Сергей Утченко - Тайны политических убийств Страница 37

— Как ваше имя, отчество и фамилия?

— Алексей Петров, — процедил сквозь зубы арестованный.

— Сколько от роду имеете лет?

— Двадцать четыре.

— Какой губернии уроженец?

— Одной из южных.

— А какой именно?

— Я не могу сказать.

— Почему?

— Потому что этим я бы открыл мое семейство, а я не желал бы, чтобы родители мои узнали о совершенном мною поступке. Это ускорит их смерть.

— Давно ли находились в Петербурге?

— Около года.

— Какого вы звания?

— Из помещичьих крестьян. Отец — староста.

— Какое получили образование?

— Окончил на юге гимназию. Имел желание продолжать учение.

— Вы студент?

— Нет.

— Чем же вы занимались в Петербурге?

— Разбивкой камня для мощения улиц, забиванием свай при поправке мостов!..

Члены комиссии недоуменно переглянулись.

— При вас находился запечатанный конверт с двумя экземплярами статьи под заглавием «Друзьям рабочим». Кто сочинял и переписывал их?

— Конверт этот принадлежит мне, писал и сочинял статью тоже я.

— Что означает на одном из этих экземпляров номер восемьдесят шесть?

— Количество переписанных мною экземпляров статьи.

— Почему же на другом нет номера?

— Это черновой лист, вероятно.

— Сколько всего экземпляров вами написано и где они?

— Этот экземпляр последний. По возможности я старался, чтобы все экземпляры попали в руки рабочим, для чего оставлял их в таких местах, где каким-либо образом случайно собираются рабочие.

— Когда вы начали распространять эти экземпляры?

— Только в недавнее время.

— На конвертах вы писали, что вскрыть их следует через неделю. Что значит этот срок?

— Я предполагал, что успею приобрести надежных помощников по распространению статей между рабочими, которые в известный срок одновременно могли бы включиться в это дело…

— Но таковых не оказалось?

— Я говорю только о себе.

— Ну что же… А были ли такие надписи на конвертах, в которые вы вкладывали другие экземпляры?

— Да. Эта надпись была и на прочих конвертах.

— Почему на некоторых был назначен срок пятого апреля?

Молодой человек, назвавшийся Петровым, улыбнулся, подумав о том, что уже сегодня во многих уголках Петербурга будут вскрыты его конверты и что люди поймут, во имя чего он стрелял в Александра II. Прочитают, передадут другим, третьим, четвертым… И он мысленно повторил про себя: «Все же я верую, что найдутся люди, которые пойдут по моему пути! Мне не удалось — им удастся!»

— Так почему же все-таки? — вторично спросил председатель комиссии.

— Срок этот не имел какого-нибудь определенного значения… Он нужен был для одновременного распространения этих листов.

— С какой целью?

И тут Петров, помолчав немного, решительно произнес:

— Сегодня пятое! Сегодня люди узнают, почему я стрелял! Это можете узнать и вы, прочитав мою прокламацию. Вы ее ведь тоже имеете. Стоит только потрудиться и тогда незачем будет спрашивать меня. Мотивы моего преступления означены в моем листке к рабочим. Тяжело мое преступление, и наказание будет соразмерно ему, а поэтому я прошу у государя единственной милости — это скорейшего возмездия!

— Всему свое время, — ответил председатель.

Затем он достал из стола еще один конверт и, показав его Петрову, спросил:

— Это тоже ваш?

— Мой! — последовал ответ.

— Кому вы его передавали?

— Какому-то незнакомому студенту, — сказал Петров, посмотрев на номер переписанной копии, и отвернулся.

«Спаситель»

На следующий день Комиссаров был приглашен в Английский клуб. В таком обществе он не бывал еще ни разу в жизни. Осип был ошеломлен всем: и вином, и едой, и блеском нарядов, и обстановкой, и поклонниками… Не было только поклонниц. Не было потому, что это был Английский клуб, куда женщинам вход был запрещен.

На несколько недель растянулись празднества дворянства — обеды и ужины в честь Комиссарова-спасителя с его присутствием. Многие двери богатых особняков и дворцов гостеприимно распахивались перед Комиссаровым. «Самые что ни есть сановитые генералы возили бедного картузника чуть ли не в золотых каретах из дома в дом, из ресторана в ресторан, упитывая такими яствами, какие и во сне ему не могли присниться, вливая в него целые бочки шампанского, одурманивая его приветственными речами, в которых патриотическое красноречие всевозможных ораторов являлось в полном блеске и на которые его заранее учили отвечать. Почти каждый раз на эти торжества привозили и супругу новоявленного героя, которая, впрочем, скоро познала свое величие и придала себе титул «жены спасителя».

