Фёдор Раззаков - Жизнь замечательных времен. 1970-1974 гг. Время, события, люди Страница 37

Между тем именно в майские дни 70-го берет свое начало пропагандистская кампания восхваления Леонида Брежнева. Мы помним, как два месяца назад генсек сумел заручиться поддержкой видных военачальников и заставил считаться с собой серого кардинала Суслова. Чтобы доказать генсеку свою преданность, тому пришлось поднять на ноги подчиненный ему идеологический аппарат. Результаты этого не заставили себя ждать. Если раньше перед праздниками и некоторыми крупными торжествами на площадях и главных улицах Москвы и других городов вывешивались обычно портреты всех членов Политбюро, то 1 мая 70-го появилось новшество: теперь красовались портреты одного Брежнева, — чего не было лет 6–7, со времен Хрущева. Появились также плакаты с цитатами из его речей и докладов. Изображение генсека давалось более крупным, чем других членов Политбюро. Если до мая в центральных газетах можно было крайне редко увидеть фотографии Брежнева, то теперь ими запестрели почти все издания, вплоть до «Пионерской правды».

В те дни, о которых идет речь, свет увидел очередной «Календарь советского воина» за 1970 год. Так вот если в прошлом году в нем было всего три цитаты Брежнева, уместившиеся на пол страничке, то теперь под это дело было выделено четыре (!) страницы. В «Политиздате» вовсю шла работа по выпуску в свет произведений Брежнева. 2 мая все советские газеты сообщили о выходе двухтомника речей и статей Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева «Ленинским курсом». В подтексте сообщения читалось, что эта «штука будет посильнее «Фауста». Чуть позже — 24 мая — те же газеты известят своих читателей о выпуске еще одной «нетленки» от Брежнева: сборника докладов и речей генсека под названием «Молодым — строить коммунизм». Как заметят по этому поводу «вражьи голоса», превращение Генерального секретаря ЦК КПСС в ведущего теоретика-марксиста свершилось.

Тем временем в отличие от большинства соотечественников, которые с радостью предавались праздничным настроениям, Владимир Высоцкий пребывал не в лучших чувствах: для него эти праздники были омрачены очередным попаданием на больничную койку. Собственно, в больницу он угодил еще в апреле, вскоре после ереванских гастролей, где у него открылась давняя язва. Однако, пролежав пару недель в одной больнице, он в начале мая перевелся в другую, где условия содержания его удовлетворяли больше. Главреж Таганки Юрий Любимов был на него сильно зол, поскольку Высоцкий своими загулами сорвал несколько спектаклей, в частности «Жизнь Галилея». В те дни Любимов подумывал даже лишить его роли Гамлета в новой постановке, и Высоцкий, зная про эти мысли шефа, сильно переживал по этому поводу.

5 мая в творческом объединении «Время» киностудии «Мосфильм» состоялось заседание художественного совета в составе Григория Александрова, Юрия Озерова, Александра Роома, Юлии Солнцевой, Игоря Таланкина и др. На нем было окончательно утверждено решение разрешить режиссеру Александру Серому снимать фильм «Рецидивисты» (впоследствии — «Джентльмены удачи»). Смета на фильм — 400 тысяч рублей. Однако до запуска картины еще далеко — прежде надо заручиться разрешительной визой из МВД. Но об этом речь впереди.

6 мая в столичном кинотеатре «Октябрь» состоялась премьера блокбастера от Юрия Озерова «Освобождение» — были показаны два первых фильму: «Огненная дуга» и «Прорыв». Еще задолго до премьеры фильму предшествовала широкая рекламная кампания, где отмечалось, что подобных фильмов советский зритель еще не видел. Писалось, что в съемках ленты принимало участие несколько десятков тысяч статистов, что был задействован невиданный доселе техпарк — сотни танков и самолетов. Отмечалось, что в фильме Озерова впервые в отечественном кинематографе нашли свое отражение многие реальные события военной поры, до этого широкому зрителю не известные, что некоторые исторические персонажи впервые обрели плоть на экране. Среди них Георгий Жуков (его играл Михаил Ульянов), Константин Рокоссовский, Александр Василевский, Иван Конев и др. Говорят, многие из военачальников, показанных в фильме, специально приехали на премьеру этого фильма.

