Борис Григорьев - Повседневная жизнь российских жандармов Страница 38

Особенно богат был покушениями «сезон охоты» на должностных лиц империи в 1878 году. Ограничимся лишь беглым перечислением этих покушений:

23 февраля в Киеве было совершено покушение на товарища местного прокурора Котляревского. Трое неизвестных террористов произвели в него два револьверных выстрела, но промахнулись. Впоследствии было установлено, что в их числе были член «Земли и воли» Валериан Осинский, повешенный по приговору киевского военно-окружного суда в 1879 году, и его товарищ Иван Ивичевич, получивший смертельное ранение во время вооруженного сопротивления при аресте в том же году;

25 мая ударом стилета в спину был убит в центре Киева штабс-капитан барон Густав Гейкинг, адъютант Киевского губернского жандармского управления. Его убийца, студент Новороссийского университета Григорий Попко, отстреливаясь от погони, ранил полицейского и убил схватившего его рабочего Виленского. В 1879 году по приговору одесского окружного суда он был приговорен к бессрочной каторге.

С особой жестокостью революционеры расправлялись со своими единомышленниками, заподозренными в сотрудничестве с Третьим отделением или давшими признательные показания в ходе следствия или суда (так называемыми «откровенниками»). Вот лишь беглый перечень этих жестоких расправ:

участник возникшего в Киеве в 1873 году революционного кружка «Коммуна», бывший юнкер Николай Горинович во время следствия по этому делу дал откровенные показания, получил благодаря этому свободу и через год после освобождения появился в Елисаветграде. Революционеры приговорили его к смерти и поручили исполнение приговора народовольцу Льву Дейчу, который при встрече плеснул ему в лицо высококонцентрированный раствор серной кислоты. Несчастный остался жив, но был изуродован и ослеп. На его груди террорист оставил записку: «Такова судьба всех шпионов». Впоследствии Дейч был осужден одесским военно-окружным судом к 13 годам и 10 месяцам каторги, откуда бежал за границу, где примкнул к «Искре», а затем стал видным меньшевиком;

1 февраля 1878 года в Ростове-на-Дону пятью выстрелами из револьверов был убит солдатский сын Аким Никонов. Его убийцы уже упоминавшийся террорист Ивичевич и Людвиг Брантнер, впоследствии повешенный по приговору киевского военно-окружного суда, оставили на его трупе записку: «Шпион Аким Никонов убит за доносы на социалистов»;

26 февраля 1879 года в Москве в гостинице Мамонтова народоволец Михаил Попов и два его товарища убили, нанеся четыре ножевых ранения в грудь и изуродовав лицо чугунной гирей, одного из лучших агентов Третьего отделения Николая Рейнштейна, выданного революционерам внедренным в Отделение «кротом» Николаем Клеточниковым. На груди трупа, исполняя вошедший в моду зверский обряд, убийцы оставили следующую записку: «Изменник, шпион Николай Васильевич Рейнштейн осужден и казнен нами, социалистами-революционерами. Смерть иудам-предателям»;

В 1878–1881 годах народовольцы вынесли смертные приговоры и привели их в исполнение с разной степенью жестокости, кроме вышеуказанных лиц, в отношении Тавлеева, Шавашкина, Финогенова, Фетисова, Курилова, Барановского, Прейма. Труп убитого в Петербурге ударом кинжала в живот агента Третьего отделения Александра Жеркова также был обезображен тяжелой железной гирей, которая валялась рядом с ним на месте преступления.

4 августа 1878 года террористы убили главного начальника (с декабря 1876 года) Третьего отделения и шефа жандармов генерал-лейтенанта Н. В. Мезенцева, правнука А. В. Суворова. Жандармский генерал В. Д. Новицкий в мемуарах вспоминает о своем разговоре с Мезенцевым в 1875 году, когда были получены данные о том, что народовольцы намерены терроризировать правительство, пустить в ход яды и оружие, а В. П. Рогачева, оправданная по процессу 193-х и высланная из Петербурга, приобрела револьвер и заявила о готовности явиться к шефу жандармов и выстрелить в него. Мезенцев на это возразил, «что власть шефа жандармов так еще велика, что особа шефа недосягаема, обаяние жандармской власти так еще сильно, что эти намерения следует отнести к области фантазии и бабьим грезам, а не к действительности».

