Николай Павленко - Екатерина I Страница 37

Главная вина осужденных состояла в том, что они, зная «все указы и регламенты, которые запрещают о таких важных делах, а наипаче о наследствии не токмо с кем советовать, но и самому с собою разсуждать и толковать, кольми же паче дерзать определять наследника монархии по своей воле, кто кому угоден, а не по высокой воле ее императорского величества», противились этой воле. Поэтому они «за изменника почтены» и подлежат смертной казни и анафеме.

Вторая вина связана со сватовством великого князя. В сентенции написано, что все «персоны, которые тщились не допускать до того [свадьбы], весьма погрешили как против высокой воли ее величества, так и во оскорблении его высочества великого князя». Наконец, вина подсудимых состояла в том, что «все вышенаписанные злые умыслы и разговоры чинены были от них по их партикулярным страстям, а не по доброжелательству к ее императорскому величеству». Так, «граф Толстой сказал, что боялся великого князя, а прочие сказали, что боялись усилования светлейшего князя».

Из процедуры следствия явствует, что обвиняемые ограничились разговорами и никаких шагов к осуществлению своих намерений, то есть к действиям, не предпринимали. Но уголовное право того времени не делало различий между умыслом, то есть намерением, и действием, то есть реализацией умысла, и определяло одинаковую меру наказания как за первое, так и за второе.

Определенные судом наказания были суровыми: Девиера и Толстого «яко пущих в том преступников казнить смертию»; генерала Бутурлина, лишив чинов и данных деревень, отправить в ссылку в дальние деревни; князя Ивана Долгорукого «отлучить от двора» и понизить чином, написать в дальние полки. Прочим обвиняемым Учрежденный суд определил ссылку, понижение в чинах и т. д.

В указе, подписанном именем Екатерины, мера наказания была смягчена. Толстому и Девиеру сохранялась жизнь, причем первому определялась ссылка в Соловецкий монастырь, а второму — в Сибирь. Просьба родной сестры Александра Даниловича, Анны Даниловны, супруги Девиера, была оставлена без внимания. Анна Даниловна обратилась к брату с челобитной: «Светлейший князь, милостивой отец и государь, приемляю я смелость от моей безмерной горести трудить вас, милостивого отца и государя, о моем муже, о заступлении и милостивом предстательстве к ея императорскому величеству, всемилостивейшей нашей государыни, дабы гнев свой милостиво обратить изволила». Ответа не последовало.

Представляют известный интерес некоторые детали следствия и поведение в эти дни Меншикова. Во-первых, Учрежденный суд так спешил закончить следствие, что не использовал всего перечня приличествующих такой процедуре приемов: очных ставок, пыток, повторных допросов и т. д. Меншиков был заинтересован не в установлении истины, а в скорейшем завершении дела. Так, остались невыясненными разноречия в показаниях Толстого и Бутурлина. Нуждались в проверке показания княгини Волконской о намерении Толстого проникнуть в покои императрицы, чтобы донести ей о самоуправстве Меншикова. До конца неясным остался и вопрос о привлечении к заговору адмирала Федора Матвеевича Апраксина — Учрежденный суд пропустил мимо ушей наветы на него. Без внимания суда оказались и слова Бутурлина о том, что член Верховного совета Д. М. Голицын пошлет Меншикова «прочь», если узнает о браке великого князя и дочери светлейшего.

Во-вторых, ни в экстрактах, ни в сентенциях, ни, наконец, в именном указе императрицы от 6 мая не упомянут герцог Голштинский, хотя его имя то и дело встречалось в показаниях обвиняемых. Из этих показаний следует, что заговорщики уповали на герцога прежде всего как на передаточную инстанцию. Именно он и его супруга как родственники императрицы должны были рассказать ей о том, что затея Меншикова со сватовством ущемляет интересы ее дочерей, а объявление наследником великого князя закрывает им путь к престолу. Герцог также мечтал, если верить показаниям Толстого, стать президентом Военной коллегии, то есть утвердиться в должности, которую занимал Меншиков. С герцогом вели доверительные разговоры многие из привлеченных к следствию, он был в курсе всех их намерений и даже предупреждал их о возможной гибели в случае неудачи в заговоре: «…ежели ея императорское величество прекратит жизнь без завету о наследстве, и мы все пропадем».