Между тем мало кто знал, что некоторые из них относились друг к другу, мягко говоря, недружелюбно. В частности, плохие отношения были у Жукова и Конева. Черная кошка между ними пробежала еще летом 1957 года, когда Хрущев задумал сместить Жукова с поста министра обороны и отправить доживать свой век на пенсии. Конев, будучи первым заместителем Жукова, знал об этом заговоре, однако своего шефа об этом не предупредил. Как он признается позднее, он спасовал перед Хрущевым. Но больше всего Жукова возмутило не это, а другое — 3 ноября 1957 года в «Правде» появилась огромная, на два подвальных разворота, статья за подписью все того же Конева, которая навсегда перечеркнула славную полководческую карьеру маршала Победы. Жуков, который во время войны спас Конева от расстрела (Сталин в 41-м собирался отдать его под трибунал), этого поступка своему бывшему заму не простил.

Между тем к упомянутой статье Конев не имел ни малейшего отношения. Накануне ему позвонили из ЦК и сообщили, что статья о «проделках» Жукова готова, надо ее только подписать. Но Конев категорически отказался это сделать. И тогда его фамилию поставили без его согласия. Говорят, что Жукову потом рассказали правду об этом, но он этому рассказу не поверил. И Конев этим терзался. 8 мая 70-го он лично позвонил Жукову домой, чтобы в очередной раз извиниться (видимо, рассчитывал, что накануне 25-летнего юбилея Победы тот будет снисходительнее), однако Жуков не стал его даже слушать. А далее послушаем рассказ тогдашнего порученца Конева С. Кашурко:

«Глядя на то, как Иван Степанович подписывал поздравления с Днем Победы, я сказал: «И Георгию Константиновичу написать надо».

— А что, предложение дельное, — согласился Конев. — Напишу: так и так, дорогой Георгий Константинович, прости меня, грешного, хоть перед смертью…

Взбодренный советом, Конев стал писать. Не получалось: нервно рвал в клочья исписанный лист бумаги и брался за другой. Писал долго, мучительно долго. Затем вложил послание в фирменный конверт и протянул мне.

— Доверяю. Строго конфиденциально. Лично в руки адресату. Дождись ответа.

Георгий Константинович, хмурясь, прочел письмо и, ни слова не говоря, мгновенно начертал резолюцию: «Предательства не прощаю. Прощения проси у бога. Грехи отмаливай в церкви. Г. Жуков».

Моего возвращения Конев ждал с нетерпением. Взглянув на короткий, как выстрел, ответ, Иван Степанович вздрогнул и произнес:

— По-снайперски, прямо в сердце! И поделом… Ну что ж, история рассудит!..»

9 мая шумная актерская компания (Андрей Миронов, Татьяна Егорова, Александр Ширвиндт и др.) приехала на дачу художника Михаила Курилко в Малаховке, чтобы шумно отметить праздник. Погода в те дни стояла аномальная: почти 30 градусов жары, и пить водку в такое время было просто невыносимо. Однако артистам на это было наплевать: они напиваются и куролесят в течение всей ночи. А на следующий день, испытывая явный недостаток в новых впечатлениях, компания отряжает в Москву Егорову, чтобы она привезла в Малаховку Марка Захарова с женой Ниной, Егорова выполняет задание на «пять с плюсом» — легко уговаривает режиссера бросить дела в столице и мчаться на такси в Малаховку. Однако по пути к даче им пришлось пережить несколько неприятных минут. Возле песчаного карьера, где дорога поворачивала налево, дорогу такси внезапно преградили трое неизвестных мужчин в черных бурках, папахах и с шашками в руках. Извергая гортанные крики, «кавказцы» бросились к машине, чем сильно напугали всех присутствующих, в том числе и шофера, который грешным делом подумал, что сейчас их будут пускать на шашлык. Однако приближайшем рассмотрении оказалось, что под личиной страшных горцев скрывались Миронов, Ширвиндт и Курилко. Вот такие шуточки были у них тогда в ходу.