Но суровая действительность превзошла все самые мрачные фантазии, и шеф жандармов через три года пал, правда, не от револьверного выстрела Рогачевой, а от удара «социально-революционного кинжала» (по определению того же Новицкого) другого народовольца — отставного поручика С. М. Кравчинского (1850–1894), который был членом кружка «чайковцев» и участником «хождения в народ». Будущий писатель Степняк привел в действие план убийства шефа жандармов во время его обычной прогулки. Ему «ассистировал» народоволец А. И. Баранников, а шарабаном, унесшим террористов с места покушения, управлял Адриан Михайлов. Видимо, Кравчинскому, вошедшему в историю русской литературы под псевдонимом Степняка, мало было обессмертить себя в литературе — ему захотелось еще стать «бессмертным в истории».

После убийства Мезенцева Кравчинский скрылся за границу, где вскоре в типографии «Земли и воли» была издана его статья «Смерть за смерть», в которой он с присущим ему литературным талантом и пылким пафосом революционного пропагандиста и агитатора пытался оправдать зверское убийство Мезенцева и представить его актом справедливого возмездия: «Само правительство толкнуло нас на этот кровавый путь, на который мы встали. Само правительство вложило нам в руки кинжал и револьвер. Убийство — вещь ужасная. Только в минуту сильного аффекта, доходящего до потери самосознания, человек, не будучи изувером и выродком человечества, может лишить жизни себе подобного. Русское же правительство нас, социалистов, нас, посвятивших себя делу освобождения страждущих, довело до того, что мы решаемся на целый ряд убийств, возводим их в систему… Нашлись мстители, найдутся и последователи… Генерал-адъютант Мезенцев убит нами, как человек, совершивший ряд преступлений».

Далее он перечисляет пять конкретных обвинений, которые сводятся к тому, что шеф жандармов убит только за то, что он с усердием и рвением выполнял возложенные на него по закону служебные обязанности.

Ф. Энгельс по-марксистски четко и определенно откликнулся на убийство Мезенцева: «Политическое убийство в России — единственное средство, которым располагают умные и уважающие себя люди для защиты против агентов неслыханно деспотического режима».

Кравчинский жил в Швейцарии и Италии, а затем в 1884 году перебрался в Лондон, где написал получившие в то время известность художественные и публицистические произведения о революционной России («Подпольная Россия», «Андрей Кожухов» и другие). В 1895 году, переходя по железнодорожным путям в окрестностях Лондона, он попал под поезд. Новицкий по этому поводу пишет в своих воспоминаниях: «10 декабря 1895 года он был убит маневрировавшим железнодорожным поездом при переходе через рельсы запасных путей». Но он все-таки вошел в историю русского революционного движения в двух ипостасях: как известный писатель и заурядный террорист-убийца и как человек, «погибший при весьма загадочных обстоятельствах».

Практически со Степняка-Кравчинского начинается длинный перечень умерших естественной смертью русских революционеров, политических и общественных деятелей, писателей и поэтов, диссидентов и предателей, смерть которых бездоказательно приписывалась царским, а затем и советским спецслужбам согласно принципам: «Нет дыма без огня» или «Все могло быть»[52]. Мы можем сослаться только на один, подтвержденный документально, случай активного мероприятия Департамента полиции по физическому устранению политических врагов режима, который имел место в октябре 1907 года, когда агент охранного отделения Андрей Викторов отравил за границей эсера-максималиста Янкеля Черняка, участвовавшего в знаменитом «эксе» максималистов в Фонарном переулке в Петербурге.

…Какова же была реакция царя и правительства на действия народовольцев?

В день похорон генерала Мезенцева, 8 августа 1878 года, в присутствии Александра II состоялось внеочередное заседание Совета министров, принявшее следующие защитные меры по обузданию терроризма и вакханалии политических убийств в империи:

право задержания лиц, подозреваемых в совершении государственных преступлений, было предоставлено не только дознавателям, но и всем офицерам Отдельного корпуса жандармов, а в местностях, где их нет, — полицмейстерам и уездным исправникам;

оказание сопротивления при задержании выводилось из гражданской юрисдикции, и все лица, повинные в этом, подлежали отныне военному суду, приговоры которого не могли быть обжалованы и немедленно приводились в исполнение;

административно-ссыльные и лица, осужденные судом за государственные преступления, поселялись в Сибири в специально созданных для этого колониях, к устройству которых было решено приступить немедленно.