Комиссаров стал пользоваться большим покровительством царя, который даже поместил его фотографию в свой семейный альбом.

Московское купечество прислало в Петербург свою депутацию, для того чтобы вручить Комиссарову золотую шпагу.

Из Парижа прибыло известие: Луи Наполеон награждает Комиссарова орденом Почетного легиона.

Вскоре стало известно, что профессора Петербургского университета по подписке собрали деньги и, пользуясь случаем, открыли на родине Комиссарова, в селе Молвитино, сельское училище. Никто в этом ничего «противозаконного» не увидел, хотя обычно царское правительство неохотно открывало сельские училища. Помог случай…

Петербургское дворянство собрало пятьдесят тысяч и купило Комиссарову-Костромскому, новоиспеченному дворянину, поместье… В связи с этим острословы потешались над дворянскими заслугами Комиссарова. В столице был распространен такой анекдот:

— Вы не знаете, кто стрелял в государя?

— Дворянин.

— А спас кто?

— Крестьянин.

— Чем же его наградили за это?

— Сделали дворянином.

Министр внутренних дел П. А. Валуев 26 мая записал в своем дневнике: «Пересол разных верноподданнических заявлений становится утомительным. Местные власти их нерассудительно возбуждают канцелярскими приемами. Так, могилевский губернатор разослал эстафеты, чтобы заказать адреса от крестьян. Тот же губернатор задерживал адреса от дворянства. Факты о «чудесном» спасении жизни его величества доходят до смешного… Стихотворное верноподданничество производит стихи, вроде следующих:

«Рука всевышнего спасла отца РоссииИ мужа сберегла жене его, Марии…»

Прошло несколько месяцев. «Торжества» не прекращались. Это становилось явно утомительным делом далее для самих организаторов. К тому же Комиссаров, по мнению Валуева, «скоро обнаружил под рукою приставленных к нему неловких дядек свою умственную несостоятельность. Но главное то, что самый подвиг его в день 4 апреля оказался более чем сомнительным. Не доказано при следствии, чтобы он отвел руку или пистолет убийцы. Ген. Тотлебен, который первый пустил в ход эту повесть и, вероятно, действовал под влиянием мгновенных впечатлений и на основании непроверенных сведений и рассказов, теперь вообще признается изобретателем, а не отыскателем Комиссарова».

И от Комиссарова решено было избавиться. «Спасителю» присвоили офицерский чин и торжественно выпроводили из столицы.

Поезд шел на Украину…

Офицеры полка, куда прибыл нести службу Комисcaров, встретили его с любопытством. Однако восторженных приемов, к которым он привык в Петербурге, не было. Провинция, глушь, тишина после столицы тяжело подействовали на «спасителя». Новоиспеченный офицер не обременял себя службой. Целыми днями он пьянствовал. Появились признаки белой горячки. Однажды Осип выстрелил в свою жену, но промахнулся. Попытался покончить жизнь самоубийством — неудачно.

Через некоторое время Комиссаров вынужден был уйти в отставку и уехать в свое поместье, подарок столичного дворянства. И здесь, в припадке белой горячки, Осип Комиссаров повесился…

Допросы, допросы, допросы…

Среди вещей, отобранных у арестованного, внимание следственной комиссии привлекли флакон с жидкостью и порошки. Все это было направлено на анализ, и через несколько часов стало известно, что «жидкость содержит синильную кислоту, один порошок со стрихнином и восемь порошков с морфием».

Заинтересовавшись этим фактом, следственная комиссия уже далеко за полночь вызвала Петрова на новый допрос.

— Среди вещей, изъятых при аресте, оказались порошки с морфием. Откуда они у вас? Кто вам их выписывал? Кобылин?

Петров удивленно поднял голову: каким образом следственная комиссия установила фамилию врача? Между тем фамилия Кобылина — врача 2-го сухопутного госпиталя была обнаружена на обрывке записки, найденной в кармане арестованного при обыске. Скрывать дальше не было смысла.