леса, ставили городки и станицы, обносили их частоколом из колючек, жили в землянках, лаптем щи хлебали - зато сами себе атаманов и попов выбирали.

- И стояли те городки и станицы как крепости духа византийского!

- Нашел верующих! - спорит Михей. Замолчи Лунь, и Михей многое не сказал бы и не узнал сам - ведь говорил такое впервые, хотя немало передумал за войну, многое узнал из книг. - Кто бежал в казаки? Каторжники, ярыжники, раскольники, разная наплывь. Вавилонское столпотворение. Приходили из земель польских и литовских, просились казаковать. Их били при народе плетью, дух иноземный вышибали, брали с них бочку зеленого вина, и погибшие души становились казаками. Поставил на Сунже или Кубани армянин купецкую кибитку - и тоже, глядишь, в казаки записался. Какой-нибудь Гасан, украв в ауле Фатьму, вихрем скакал в терский городок, и наутро он уже Иван, а она Машутка.

- Ну и что же? - кричит тонкогубый Лунь.

- А то, что казаки сроду бунтовали против царей! - сам себя уговаривает Михей, опаляясь червонной новизной слов. - Наши терцы участвовали в Булавинском бунте. Ходили с Иваном Болотниковым брать Москву, все полегли под Каширой, а им предлагали спокойно вернуться на Терек, о стойкости их написано в донесениях царских полковников того времени. В царских указах обязывалось называть казаками только "прямых атаманов и честных слуг", а кто шел против престола, "называть бы ворами и, бив кнутами, ссылать в рудные ямы". Ножницы палачей не раз стригли казацкие чубы. Бывал и дураком казак. Запорожская Сечь вместе с польскими интервентами разоряла Россию, а наши терцы, как быки, уперлись за Лжедмитрия, насмерть стояли за Марину Мнишек с сыном, "воруху и воренка".

- Ты и Марину Мнишек знаешь! - усмехнулся ученый Лунь, в душе не признающий офицерский чин Михея.

- Казаки сами ходили со Стенькой Разиным и сами выдали его властям!

- Потому вор! - выкрикнул Роман. - И Омелька Пугачев вор!

- Это каких Пугачевых? - спросил Петька Яицкий. - Что на горе жили?

Лунь с сожалением посмотрел на него:

- У тебя, Петр, фамилия от тех времен идет, от реки Яик, - и продолжил:

- Сей вор, донской казак станицы Зимовейской, дезертировал из Пруссии, обретался в подземных кельях, явился спасаться на Терек к войсковому атаману Павлу Татаринову, и записали того вора в Терско-Семейное войско. А ему, видишь ли, насеку хотелось заполучить, самому атаманить. Терцы-молодцы побили паршивца. Бежал он в станицу Моздокского полка. Там такие же воры выбрали его атаманом-ходатаем, выдали двадцать пять рублей серебром и послали к матушке государыне бить челом, просить вольностей, словно не были они вольными. Брухачей корове бог рогов не дал. В пути Омельку арестовали правильные казаки, отобрали денег двенадцать с полтиной - остальные пропил, фальшивую свинцовую печать якобы Донского войска, шелковый кушак и лисий малахай. Сей беглый казак был неграмотен. На допросе за него руку приложил сотник. Приковали его к лавке. Ночью он открылся часовому как благочестивейший, почивший в бозе император Петр Третий, обещал часовому пост министра и бочку виноградной водки, и тая бочка соблазнила пакостного часового. Зажег Омелька пожар на Яике-реке. Пришлось самому Суворову разрабатывать план поимки вора. В железной клетке привезли "царя" в Москву и "короновали" топором на Болотной площади. За бунт Пугачева указом Екатерины река Яик стала называться Уралом, станицу Зимовейскую хотели сжечь дотла, потом переименовали в Потемкинскую, дом Пугачева сожгли - пепел развеял палач, двор окопали на вечное запустение, плугом провели борозду, как место, проклятое богом и навеки разрушенное, и посыпали солью.

- Во как расправлялись цари с бунтовщиками, - говорит Михей. - Потому что Пугачев воевал за народ, а не только за казачью волю. А что он императором себя объявил, так это и в разведке бывает - мы с Гарцевым не раз выдавали себя за мужиков-лесорубов.

- Царь Грозные Очи - Петр Великий, - не слушает Михея Лунь, узаконил казачье войско. Люто боролся он с двоеперстием и бородами, а терцев самолично прибыл жаловать старым крестом и бородой. Как же казак мог бунтовать против государя, если виноделие, ловли, соль, лес, промысел монастырской икры не облагались налогами! Поработал казак лето - и мог табун кабардинских коней купить.

- Это было при царе Горохе! И соль, и вино, и морской промысел давно стали царской монополией! - Михей уже спорит спокойно, осмысленно.

- Ладно, - соглашается Лунь. - Но взамен этого монархи поставили казаков на казенный кошт как первых защитников отечества. Выдавали порох, свинец, денежное довольствие, хлебное жалование - столько-то четвертей муки, четвериков овса и крупы, столько-то фунтов соли и водки, каждому по чину. Давали и казачьим вдовам, если растили царю сынов. Из Оружейной палаты нам отправляли бердыши, палаши, стрелецкие знамена, польские жупаны, шведские камзолы да мантии, хотя и секиры, и камзолы казаку ни к чему - вот она, шашка острая! Даже и пик поначалу не было. Наши деды с шашками против пик ходили, развеют татарву, как мякину, потом пики рубят и кашу варят на них!

Казаки засмеялись - знай наших!

- Складно говоришь, Роман, - не сдавался Михей. - А почему в наших семьях родится по двадцать душ детей, а выживают трое-четверо?

- На то господня воля!

- Потому что лечимся молитвами, свяченой водой, шептанием. А о казачьем богатстве один генерал-инспектор писал: "Бедность их ужасающа, офицеры вынуждены продать серебряные знаки и шарф".

- Там же написано: "Его спартанская бедность позолочена лучами военной славы", - воспрял Лунь. - Главное богатство казака не дом, а верность присяге, войску. Живи под плетнем, а церковь чтоб восьмиглавая. В старых письменах нас именуют горстью. Сто человек всего держали однажды Азово-Моздокскую Линию, от моря до моря. А налетали на Линию разные хангиреи тысячами конников. Или ты бабу-казачку сравнишь с мужичкой? Про наурские щи слыхали?

- Чего, чего? - придвинулись к рассказчику казаки.

- В станице Наурской было. Налетели Магометы. На валы бросились и бабы, в нарядах, монистах - стоял годовой праздник. Орудовали вилами, топорами, вар лили и - туда же! - поспевшие щи со свининой. Так потом и спрашивали обожженных горцев: "Не в Науре ли щи хлебал?"