Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930) - Шэрон Ковальски Страница 36

были осуждены дважды или более, в относительном значении был выше, чем мужчин, а в 1926 году уровень рецидивизма среди женщин был выше, чем у мужчин почти во всех категориях (см. Таблицу 4) [Тарновский 1925: 53; Утевский 1927а]. Более того, из рецидивисток, попавших в тюрьму в 1926 году, 61% имели предыдущие судимости, 23% — три предшествующих ареста, а 14% уже сидели в тюрьме четыре раза и более достаточно заметные значения для такой небольшой, в процентном отношении, группы заключенных (в Таблице 5 даны схожие значения на 1924 год) [Утевский 1927а: 42][192]. В попытке интерпретировать эти данные, криминологи не ограничивались рассмотрением сложных общественно-экономических обстоятельств, в которых женщины оказались в переходный период, а также возможных недочетов в функционировании системы исправительного просвещения в тюрьме, — они искали объяснение женскому рецидивизму с точки зрения врожденной склонности женщин к преступной деятельности, возникающей по причине их общественного положения и физиологии.

Таблица 4. Уровень рецидивизма у мужчин и женщин, 1922 и 1926

Источник: Утевский Б. С. Современная преступность по данным переписи мест заключения // Административный вестник. 1928. № 1. С. 41; Утевский Б. С. Преступность и рецидив // Современная преступность. 1927. С 42; Утевский Б. С. Возраст и грамотность рецидивистов // Современная преступность. Т. 2.1930. С. 83; Куфаев В. И. Рецидивисты (повторно-обвиняемые) // Преступный мир Москвы. С. 106.

Таблица 5. Число рецидивистов, 1924 (в процентах)

Источник: Тарновский Е. Н. Основные черты современной преступности // Административный вестник. 1925. № 4. С 53.

Данные тюремной переписи женщин-рецидивисток за 1926 год Утевский рассматривает в двух статьях, опубликованных в 1927‑м и 1928‑м, подчеркивая, что «женщина скорее делается привычной преступницей» [Утевский 1927а: 42]. По его мнению, более высокий уровень рецидивизма среди женщин указывает на то, что женщине, ставшей частью преступного мира, покинуть его сложнее, чем мужчине [Утевский 1928: 41]. М. Кесслер указывает на ту же тенденцию, отмечая: уже давно установлено, что «деклассированным» женщинам сложнее вернуться к честной жизни [Кесслер 1927: 53]. Утевский также пишет, что женщины с легкостью привыкают к уголовному образу жизни и, практически не имея иных возможностей после выхода на свободу, быстро возвращаются к старому. Именно поэтому, подчеркивал он, женщины нуждаются в более масштабных исправительных мерах по ходу заключения и в более объемной поддержке после освобождения [Утевский 1927а: 42][193]. С этим согласен и еще один исследователь, он подчеркивает влияние женской физиологии на женскую преступность и утверждает, что женщины, как и дети, нуждаются в отцовской опеке:

При настоящих условиях женщине, раз попавшей на путь преступности, труднее расклассироваться, чем мужчине. Если прибавить к этому тысячелетиями вырабатывавшуюся пассивность женской психики и высокий процент среди женщин преступниц <…> задерживающие центры которых расшатаны алкоголизмом и ненормальной половой жизнью, то станет ясно, что стремление к автоматическому сокращению сроков исправительно-трудового воздействия в отношении женщин так же не рационально, как и в отношении несовершеннолетних [С. Б. 1928: 114].

Хотя криминологи и понимали, что женщины, получившие судимости, оказывались в крайне тяжелых социально-экономических условиях, женский рецидивизм они напрямую связывали с психологическими и физиологическими особенностями женщин, полагая, что женщины-правонарушительницы органически не способны к исправлению. Например, говоря о количестве рецидивистов среди бандитов и грабителей, Утевский отмечает, что если среди мужчин число повторных правонарушений составляло 45,9%, то среди женщин цифра была совершенно невероятная — 55,8%. Ошеломленный этим Утевский писал:

Даже при разбое и грабеже, этом, казалось бы, чисто мужском преступлении, где нужны сила и риск, бесстрашие и жестокость, уменье владеть оружием и спокойно проливать чужую кровь, женщина впереди мужчин. Поистине причудливая игра женской психологии, совмещающей крайнюю мягкость с крайней жестокостью и беспощадностью [Утевский 1927а: 47].

Он приходит к следующему выводу:

В то время как участие женщин в преступности во много раз меньше, чем у мужчин, склонность к повторной преступности у них значительно выше. Причину этого справедливо усматривают в двух моментах: в особенности женской психики, с одной стороны, и в окружающей среде, — с другой. Женщина труднее вступает на путь преступления, но однажды вступив на него, ей труднее сойти с этого пути. Сила привычки, консервативность психики более свойственны женщине, чем мужчине. К тому же дурные влияния находят в мягкой пассивной женской психике более благодарную почву. С другой стороны, женщине, совершившей преступление и побывавшей в тюрьме, труднее реклассироваться, труднее получить возможность честного заработка. Косность и предрассудки обывателей с большей силой клеймят побывавшую в тюрьме женщину, чем мужчину <…> — мужчина может бросать вызов общественному мнению, женщина принуждена ему подчиняться [Утевский 1927а: 41].

С точки зрения криминологов, высокий уровень рецидивизма среди женщин в сравнении с мужчинами свидетельствовал о неспособности женщин полностью принять новый образ жизни, предлагаемый советской системой. Как выяснили криминологи, традиционная замкнутость женщин в домашней сфере и сильнейшее влияние женской физиологии мешали женщинам адаптироваться к изменяющимся условиям жизни и к более активному участию в «борьбе за существование», в силу чего женщины с большей легкостью втягивались в преступный образ жизни, а исправление их протекало сложнее. Хотя криминологи знали, какие социальные и финансовые препоны стоят на пути бывших заключенных, причем их усугубляли еще и общие трудности переходного периода, в своем анализе женского рецидивизма они, тем не менее, подчеркивали слабости женской природы и женские физиологические недостатки. Такие объяснения отражали и сохраняли в криминологическом дискурсе традиционные представления о положении женщин в обществе и необходимость патерналистского контроля, подкрепляя мнение криминологов касательно «отсталости» женщин.

Проститутки как преступницы

Если женский рецидивизм якобы отражал в себе закоснелость женщин, проституция являла собой наиболее явственную и публичную связь между преступностью и женской сексуальностью. Как для криминологов, так и для всех общественных деятелей проституция воплощала в себе «примитивность», с которой у них ассоциировались женщины. Ее связь с женской сексуальностью как бы сама по себе свидетельствовала о склонности к проституции, что подкрепляло представление о врожденной отсталости женщин. Кроме того, проституция воплощала в себе пережиток прошлого внутри советского общества, а также элемент буржуазной эксплуатации, который расцвел во время НЭПа пышным цветом. Для многих коммунистов и ученых проституция и связанное с ней публичное проявление женской сексуальности служили отражением самых неприглядных черт Новой экономической политики. Проституция, лежавшая на пересечении сексуальности, капитализма и преступности, обнажала перед советскими социологами и недостатки НЭПа как эксперимента, и явственную неспособность женщин преодолеть свою физиологическую ограниченность.

В раннесоветском обществе проституция являлась своего рода