История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2 - Луи Адольф Тьер Страница 36

его были чрезвычайно неумеренны. Генерал Дюпон, превосходный человек, старавшийся завоевать Бурбонам сторонников, принял и выслушал Сульта, вернул ему надежду, а с надеждой и некоторое спокойствие. Вскоре министр, продолжая свое дело, решил дать Сульту командование, дабы окончательно привязать его к Бурбонам, и выбрал Бретань, где можно было испытать чиновника. Расчет Дюпона полностью оправдался. Маршал Сульт, попав в окружение самых пламенных роялистов, полностью их удовлетворил и вскоре выказал себя равным им по крайней мере в политических чувствах, ибо без колебаний говорил, что правым делом в последние двадцать пять лет было дело Бурбонов, что все, кто служил иному делу, ошибались, но исправят ошибки безграничной преданностью. Он не ограничился словами, отправился осмотреть печальное поле боя Киберона, обнаружил непогребенные останки, встречающиеся порой на полях сражений, и открыл подписку на памятник французским офицерам, павшим в тот роковой день[8]. Храбрецы, погибшие на мрачных берегах Киберона, были, несомненно, достойны вечного сожаления, однако не время было пробуждать подобные воспоминания. А особое удивление вызывало то, что пробуждал их новый губернатор Бретани.

Удивление в армии было не меньшим, чем удовлетворение в партии роялистов. Сульт показался ценным завоеванием, заслуживавшим окончательной победы. Будучи не удостоен пэрства, как и маршалы Массена и Даву, он прибыл в Париж, дабы ходатайствовать о нем, был нелюбезно встречен старыми товарищами, но весьма любезно – при дворе. Сюше ожидал решения своего дела, когда освободился портфель военного министра, и тотчас почти единодушно было решено вручить портфель ему, несмотря на притязания Мармона, которого не принимали всерьез. Это назначение весьма удивило публику, а двор преисполнился радости и надежды.

Четвертого декабря новые назначения были обнародованы в королевском ордонансе. Так, отставкой военного министра, которому приписывали дурные настроения в армии, и сменой министра полиции, на которого гневались за воображаемые заговоры, потому что он не хотел в них верить, окончился кризис. Как случается в подобных случаях, воспоследовало недолгое спокойствие – до тех пор, пока не дала себя знать тщетность употребленных средств и не осуществилось зловещее предсказание Наполеона: Бурбоны примирят Францию с Европой, но развяжут войну внутри страны.

LVI

Венский конгресс

Мы уже знаем, до какого состояния довели Францию Бурбоны, сдерживаемые Конституцией и общественным мнением, но уступившие реакции, которая стремилась восстановить старый режим на руинах Революции и Империи. Теперь мы покажем, в каком положении оказалась Европа, разделенная между государями, не связанными ни законами, ни общественным мнением и потому вольными восстановить прошлое, вновь завладеть утраченными территориями или попросту присвоить себе то, что никогда им не принадлежало. Несчастная Европа, раздираемая своими эмигрантами, столь же мало просвещенными, как и наши, и честолюбцами, пытавшимися урвать друг у друга побольше территорий, пребывала в жестоком волнении и хаосе, являла собой арену битвы жадности с безрассудством. Наполеон, которого называли тогда гением зла, мог с усмешкой думать на своем острове, что его падение вовсе не привело к торжеству бескорыстия и умеренности.

Бельгийские провинции, поначалу испытавшие облегчение, избавившись от французского ига, весьма удивились, обнаружив себя подпавшими под иго не менее тяжкое и к тому же противное их национальным чувствам. Когда-то они отшатнулись от Франции из-за конскрипции, налогов, закрытия морей и религиозных вопросов. Теперь они избавились от конскрипции, но не избавились от косвенных налогов. Моря открылись, но только для ввоза английских товаров, соперничавших с товарами бельгийскими, и в ту же минуту, как окрылись моря, для Бельгии закрылась Франция, чей рынок столь способствовал ее обогащению. Папа вернулся в Рим, но бельгийцы стали частью протестантской нации, которую всегда недолюбливали. Беспрестанно нараставшее ради защиты нового Королевства Нидерландов присутствие британской армии докучало бельгийцам, и они упрекали Австрию, содействовавшую отделению Бельгии от Франции, в том, что она предала их и продала Англии.

Не больше удовлетворения испытывали и рейнские провинции. Хотя они, как и бельгийцы, избавились от конскрипции, и Рейн, главный источник благосостояния, открылся вместе с морем, для промышленности, развившейся при Империи, Франция была потеряна, а рынки Пруссии оказались неспособны возместить убытки. Превращение в сограждан жителей Кенигсберга не казалось жителям рейнских провинций естественным, а свобода папы ничуть не больше, чем бельгийцев, утешала их в нынешней принадлежности протестантскому государю. Они тоже тяготились иностранной оккупацией, ибо их территорию занимала прусская армия и солдаты Блюхера еще не привыкли считать своими соотечественниками и жалеть жителей Экс-ла-Шапели или Кельна.

Области, расположенные за Рейном, испытывали беспокойство по другим причинам. Пруссаки были довольны и имели для этого все основания, ибо одержали победу и теперь рассчитывали на расширение территории. Но в качестве награды за патриотизм они ждали обещанной свободы, которую им, однако, предоставлять не спешили. Ганновер, Брауншвейг и Гессен с тревогой ожидали решения своей участи, а тем временем их разоряли проходившие через них армии коалиции. Саксонии, которая покинула французов на поле боя, в награду за ее отступничество грозили потеря государственности и прусское владычество, что повергало ее в подлинное отчаяние. Саксонцев унижали, удерживая их государя пленником в Берлине. Мелкие германские князья были встревожены планами, которые приписывались большим германским державам, а их народы были встревожены совсем не либеральными принципами, которые выказывали их собственные князья.

Швейцария впала в смуту, в которой столкнулись все интересы и вооружилось всё население. Бернцы, вводя в декабре в Швейцарию войска союзников, желали упразднить Акт посредничества и в самом деле его упразднили. Тотчас пробудились все старые притязания. Берн хотел вернуть себе Во и Аргау, лишив их достоинства кантонов и членов федерации. Ури хотел забрать у кантона Тичино долину Левантина и завладел ею, не дожидаясь решения властей. Швиц и Гларус готовились вернуть себе территории Уцнаха и Гастера, отобрав их у Санкт-Галлена, и ради достижения этой цели подстрекали население этих округов к мятежу. Угрожаемое население, в свою очередь, готовилось обороняться: двадцать тысяч граждан Во, Аргау, Тургау, Санкт-Галлена и Тичино взялись за оружие. Внутренней жизни кантонов грозила не меньшая опасность, чем их территориальному составу. Явно намеревались восстановить подчинение одних классов другим, и все законные интересы, признанные Актом посредничества, оказались в опасности.

За Альпами картина была еще печальнее. При отступлении французы оставили в Милане Итальянскую армию, а в большинстве крепостей Ломбардии – австрийцев. Евгений, несмотря на благородную преданность Наполеону, надеялся сохранить хотя бы часть вице-королевства. Дабы добиться этого, он рассчитывал на влияние короля Баварии, своего тестя, и на личное уважение, которым пользовался в Европе. Благоразумные итальянцы желали для своего принца того же, и ломбардский сенат уже готовился к соответствующему демаршу, когда миланская чернь, уставшая от французов, которых терпела восемнадцать лет, и подстрекаемая знатью и духовенством, подняла мятеж, ворвалась в сенат и забила