Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Ева и Фритьоф) Страница 37

Вскоре начали наведываться медведи, так что зимовщики на­стреляли их порядочно. Затем они начали складывать из камней хижину. Инструментов было мало, почти все приходилось делать голыми руками. Ломом им служил кусок полозьев от саней, а киркой была моржовая лопатка. Вот так и выкапывали они вмерзшие в землю камни и перетаскивали их вниз, к месту по­стройки. Мха и лишайника, чтобы затыкать щели, кругом было достаточно, и убогая хижина хоть и медленно, но все же росла.

Тут пригодилось все, чему выучился Нансен у гренландских эскимосов. Из ледяных глыб сложили низкий туннель, по кото­рому можно было попасть в хижину лишь ползком, на полу постлали медвежьи шкуры.

«Гостиная» была настолько велика, что Нансен мог в ней спать вытянувшись во весь рост и свободно стоять.

Из моржового сала натопили жиру для светильников и для еды, а медвежатина была отличной пищей. В конце сентября они настреляли столько медведей, что мясных запасов наверняка должно было хватить на всю зиму. Поэтому остатки провианта, взятого  с  корабля,  можно  было оставить про запас  на дорогу.

Так началась их жизнь в этой зимней берлоге.

Меню у них было очень простое. Утром варили из медвежа­тины бульон, вечером готовили жаркое. В основном питались мясом, а когда хотелось жира, макали кусочки мяса в моржовый жир или выуживали шкварки из светильников.

«Мы находили шкварки необыкновенно вкусными и называли пирожными».

Заняться было нечем, оставалось только спать, есть и лежать в мешках. Изношенное грязное платье уже не спасало от морозов за стенами хижины. Но когда бывало не слишком ветрено, то они с удовольствием выходили прогуляться. За эти месяцы запи­сей в дневнике почти не прибавилось — условия существования не вдохновляли да к тому же казалось, что на холоде мозг за­стыл.

Только природой восхищаться они не уставали.

«1 декабря.

В последние дни погода удивительно хороша, и бродишь перед хижиной без конца. Лунный свет превращает эту ледяную страну в сказочный мир. Вон в тени грозно нависшей горы примостилась наша хижина, зато льды вокруг и фьорд залиты серебристым лунным светом. Снежные холмы и гребни так и светятся. При­зрачная красота, словно это какая-то вымершая планета, вся из сверкающего мрамора».

Все на свете относительно, в том числе и представление о тепле. В хижине температура никогда не поднималась выше 0°. Полом служил лед, а со стен и потолка прямо на спальные мешки капала ледяная вода.

Больше всего соскучились они по книгам. Все небольшие аль­манахи и календари, взятые с собою, они давно выучили наизусть.

Но снова и снова принимались их перечитывать. По крайней мере видишь печатные буквы! Зато для размышлений было достаточно времени, и не всегда удавалось побороть в себе тоску по дому. Оставалось только поверять ее дневнику.

«Зимним вечером она сидит у лампы и шьет. Рядом с ней играет с куклой голубоглазая девчурка с золотистыми волосами. Мать ласково смотрит на нее и гладит по головке. На глаза на­ворачиваются слезы и каплями падают на рукоделье... А здесь рядом спит Юхансен и улыбается во сне. Бедняга, он наверняка дома, празднует рождество. Что же, спи, досматривай сны. Прой­дет же когда-нибудь зима, наступит весна, весна жизни».

Пришло рождество, тоска по дому усилилась.

«Вторник, 24 декабря, 2 часа дня, температура —24°, облач­ность 2 балла, ветер восточный, 7 метров.

Вот и сочельник. На улице мороз и метель, у нас в хижине тоже холодно и дует. Как здесь уныло!

Дома сейчас звонят рождественские колокола. Я слышу, как плывет в воздухе этот звон. Какой чудесный звук.

...Вот зажигают свечи на елке. Вбегают ребятишки и радостно пляшут и веселятся вокруг елки. Когда вернусь домой, я непре­менно устрою на рождество детский праздник.

Мы тоже празднуем рождество, в меру наших возможностей. Юхансен вывернул нижнюю рубашку наизнанку, а верхнюю ру­башку надел под низ. Я тоже надел «чистое» — кальсоны, кото­рые подержал в теплой воде. Помылся, истратив четверть чашки воды, а снятые кальсоны использовал как губку и как полотенце. Теперь чувствую себя, точно заново родился, одежда уже не лип­нет так сильно к телу. На ужин у нас была рыбная запеканка из рыбной и маисовой муки, заправленная вместо масла моржовым жиром. На десерт — хлеб, поджаренный на ворвани». Только по праздникам, на рождество и Новый год, они позволяли себе взять кое-что со склада.

В новогоднюю ночь Нансен пишет:

«Сейчас в Норвегии колокольным звоном провожают старый год. У нас вместо колокола ледяной ветер завывает над снеж­ными равнинами. Он дует с такой силой, что снежные вихри взле­тают до неба. А круглая луна медленно, безмятежно переплы­вает из старого года в новый».