Всю ночь веселая компания провела за столом, уплетая деликатесы и запивая их спиртным из антикварных рюмок елизаветинских времен. На следующее утро — 10 мая — кто-то из гостей с похмелья начнет разбивать эти рюмки о стволы берез во дворе, В тот же день Владимир Высоцкий даст двухчасовой концерт для персонала медсанчасти № 11, куда его угораздило угодить на праздники.

И еще о Высоцком, 9 мая сценаристы Семен Лунгин и Илья Нусинов (по их сценариям были поставлены фильмы: «Мичман Панин», «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», «Внимание, черепаха!», в будущем — «Агония» и др.) отправились на Северный флот, чтобы принять участие в дальнем походе военных кораблей из Баренцева моря в Черное. Тогда они еще не знали, что одному из них — Нусинову — жить осталось всего лишь десять дней, и пребывали в отличном настроении.

Вспоминает С. Лунгин: «Когда мы приехали в ту рассветную рань во Внуково, первое, что услышали, была песня Высоцкого. Слов нельзя было разобрать, но свистящий хрип, то ли от дурной записи, то ли от неисправного магнитофона, нимало не смущал. На пленке был Высоцкий — это факт, остальное никого не интересовало. Все — и парень в провинциальной кепке, держащий в руке, как чемодан, тяжелый бобинный «маг», и те, кто его окружал, и те, кто стоял поодаль, как мы, — получали явное удовольствие. Потом объявили посадку, и до: «уважаемые пассажиры, наш самолет…» — и после в салоне передавали по самолетной трансляции одну из песен Высоцкого, которая от Москвы до Мурманска прозвучала раз пять, не меньше. Затем в Мурманске, в ожидании автобуса на Североморск, мы зашли в ресторан, где ширококостные северяне пили шампанское из толстобоких фужеров, в которые они еще крошили плиточный шоколад. В то время там так веселились. И в ресторане тоже заводили Высоцкого… В маленьком, тесном, скачущем по нелучшей дороге автобусе на коленях у сидящего на первой скамейке лейтенанта стоял магнитофончик, вернее, лейтенант держал его на весу, чтобы амортизировать тряску по ухабам. Пел Высоцкий, и пел он всю нашу дорогу на север. Кончалась пленка, ее ставили заново. Слушали певца серьезно, глядя в одну точку, даже не поворачивая головы к окнам, за которыми был виден залив с миллионом шевелящихся мачт стоящих у берега рыбацких судов и серые сопки в серой дали. Я даже поймал себя на мысли, что меня почему-то не бесит этот непрекращающийся интенсивный хрип, он выражал что-то мне неведомое и был подлинной средой обитания в этом крошечном автобусном мирке. К концу пути нам с Ильей стало казаться, что этот голос и эти песни, как неотъемлемая часть, принадлежат обществу военных моряков. А как потом выяснилось, и летчиков тоже. Да что говорить! Всех людей, у которых есть потребность пережить некоторое очищение, полно выразив (вместе с Высоцким) свое личное отношение к действительности. Когда в Североморске мы, побрившись, пошли в Дом офицеров обедать, то… надеюсь, ни у кого не вызовет удивления, что из динамиков, укрепленных по обеим сторонам фронтона этого помпезного, сталинского стиля здания, на всю площадь, до самых причалов опять-таки рокотал набрякший страстной силой голос Высоцкого, соединяя землю, воду и небо…»