Третья любопытная деталь относится к поведению Меншикова в кризисные дни, когда агонизировала императрица и когда велось следствие над заговорщиками. Проследим его действия и поступки по «Повседневным запискам», начиная со дня ареста Девиера 24 апреля и кончая смертью императрицы 6 мая. В том, что Меншиков в эти дни часто навещал императрицу и находился в ее покоях по несколько часов, нет ничего удивительного — медики обрекли Екатерину на неизбежную скорую смерть, и князь должен был зорко следить за тем, чтобы к ней никто не проник и не изменил принятых решений. Нет ничего удивительного и в частых свиданиях с Остерманом, в советах которого он постоянно нуждался и к которым прислушивался.

Легко объяснимы и ранее не наблюдавшиеся встречи с великим князем Петром Алексеевичем, его сестрой Натальей Алексеевной, а также цесаревнами Елизаветой и Анной Петровнами и герцогом Голштинским; первых он завораживал лаской, любезным обхождением, а у остальных усыплял бдительность своим вниманием и щедрыми обещаниями. Не относятся к числу загадок и встречи Меншикова с Г. И. Головкиным, Д. М. Голицыным, с майором Семеновского полка А. Я. Волковым, поручиком кавалергардов И. И. Дмитриевым-Мамоновым, майором Преображенского полка князем Г. Д. Юсуповым и петербургским комендантом Ю. И. Фаминцыным — все они были или должны были стать членами Учрежденного суда. Первых он уговаривал войти в состав суда, а вторых, зависимых от него по службе, инструктировал, как вести себя в суде и какой приговор для него желателен.

Удивляет другое — в эти двенадцать дней князь почти не изменил привычного распорядка дня, которого он придерживался в течение многих лет: вставал в шестом или седьмом часу утра, ложился в десятом или одиннадцатом вечера. Очевидно, он был абсолютно уверен в своей победе.

В целом же надо сказать, что расправа с Толстым, Бутурлиным, Девиером и другими принадлежит едва ли не к самым значительным промахам Александра Даниловича. На первый взгляд может показаться, что, отправив противников в ссылку, светлейший укрепил свое положение, ибо соперники были сметены и он без помех мог осуществить мечту жизни. В действительности же Меншиков не укрепил, а ослабил свои позиции, так как ссылкой недавних союзников он создал вокруг себя вакуум — ему теперь не на кого было опереться, и он остался наедине с Остерманом, состязаться с которым в умении плести интриги ему недоставало ни ловкости, ни характера.

Глава девятая

Несбывшаяся мечта Светлейшего

Екатерина, без излишнего шума взошедшая на русский престол, столь же буднично оставила его субботним днем 6 мая 1727 года. По словам Маньяна, «кончина царицы заставляет проливать слезы единственно ее детей, всеобщей скорби она не вызвала». Маньян же дал верную оценку ситуации, сложившейся при дворе после ее смерти: «Если, с одной стороны, опала Толстого и почти всех приверженцев герцога и герцогини Голштинских, как и ее сестры, вся сила которых была недавно сломлена, если это обстоятельство должно служить для детей царицы весьма дурным предзнаменованием, то, с другой стороны, можно думать, что князь Меншиков, руководясь советами Остермана и не имея больше никого, кто бы мог вредить его планам, надолго ограничит свою власть в Совете теми пределами, которые ему положены завещанием».

На следующий день после смерти Екатерины, в воскресенье 7 мая, во дворец Меншикова прибыли члены Верховного тайного совета, Сената, Синода и генералитет, а также великий князь Петр Алексеевич, обе цесаревны — Анна и Елизавета и герцог Голштинский. Меншиков объявил о существовании завещания императрицы — Тестамента, хранившегося в запечатанном конверте. Конверт тут же был вскрыт, и секретарь Верховного совета Василий Петрович Степанов стал зачитывать текст завещания.

Главными в Тестаменте были три пункта: первый из них объявлял «сукцессором», то есть наследником престола, великого князя Петра Алексеевича, в двух других Екатерина благословляла брак дочери Елизаветы Петровны с епископом Любским и выражала свою волю о супружестве между Петром Алексеевичем и одной из дочерей Меншикова. Во время чтения произошел любопытный эпизод: после того как Степанов прочел два пункта из пятнадцати, провозглашавшие самодержавным наследником великого князя, Д. М. Голицын воскликнул: «Довольно, довольно! Другие статьи обсудятся на досуге»[112]. Тем самым князь подчеркивал пренебрежение к воле покойной императрицы, противозаконно занимавшей трон.