Грянули жестокие морозы, таких ни разу еще не бывало. Нан­сена угораздило отморозить кончики пальцев. Но это была не единственная беда. Одежда натерла до крови все тело. Хуже всего дело обстояло с ногами. Штаны так натирали кожу, что с внут­ренней стороны ляжки кровоточили. Они протирали раны мхом, намоченным в воде, нагретой в чашке над светильником. Но раны не заживали.

«Только сейчас я понял, какое, в сущности, замечательное изобретение мыло».

Однако со здоровьем у них было как нельзя лучше, а глав­ное — мужество не покидало их. Нансен был совершенно спокоен за «Фрам», который он оставил под командой Свердрупа, уверен он был и в собственном возвращении. По его расчетам, «Фрам» должен был вернуться домой в августе, а к тому времени, если не раньше, и они доберутся до дома.

В феврале понемногу начали собираться в поход. Надо было починить одежду. Нансен был прямо-таки счастлив, когда из не­большого кусочка шнура получилось целых двенадцать ниток. Теперь хотя бы ветрозащитная одежда будет в порядке.

Запасы мяса и ворвани стали иссякать. Пришлось экономить ворвань и готовить горячую пищу только раз в сутки.

Тут как долгожданный подарок приближающейся весны к хи­жине подошел медведь.

«Он раздумывает, не войти ли в дом»,— сказал Юхансен и выстрелил в щелку двери. Медведь взревел и бросился на­утек, Нансен помчался за ним вдогонку, но потерял след. Когда он возвращался к хижине, к нему подбежал Юхансен и ска­зал, что пристрелил медведя, но, подоспев к тому месту, где Юхансен оставил медведя, они увидели, что он удаляется в сторону большого ледника. Нансен еще ни разу не видел, чтобы убитый медведь так быстро бегал. Он бросился догонять его и успел всадить в него еще несколько пуль, но медведь не за­медлял своего бега. Добравшись до самого гребня ледника, медведь вдруг упал и покатился вниз, все быстрее и быстрее, прямо к тому камню, на котором стоял Нансен. Перевернувшись через голову, медведь растянулся у самых ног Нансена. Он был мертв.

Мяса этого медведя хватило на шесть недель. Тех медведей, которые забредали к хижине, зимовщики теперь только отпуги­вали выстрелами.

Наступала пора трогаться в путь, и нужно было спешно при­водить в порядок снаряжение. Нансен составил краткое описание своего похода и написал письмо Еве. То и другое положил в ла­тунную трубку и подвесил к потолку хижины.

19 мая сани стояли наготове у самого выхода. Нансен и Юхан­сен выползли из зимней берлоги, с тем чтобы уже не возвра­щаться в нее.

Впоследствии, когда Нансена спросили, как они выдержали эту зимовку, он по привычке пожал плечами и с улыбкой ответил: «Да, знаете, пожалуй, было скучновато».

Тело после долгого бездействия было еще вялым и скованным, сани казались тяжелыми, так что за день поначалу проходили мало. Через несколько дней они подошли к мысу, который был им виден из хижины, но оттуда они не могли разобрать, что это такое — облака или горы. Весной на белой поверхности показа­лись темные пятна, и тогда стало ясно, что это горы. Этот мыс назвали они мысом Доброй Надежды, так как надеялись найти там выход к морю. Надежда их оправдалась. С горного хребта они увидели открытую воду, а вдали еще какую-то землю.

Лед был ненадежен, и Нансен шел впереди, прокладывая путь. Вдруг он провалился — с лыжами на ногах. Юхансен от­стал, чтобы закрепить груз на санях, и не слыхал крика о помощи. Нансен проваливался в кашу изо льда и воды все глубже и глубже. Он уже думал, что пришел конец. Он барахтался в воде, стараясь удержаться на поверхности, и звал на помощь. Наконец прибежал запыхавшийся Юхансен. Он подоспел как раз вовремя.

Вскоре они снова чуть было не распростились с жизнью. Весь день они плыли под парусом, а под вечер высадились на кромку льда, чтобы поразмяться и прикинуть, каким путем двигаться дальше. Они стояли на торосе, как вдруг Юхансен закричал: «Каяки относит!»

В один миг они сбежали к воде. Но каяки были уже далеко, и их быстро уносило течением.

«Держи часы!» — крикнул Нансен, скинул с себя часть одежды и бросился в ледяную воду. Ветер дул со льда и подгонял легкие, с высокими бортами каяки. В одежде плыть было очень трудно, и расстояние между Нансеном и каяками не уменьшалось. Он уже было решил, что все пропало. Но продолжал плыть дальше: если упустить каяки, на которые вся их надежда, то не будет никакой возможности двигаться дальше. Утомившись, Нансен поплыл на спине. Плывя, он видел, как его товарищ на берегу в волнении ходит взад и вперед.