Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Александр Иванович Борозняк Страница 37

«Черная серия» стала популярной, когда через четыре недели после показа телесериала «Холокост» был оперативно выпущен сборник взволнованных откликов известных ученых и публицистов. Пеле нашел емкое и выразительное название для этой книги — «Нация потрясена».

Самое широкое распространение получили в ФРГ книга Эрнста Клее «Эвтаназия в национал-социалистическом государстве» и составленное им же собрание документов по этой проблематике. Эвтаназия — практика насильственного ускорения смерти неизлечимо больных и так называемых неполноценных. Жертвами этих злодеяний еще до начала войны стали в Германии сотни тысяч детей и взрослых в больницах, тюрьмах и концлагерях, что явилось, как неопровержимо показал Клее, лишь генеральной репетицией безжалостного истребления гражданских лиц и военнопленных в странах Восточной Европы и Советском Союзе. Автор проследил также послевоенные судьбы нацистских врачей и юристов, виновных в осуществлении эвтаназии. Большинство из них остались безнаказанными и продолжили свою врачебную или юридическую практику в ФРГ[517].

Значительный общественный резонанс вызвали издания о преступных врачебных экспериментах нацистов. В 1978 г. был переиздан составленный Александром Мичерлихом документальный сборник «Бесчеловечная медицина». Под редакцией Ойгена Когона в 1983 г. был опубликован свод документов о массовых убийствах узников концлагерей посредством ядовитого газа[518]. Эти выпуски «Черной серии» приобрели особое значение, потому что праворадикальная печать ФРГ регулярно выступает с утверждениями, будто и сами лагеря, и газовые камеры являются только инсценировками для дискредитации «невинных немцев».

В 1979 г. было издано 4 книги «Черной серии», в 1982 — 6, в 1988 — 9, в 1993 — 12. Осенью 1994 г. германской прессой был отмечен выход сотого выпуска библиотеки. «Без “Черной серии”, — писал тогда еженедельник «Die Zeit», — оказались бы вне сферы нашего внимания многие важные аспекты национал-социалистической диктатуры». По оценке газеты, серия стала «неотъемлемым компонентом историкополитической культуры ФРГ», «могучим заслоном против забвения, против вытеснения прошлого из исторической памяти»[519]. Число выпусков серии перевалило за две с половиной сотни. «Публикуя правдивые книги о фашизме, — говорит Вальтер Пеле, — трудно рассчитывать на всеобщее одобрение». На страницах консервативных изданий не раз раздавались призывы «подвести черту» под издательским проектом. Но Пеле оставался непреклонным. Он руководил «Черной серией» 35 лет — вплоть до 2011 г.

Западногерманские исследователи, заявляя об исчерпанности методов традиционного историзма, обратились к инструментарию экономической и социологической науки, указывая, что необходим «открытый диспут о глубинных социально-политических корнях национал-социализма»[520]. Поворот к детальному изучению экономических аспектов нацистского режима, проблематике «режим и крупный капитал» вызывал понятную тревогу историков консервативного крыла. Эрнст Нольте сетовал в 1978 г. на то, что уверенность в связях фашизма с капитализмом «распространяется среди академической молодежи как лесной пожар»[521]. К числу основательных работ по экономической истории рейха следует отнести книги Дитера Петцины[522]. В 1974 г. было выпущено новое издание классического социологического труда Джорджа Хальгартена по проблематике германского империализма. Анализ Хальгартена продолжил на материалах нацистского периода молодой исследователь Иоахим Радкау[523].

Именно в это время в исторической науке ФРГ становятся популярными установки «новой социальной истории». Вокруг профессоров Билефельдского университета Ганса-Ульриха Велера и Юргена Кокки объединились, по словам их сотрудника Лутца Нитхаммера, «толковые специалисты, принадлежавшие к социально-либеральному лагерю» и «завершившие свое образование после 1968 г.»[524]. Приверженцы критической школы ратовали — на базе творческого развития научных установок Карла Маркса и Макса Вебера — за комплексный подход к истории, за интерпретацию прошлого как совокупности развивавшихся процессов и структур, за учет органической взаимосвязи экономических факторов, форм политического господства и социокультурных феноменов.

Наиболее значимым оказался прорыв в исследовании «микрокосмоса» общественных отношений в нацистской Германии. Началось (преимущественно на локальном уровне) исследование проблематики «истории повседневности» — массового поведения и массового сознания, ментальности немцев в условиях Третьего рейха. Детлеф Пойкерт и Юрген Ройлекке считали, что достигнутое на этом пути преодоление «блокады памяти» явилось «попыткой применить возможности историков в рамках гражданского общества»[525].

Существенно обогатились источниковая база, инструментарий, технология исследований. Наибольший отклик в ФРГ получили «Баварский проект» («Бавария во время национал-социализма»), осуществленный под руководством Мартина Брошата[526], и «Рурский проект» («История повседневной жизни и социальной структуры в Рурской области»), выполненный группой Лутца Нитхаммера[527].

Историческая наука вступила в прямое соприкосновение с «обыкновенным фашизмом», с жизнью простых людей, которые не столько творят историю, сколько страдают от истории. «Речь шла не о новой исторической дисциплине, — заметил Петер Штайнбах, — но о новой перспективе исторического видения. Эти перемены нельзя описать в терминах типа “другая история” или “история снизу”. История повседневности, социальная и региональная история способствуют смене перспективы»[528].

Согласно оценке Мартина Брошата, был проложен путь к «увлекательной terra incognita», к «миру народной жизни, который прежде казался неисторическим»[529]. По мнению Генриха Августа Винклера, усилиями нового поколения ученых было начато изучение «скрытого для нас измерения исторической реальности», поскольку «только из альтернативных источников мы можем узнать, каким был образ мысли немецкого народа в 1933–1945 гг.», каким было его политическое поведение в широком диапазоне: от полного одобрения режима до оппозиции[530]. Детлеф Пойкерт отмечал: исследование проблематики «обыкновенного фашизма» раскрывает «потрясающую картину “нормальной жизни”, оборачивающейся террором»[531]. Режим не только подавлял разум и волю масс, но не без успеха соблазнял эти массы. Публикации ученых социально-критической школы позволили понять, как действовали механизмы, превращающие нормального человека в «попутчика», в соучастника преступлений и — нередко — в палача[532].

Как указывал Томас Линденбергер, качественные сдвиги в историографии ФРГ происходили, как правило, «на периферии исторического цеха или за его пределами»[533]. Общепризнанным инструментом научного познания Третьего рейха стала oral history — устная история: запись и критический сопоставительный анализ рассказов очевидцев и свидетелей событий, разворачивавшихся в нацистском рейхе. Была разработана методика сбора устных воспоминаний, определены как преимущества данной междисциплинарной практики, так ее и пределы.

Изучение проблематики повседневной жизни в Германии 1933–1945 гг. первоначально развернулось в рамках локальных объединений, получивших название «исторические мастерские». (Об их активистах говорили как о «босоногих историках».) Стал популярен (и одновременно вызывал недоверие) заимствованный у шведского ученого Свена Лундквиста призыв «копай, там, где стоишь!», который ориентировал на преимущественное исследование «низовой» локальной истории.

Как отмечали участники движения «мастерских» Ханнес Геер и Фолькер Ульрих, «над ландшафтом исторической науки, пронесся свежий ветер», началось изучение истории «с точки зрения тех, кто ее пережил и выстрадал». Деятельность исторических мастерских, отмечали Геер и Ульрих, приобрела «особую взрывчатую силу». Речь шла о «запретных темах локальной истории времен