Дмитрий Засосов - Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX— XX веков; Записки очевидцев Страница 38

Пожарные команды и полиция

Немая каланча

Людей оповещает,

Что где-то — там — пожар, —

Медлительно взвивает

В туманы красный шар.

В детстве и юности мы побаивались и одновременно ненавидели полицейских, в то время как пожарным явно симпатизировали. Единственное, что нас поражало, — почему такие доблестные пожарные помещаются вместе со злыми городовыми. А это было именно так. В Петербурге нашей юности имелось 12 полицейско-пожарных частей (Адмиралтейская, Василеостровская, Московская и др.). Каждую такую часть легко было узнать издали по каланче, по верху которой ходили дозорные, наблюдавшие, не вспыхнул ли где пожар. В случае пожара на мачте каланчи вывешивались шары, число их указывало, в какой части пожар. Ночью вместо шаров вывешивали фонари[379]. В начале XX века дежурства на вышках в центре города были отменены, так как новые высокие дома, в 6–7 этажей, мешали видеть округу. Дежурство на каланчах оставалось на окраинах.

Хотя наш город был столицей, пожарные, как и в провинции, являлись гордостью городской управы и населения. У пожарных команд были отличные лошади определенной масти для каждой части[380]. Пожарный обоз представлял собой красивую картину: экипажи ярко-красного цвета, сбруя с начищенными медными приборами, пожарные в сияющих касках. Все это поражало обывателя, тянуло его за обозом на место пожара, посмотреть, как будут побеждать огонь эти скромные герои.

Спустя две-три минуты после получения сигнала о пожаре команда уже выезжала. Все было приспособлено к скорейшему выезду: хомуты висели на цепях у дышел, приученные кони сами вдевали головы в хомуты — достаточно было небольшого усилия лошади, и хомут сам снимался с пружинного крючка. Мгновенно закладывались постромки, и обоз был готов к выезду. Пожарные вскакивали в повозки, на строго определенное место, на ходу надевая толстые серые куртки и порты. Обоз мчался в таком порядке: впереди ехал на верховой пожарный «скачок», который трубил, чтобы давали дорогу обозу. На место пожара он являлся первым, за несколько десятков секунд до обоза, уточнял очаг пожара и давал сигнал, куда заезжать остальным. За «скачком» неслась квадрига — четверка горячих могучих лошадей с развевающимися гривами, запряженная в линейку. Это была длинная повозка с продольными скамьями, на которых спина к спине сидели пожарные. Над скамьями, на особом стеллаже, лежали багры, лестницы, другие приспособления. Впереди, на козлах, сидел кучер-пожарный[381], рядом с ним стоял трубач, который непрестанно трубил, звонил в колокол. Рядом с ним богатырского роста брандмейстер в зеленом офицерском сюртуке. Зимой он надевал сюртук на меховой жилет. На голове брандмейстера — посеребренная каска. Около козел возвышалось древко с развевающимся пожарным знаменем красного цвета с золотой бахромой, кистями и эмблемой части.

Бочки с водой в наше время пожарные команды уже не возили: в городе почти везде были водопровод и пожарные гидранты[382]. На окраинах, где водопровода не было, пожарные пользовались специальными водоемами, речками.

Вслед за линейкой неслась пароконная повозка с пожарным инвентарем: катушками со шлангами, ломами, штурмовыми лестницами. За ней, тоже на пароконной подводе, — паровая машина, которая качала воду. Ручных подвод с коромыслами для качания в центре города уже не было. Пожарная машина имела блестящий вид: котел, цилиндры и трубы медные, ярко начищенные. Пожарный стоял позади машины на приступочке, на ходу подкладывал топливо[383], поднимал пар, из трубы валил густой дым. Пожарная паровая помпа подавала воду под большим давлением сразу в несколько шлангов. За машиной неслась высотная лестница на колесах выше человеческого роста. Складных металлических лестниц еще не было, а этих деревянных хватало до 4–5-го этажа. В конце обоза ехал медицинский фургон с фельдшером.

Зимой обоз переходил на окованные сани. В пожарном сарае были особые устройства на роликах для легкого вывоза и обратной постановки их на место.

За обозом бежали толпы любопытных зевак и мальчишек. Некоторые даже нанимали извозчиков, стараясь не отстать от пожарного обоза. Были такие любители пожаров.

Пожары бывали часто. Город отапливался в основном печами, пожарная охрана на фабриках, заводах, складах была недостаточная. Много бывало поджогов с целью получения страховых премий или подрыва конкурента. К чести «серых героев», как тогда называли пожарных, надо сказать, что они были на высоте своего положения и беззаветно выполняли свой долг.

