Узнай Москву. Исторические портреты московских достопримечательностей - Александр Анатольевич Васькин Страница 38

восклицание Пушкина, узнавшего о смерти двадцатидвухлетнего поэта.

Оценив по достоинству чувства молодого поэта, Волконская перед его отъездом из Москвы в один из вечеров подарила ему на память старинный перстень, найденный при раскопках древнеримского города Геркуланума. Веневитинов решил надеть этот перстень или на свадьбу, или перед смертью. Ему он посвятил стихотворения «Завещание» и «К моему перстню». В последнем он писал:

(...) Когда же я в час смерти буду Прощаться с тем, что здесь люблю, Тебя в прощанье не забуду: Тогда я друга умолю, Чтоб он с моей руки холодной Тебя, мой перстень, не снимал, Чтоб нас и гроб не разлучал.

Исполняя волю юного поэта, друзья «в час смерти» на его руку надели перстень Волконской. Когда в 1930 году прах переносили на Новодевичье кладбище, будущей женой реставратора Петра Барановского Марией Юрьевной был найден и знаменитый перстень. Он хранится ныне в Литературном музее.

После подавления восстания декабристов круг посетителей салона сильно поредел. Кое-кого сослали в Сибирь. Над Волконской был установлен полицейский надзор. «Между дамами две самые непримиримые и всегда готовые разорвать на части правительство - княгиня Волконская и генеральша Коновницына. Их частные кружки служат средоточием всех недовольных; и нет брани злее той, которую они извергают на правительство и его слуг», - отчитывалось Третье отделение перед своим грозным начальником Бенкендорфом.

Одним из частых посетителей салона Зинаиды Волконской был польский поэт Адам Мицкевич, проводивший в Петербурге и Москве годы своей «почетной ссылки». Ввел его в дом Волконской тот же Вяземский, переводивший сонеты Мицкевича и в 1827 году опубликовавший статью о них в «Московском телеграфе». «Знаменитый польский поэт Мицкевич, неволею посетивший Москву, был также одним из дорогих гостей Белосельских палат, его “Дзяды” и “Крымские сонеты” очень славились в то время, и он изумлял необычайною своей импровизацией трагических сцен. Общество его было весьма приятно, и мне часто случалось наслаждаться его беседой, в которой не был заметен ретивый поляк, хотя и в душе патриот, но, прежде всего, высказывался великий поэт», - отмечал мемуарист.

Зинаида Волконская пользовалась вполне обоснованной популярностью у мужской половины. Нельзя не процитировать в этой связи пушкинские строки, посвященные ей:

Среди рассеянной Москвы; При толках виста и бостона, При бальном лепете молвы Ты любишь игры Аполлона. Царица муз и красоты, Рукою нежной держишь ты Волшебный скипетр вдохновенный, И над задумчивым челом, Двойным увенчанным венком, И вьется и пылает гений. Певца, плененного тобой...

Однажды в салоне Волконской с этим самым Аполлоном, упомянутым Пушкиным в стихотворении, в перерыве между обедом и чтением произошло вот что. Молодой поэт Андрей Муравьев случайно сломал руку у гипсовой статуи одноименного бога, а затем начертил на пьедестале памятника свой свежесочиненный стишок:

О, Аполлон! Поклонник твой Хотел померяться с тобой, Но оступился и упал. Ты горделивца наказал: Хотел пожертвовать рукой, Чтобы остался он с ногой.

Этими стихами Муравьев тотчас вызвал на себя безжалостный поэтический огонь Пушкина. Вот как сам пострадавший (мы имеем в виду Муравьева, а не Аполлона) рассказывает об этом: «Часто бывал я на вечерах и маскарадах, и тут однажды, по моей неловкости, случилось мне сломать руку колоссальной гипсовой статуи Аполлона, которая украшала театральную залу. Это навлекло мне злую эпиграмму Пушкина, который, не разобрав стихов, сейчас же написанных мною, в свое оправдание, на пьедестале статуи, думал прочесть в них, что я называю себя соперником Аполлона».

Один из свидетелей сцены дополняет картину случившегося: «В 1827 году он <Муравьев> пописывал стишки и раз, отломив нечаянно (упираю на это слово) руку у гипсового Аполлона Бельведерского на парадной лестнице Белосельского дома, тут же начертил какой-то акростих. Могу сказать почти утвердительно, что А.С. Пушкина при этом не было», - писал Бутурлин.

Нельзя с уверенностью утверждать, видел ли сам Александр Сергеевич процесс порчи статуи, но ему совершенно точно об этом рассказали и показали. Досаду Муравьева вызвал не тот факт, что он что-то сломал, а то, что стал объектом эпиграммы со стороны самого «прославленного сочинителя»:

Лук звенит; стрела трепещет, И, клубясь, издох Пифон; И твой лик победой блещет, Бельведерский Аполлон! Кто ж вступился за Пифона, Кто разбил твой истукан? Ты, соперник Аполлона, Бельведерский Митрофан.

Эпиграмму напечатал «Московский вестник», после чего Пушкин остроумно заметил: «Однако ж, чтоб не вышло чего из этой эпиграммы. Мне предсказана смерть от белого человека или белой лошади, а NN - и белый человек и лошадь».

Тот самый Аполлон Бельведерский

А незадачливый поэт, который, быть может, и останется в истории литературы как человек, удостоившийся пушкинской эпиграммы, поспешил ответить стихотворением «Ответ Хлопушкину»:

Как не злиться Митрофану: Аполлон обидел нас; Посадил он обезьяну В первом