Мариан Брандыс - Адъютант Бонапарта Страница 37

Ты пишешь, что для Франции и для нас настали мрачные времена, что мы имеем друзей в военном министре [Французским военным министром в то время был генерал Бернадотт, - Прим. автора.] и в Жубере, в этих близких друзьях Сулковского; ты печалишь нас, утешаешь и заставляешь единовременно, чтобы сердца наши скорбели об утрате этого многообещавшего Человека и Поляка, с коим было связано столько надежд; они еще больше жаждут предаться этой величественной скорби, и посему просим тебя, дабы ты, кто его хорошо знал, прославил его память хвалебным словом и нам бы то письмо прислал. До нас уже дошла ужасная весть о смерти наших сородичей, но смерть эта приносит славу павшим и оставшимся в живых полякам и преумножит число защитников и мстителей. Воспламени этими павшими за французское дело жертвами умы французских республиканцев, дабы споспешествовали быстрейшему созданию наших легионов...

Удивительно трогает это старое письмо - посмертное приложение к биографии нашего героя. Безымянный революционер на родине добивается некоего символического акта примирения между враждовавшими при жизни патриотами - Сулковским и легионерами Домбровского.

Домогаясь от руководителя левого крыла эмиграции, чтобы общая жертва, принесенная павшим, была использована для воодушевления французских республиканцев в деле "быстрейшего создания наших легионов", он одновременно так прекрасно подводит итог трагической деятельности Сулковского и вновь вводит одинокого египетского партизана в главное русло борьбы за независимость.

К сожалению, нам не известно содержание "хвалебного слова" Сулковскому, которое наверняка прислал республиканцам на родине Юзеф Каласантий Шанявский. Однако нет никакого сомнения, что герой ЭльСальхия еще долгие годы после смерти участвовал в сражениях за независимость своего народа.

Легенда о жизни и смерти Сулковского, культивируемая польскими патриотами различных политических убеждений, подавалась двояко. Сторонники Наполеона, видящие в нем освободителя Польши, вспоминали Сулковского как пламенного патриота, неустрашимого солдата и одного из ближайших соратников "бога войны". Известно, например, что князь Юзеф Понятовский, домогаясь от императора освобождения Польши, неоднократно ссылался на "клятвы, данные героическому Сулковскому".

Польские же республиканцы помнили прежде всего о том, что патриотизм Сулковского был неразрывен с его революционным мировоззрением, помнили о его своеобразном "интернационализме", проявлявшемся в нерушимой солидарности с французскими и итальянскими революционерами, и о его враждебном отношении к диктаторским устремлениям Бонапарта. Именно этого характера легенда воодушевляла несколько десятков польских легионеров, которые в 1800 году вместе с французскими и итальянскими якобинцами принимали участие в парижском "заговоре Оперы", завершившемся неудачным покушением на первого консула.

Насколько жива была еще память о Сулковском в период великой эмиграции, свидетельствует событие, которое разыгралось в Каире в 1834 году. Героем этого события был генерал Генрик Дембинский, один из руководителей восстания 1830 года.

Генерал Дембинский прибыл в Египет летом 1833 года в качестве главы военной комиссии, посланной консервативными кругами польской эмиграции в Париже.

Целью миссии было выяснить, нельзя ли в только что организующейся египетской армии найти место для какого-то числа рассеянных по свету польских офицеров.

Вице-король Египта паша Магомет Али и его сын, прославленный военачальник Ибрагим, приняли генерала очень милостиво и пожаловали ему высокую должность "организатора армии". Дембинский был хорошим солдатом, но, к сожалению, не обладал дипломатическими способностями, необходимыми для столь важной миссии, порученной ему в Париже. Он принялся за нее слишком поспешно, не очень продумав все. Не имея еще окончательного согласия вице-короля и Ибрагима, он начал приглашать в Египет большие группы поляков.

Эту неосмотрительность использовали агенты держав, разделивших Польшу, которым присутствие польских офицеров-повстанцев в египетской армии было отнюдь не на руку.

Спустя несколько месяцев, в феврале 1834 года, когда генерал по своим служебным делам находился вдали от столицы, в каирской газете появилась провокационная заметка о корабле, везущем в Александрию четыреста вооруженных польских офицеров, готовых силой высадиться на египетскую землю.

Магомет Али, ошеломленный перспективой международных политических осложнений, не проверив известия и не дожидаясь Дембинского, издал декрет, запрещающий всем польским эмигрантам высадку на египетской территории.

После возвращения генерала между вице-королем и Дембинским дошло до резкого обмена обвинениями и взаимных упреков в злоупотреблении доверием. Вспыльчивый Дембинский подал в отставку и вскоре навсегда покинул Египет. В результате этого скандала окончательно рухнула идея создания в Египте крупного центра польской эмиграции.

Перед отъездом из Египта оскорбленный генерал решил посрамить правителей этой страны рыцарским - и таким польским - жестом. Он не принял пожалованных ему вице-королем денег, а принцу Ибрагиму вернул полученных от него в подарок арабских коней. Поскольку Ибрагим принять коней обратно не согласился, Дембинский их продал, а вырученные деньги пожертвовал на...

