Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 2 - Петр Александрович Дружинин Страница 37

Мы должны всегда отчетливо сознавать и помнить, что развитие фольклористики, как и всякой другой гуманитарной дисциплины, неизбежно отражает борьбу классов в развитии общества, и поскольку мы выходим в своей деятельности за пределы национального материала и за пределы национального научного развития, мы тем более, с наибольшей остротой и с максимальной отчетливостью должны осознать и учесть свое место в той борьбе, которая расколола сейчас весь мир на два лагеря. Теоретические вопросы нельзя отрывать от повседневной борьбы, – это требование должно лечь в основу всей нашей дальнейшей деятельности».

Выступившие в прениях профессора Г. А. Гуковский, Г. А. Бялый, И. П. Еремин, С. Д. Кацнельсон, И. М. Тронский и другие говорили о необходимости сделать советское литературоведение живым, целеустремленным, партийным»[223].

Собственноручные письменные отречения некоторых профессоров были напечатаны в университетской многотиражке. Приведем эти тексты:

«Статья “Против буржуазного либерализма в литературоведении” имеет основополагающее значение для всей научной и педагогической работы советских литературоведов и должна рассматриваться в свете ряда других решающих указаний партии по вопросам науки, литературы и искусства.

Какая наука нужна нашей великой эпохе? Об этом сказал товарищ Сталин: наука, которая “не отгораживается от народа, а готова служить народу, готова передать народу все завоевания науки”, которая “обслуживает народ не по принуждению, а добровольно, с охотой”.

Каким должно быть советское литературоведение для того, чтобы с честью выполнить эту высокую задачу? Оно должно быть не “академическим” в дурном смысле слова, не объективистским и формалистическим, отгораживающимся от жизни и ее требований, не наукой кастовой, “наукой для науки”. Советское литературоведение должно быть боевым, идейным, партийным в оценке литературы прошлого и настоящего. Критический анализ произведений великих классиков современной литературы должен служить идейному вооружению читательских масс, прежде всего – нашей молодежи, должен помочь и писателю в его творческой практике.

Марксистско-ленинское литературоведение – качественно новый этап в развитии нашей науки, но своих предшественников в этом отношении оно справедливо видит в великих русских революционно-демократических критиках, а отнюдь не в филологической науке прошлого – буржуазно-либеральной или консервативно-реакционной.

Вот почему я считаю, что я и некоторые мои товарищи совершили ошибку, когда мы сами ориентировались или ориентировали советское литературоведение на традиции университетской филологической науки старого времени и прежде всего на наследие А. Веселовского.

Такое обращение к традициям либерально-буржуазной науки прошлого приводило к сознательной или бессознательной идеализации этого прошлого, к его апологетике, а в ряде случаев и к вольному или невольному повторению старых ошибок, особенно вредных в новых условиях нашего времени.

Я имею в виду прежде всего либерально-буржуазный космополитизм в науке, представляющийся (по крайней мере – в прошлом) политически близоруким людям только невинной забавой абстрактной учености, но обернувшейся в демагогическом использовании современных американских империалистов реальной угрозой свободе и национальной независимости народов всего мира.

Поэтому и свою позицию в дискуссии о Веселовском я должен признать неправильной в политическом, и следовательно – и в научном отношении.

Наши ошибки мы должны исправить в дальнейшей творческой научной работе, опираясь на товарищескую критику и самокритику. Для этого указания партии открывают перед нами единственно правильный путь.

Профессор В. М. Жирмунский»[224].

«Обсуждаемая статья представляется мне важнейшим документом, определяющим решающий этап в развитии нашей науки. Не случайно в ней речь идет о Веселовском. А. Веселовский был последним, еще не поверженным кумиром буржуазной дореволюционной науки. Этот кумир, самый крупный, а потому и самый опасный, пал, и пал окончательно. Никакие попытки реабилитировать его не спасут его от приговора, вынесенного над ним историей. Никаких компромиссов, ни малейших колебаний в его оценке, т. е. в оценке всей той науки, которую он представлял, отныне быть не может.

В этой связи каждому из нас необходимо определить свое отношение к истории нашей науки, уяснить себе положение нашей науки на сегодняшний день и произвести ревизию своей собственной исследовательской и преподавательской работы.

История науки не есть сумма имен и трудов, объединяемых в известные направления. История нашей науки есть история становления нашего национального и классового самосознания. Все то в науке, что способствовало выковыванию, иногда в мучительной и кровавой борьбе, этого сознания и всей нашей современной культуры, социальной, материальной и духовной, это наша наука. Все то, что не способствовало этому, – это наука нам чуждая и враждебная.

Приходится установить, что наша современная наука, я имею в виду главным образом фольклористику, отстает от общего подъема нашего социалистического строительства. Я об этом говорю с болью, но молчать об этом нельзя. Одна из причин этого состоит в том, что мы еще не до конца разделались со старой наукой. Традиция над нами довлеет и тянет нас вниз. Мы часто опираемся не на труды великих революционеров‐демократов и классиков марксистско-ленинско-сталинской науки, а на буржуазных ученых. В сходном положении находятся студенты. Марксистско-ленинская философия для них один предмет, история литературы – совершенно другой. В этом и в значительной степени повинна и кафедра основ марксизма-ленинизма.

Когда я писал и закончил свою последнюю книгу “Исторические корни волшебной сказки”, я был радостно убежден, что создал настоящий марксистский труд, т. к. я объясняю явления духовного порядка через социально-экономическую базу. Но в этом очень скоро пришлось разочароваться. В ней нет самого главного – в ней нет народа. Вопрос о народе, его идеологии, борьбе в ней даже не поставлен, хотя именно такой постановки требовали Белинский, Добролюбов, Горький, Ленин. Подобно мифологии, я обращаю сказку назад, в глубокое доисторическое прошлое. Подобно исторической школе, я игнорирую живой идейно-художественный организм сказки и вижу в ней только документ археологического порядка.

Я не считал себя компаративистом, но я объясняю русскую сказку через творчество других народов, стоявших на более ранних ступенях человеческой культуры. Отсюда вытекают обвинения моих критиков во вредном космополитизме, которые я никак не могу отвести. Все обвинения, предъявленные мне тов. Дементьевым, я признаю справедливыми.

Вывод отсюда может быть только один: надо, не покладая рук, работать дальше. Если мы окончательно и безоговорочно порвем с традицией, которая нас тянет вниз, мы создадим труды, достойные нашей великой эпохи.

Профессор В. Я. Пропп»[225].

«Последние обсуждения проблем литературоведения выходят за пределы оценки научного наследия Александра Веселовского. Дело идет о тех явлениях в литературной науке, которые