Если пожар принимал угрожающие размеры, объявлялся сбор всех частей, приезжал брандмайор Петербурга[384] и сам распоряжался тушением. Его приказания беспрекословно выполняли брандмейстеры каждой части. На пожаре двое пожарных с факелами стояли возле брандмейстера или брандмайора, чтобы он всегда был на виду. К нему подбегали, брали под козырек, получали дальнейшие приказания. Авторы вспоминают пожар одной фабрики зимой, ночью, в лютый мороз. Там было много горючих материалов. Огонь охватил все здание. Пожарные бесстрашно бросались в море огня. Когда они оттуда выходили, одежда на них дымилась, их обливали водой, они мгновенно превращались в ледяные глыбы, с касок свисали сосульки.

Когда случались очень большие пожары, особенно казенных зданий, вызывали войска, которые оцепляли место пожара для охраны имущества погорельцев от разграбления.

С пожара обоз ехал тихо, его окружала толпа. Велись разговоры, кто как отличился, кто пострадал. По пепелищу долго еще бродили погорельцы, ища что-нибудь уцелевшее от огня.

* * *

Стоит он, загадочно глядя на мир,

Как сфинкс, переряженный в серый мундир,

И мерно, в борьбе неустанной со злом

Под носом извозчиков машет жезлом.

В народе бытовало выражение: «Будешь ночевать под шарами». Это означало: заберут в полицейскую часть за появление в пьяном виде или за непристойное поведение на улице, а то и просто за неучтивый ответ городовому

Полиция в столице составляла целую иерархическую лестницу, во главе которой стоял градоначальник. Далее следовали (в каждой части) — полицеймейстер, пристав, помощники пристава, околоточные, квартальные и постовые городовые. В обязанности домовладельцев, старших дворников и швейцаров входило содействие полиции в выявлении и пресечении правонарушений. На первый взгляд — стройная система, которая должна была обеспечить порядок в городе. На самом же деле все было не так. Полицейские чины были взяточники[385]. За взятку можно было замазать всякое правонарушение и даже преступление. Поэтому полиция не пользовалась в народе уважением, ее не почитали и попросту презирали. Простой люд видел в них грубых насильников. За ними в народе закрепилось прозвище «фараоны». Они могли ни за что посадить в «кутузку», заехать в зубы, наложить штраф, чинить препятствия в самом правом деле. Интеллигентные люди презирали полицию за преследование инакомыслящих, с брезгливостью относились к полицейским как нечистоплотным личностям.

Большинство полицейского начальства состояло из офицеров, изгнанных из полков за неблаговидные поступки: нарушение правил чести, разврат, пьянство, нечистую карточную игру. Полицейские чины в общество не приглашались. Даже сравнительно невзыскательный круг купцов Сенного рынка или жуликоватые торгаши Александровского рынка не звали в гости ни пристава, ни его помощников, а уж тем более околоточного. Если требовалось ублажить кого-нибудь из них, приглашали в ресторан или трактир, смотря по чину. Нередко за угощением обделывались темные дела, вплоть до сокрытия преступления.

По праздникам взятки носили почти узаконенный характер. Считалось обязательным, чтобы домовладельцы, торговцы, предприниматели посылали всем начальствующим в полицейском участке к Новому году и прочим большим праздникам поздравления со «вложением». Околоточным, квартальным и городовым «поздравления» вручались прямо в руки, так как поздравлять они являлись сами. Давать было необходимо, иначе могли замучить домовладельцев штрафами: то песком панель не посыпана, то помойная яма не вычищена, то снег с крыш не убран. Драли, как говорилось, «с живого и мертвого» и на «Антона, и на Онуфрия», как сказано у Гоголя[386]. Платили владельцы предприятий, больших и малых, платили деньгами, натурой. Даже «ваньки» и ломовые извозчики должны были платить из своих скудных заработков, «бросать» двугривенный или полтинник[387]. Делалось это так: ломовик или извозчик допустил какое-нибудь малейшее нарушение правил движения, например при следовании «гусем» вместо интервала в три сажени сблизился до двух или обогнал, где не положено, а то и ничего не нарушил, но городовой посмотрел возчику вслед и записал номер — значит будет штраф, а чтобы его не было, лучше заранее заплатить. И возчик бросал под ноги городовому двадцать, а то и более копеек. Одновременно он кричал: «Берегись!» Городовой понимал условный клич, смотрел под ноги, а увидев монету, незаметно становился на нее сапогом.