памятник ]Озефу Сулковскому.

В письме от 2 марта 1834 года, посланном французскому консулу в Египте Фердинанду Лессепсу (будущему строителю Суэцкого канала), генерал Дембинский привел мотивы своего решения.

Один из моих соотечественников, молодой Сулковский, сражаясь в армии Французской республики, погиб в Каире, будучи адъютантом генерала Бонапарта. Поскольку я прибыл в эту страну по тем же самым побуждениям, кои привели туда Сулковского, я, покидая Египет, хочу оставить памятник, который, воздавая почесть моему соотечественнику, послужил бы одновременно доказательством того, что поляки умеют ценить заслуги, хотя бы и самые отдаленные, любого члена своей великой семьи.

В этом письме Дембинский уведомлял Лессепса, что строительство памятника он поручил живущему в Каире французскому скульптору Альрику. Деньги на строительство он передал консулу, одновременно прося, чтобы памятник был поставлен на том месте, где вероятнее всего, погиб Сулковский - возле форта его имени.

В письме, написанном в это же самое время Альрику, генерал точно обрисовывает вид будущего памятника, Невысокая колонна из белого мрамора на цоколе из тесаного камня с надписью: "Сулковскому, адъютанту Наполеона Бонапарта, погибшему в этом месте [Слова "в этом месте" были позднее Дембинским вычеркнуты.

Видимо, заказчик сообразил, что размещение форта Сулковского не совпадает с местом его смерти. - Прим, автора.] 23 октября [Ошибка на один день в дате смерти возникла, очевидно, при пересчете революционного календаря на обычный, - Прим. автора.] 1798 года, поставил генерал Генрик Дембинский в 1834 году". Заказчик напоминал скульптору, что надпись должна быть на трех языках - польском, французском и арабском. Арабский перевод должен был сделать профессор Соботовский, ориенталист Краковского университета, изучающий в Египте восточные языки.

Сделав эти указания, Дембинский отбыл во Францию. Но некоторые польские офицеры остались в Египте.

Они были возмущены легкомысленным поведением своего шефа, в особенности его оскорбительными демонстрациями по отношению к вице-королю и принцу Ибрагиму, которые "похоронили польское дело". Они считали, что генерал не имел права отказываться от предложенных египетским правительством денег, когда "другие поляки, заманенные в Египет, были босые, оборванные и страдали от голода". Между прочим, не обошлось без критики по адресу памятника Сулковскому. Один из недовольных, капитан Орлицкий, счел вредным безумием намерение ставить памятник адъютанту Бонапарта в районе города, "жители которого еще помнят кровавую резню, учиненную французами", и предсказывал, что арабы наверняка этот памятник снесут. К сожалению, предсказание это сбылось.

Генерал Дембинский, вернувшись во Францию, представил эмигрантским властям обширный рапорт, в котором оправдывал свое поведение перед египетским правительством. Большой фрагмент этого рапорта был посвящен памятнику. Приведу этот отрывок целиком, поскольку он весьма своеобразно передает легенду о Сулковском.

С той минуты, когда я утратил надежду сделать что-либо для своей отчизны и пересадить в эту страну чистую и безупречную ветвь народного древа, - писал в присущем ему патетическом стиле бывший руководитель восстания, - для меня стало ясно, что нужно прежде всего уберечь честь народа и послужить сему самим существованием своим. Именно такие чувства воодушевляли молодого Сулковского. И тут на ум мне пришел памятник ему. Не витийством, не писанием статей, не хулением земляков обрел он славу и тщился быть полезным своей отчизне, но тем, что дал увлечь себя идее, которая должна вдохновлять всех нас: "Еще ничего не сделано, если остается что-то сделать". Покрытый еще свежими ранами, он бросился в новую опасность, где и пал геройской смертию. Жертва, которую он принес самой жизнью своей, уже овеянной славой, дала великому человеку, рядом с которым он сражался, высокое представление о благородстве характера нашего народа. Кто знает, какое воздействие имело это позже на нашу судьбу! Что касаемо меня, то я уверен, что если бы поляки, кои оказались потом в окружении императора Наполеона, как Красинский и Рожнецкий, так же пожертвовали своими личными амбициями, как сделал это адъютант генерала Бонапарта, то пос- ледний, возможно, не совершил бы ошибок, которые история ставит ему в вину перед нашей Отчизной. Последуем же примеру благородного молодого человека: пусть каждый из нас принесет в жертву себя, имущество и любовь свою во благо Отчизне, и тогда, рано или поздно, это даст свои плоды. Остережемся же подражать другим, уже упомянутым полякам, кои в поисках легкой карьеры, не путем действительных заслуг, а путем интриг против других, могут только повредить нашему делу, а тогда можем спокойно ожидать суда будущего. Сравнение между этими поляками и Сулковским служит доказательством тому.