Жорж Ленотр - Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции Страница 39

В субботу 13 июля, в шесть часов утра — она до конца осталась провинциалкой, встающей рано, — она вышла из дома и просила указать ей дорогу в Пале-Рояль. Там, найдя магазины закрытыми, она несколько раз обошла все галереи и села на одну из каменных скамеек, стоявших в прежнее время у подножия пилястров каждой арки. В семь часов лавочники начали открывать ставни магазинов. Шарлотта вошла к ножовщику[218] и купила за два франка громадный кухонный нож в бумажном футляре, сделанном под шагрень.

Выйдя из Пале-Рояля, она направилась по улице Круа де Пти-Шан к площади Национальных Побед, где заметила стоянку извозчиков. Она подошла к одному из них и велела везти себя к Марату. Кучер не знал, где живет Друг народа. «Так спросите!»— сказала девушка. Кучер спросил своих товарищей и, узнав от них адрес Марата, взобрался на козлы: они тронулись в путь.

Около девяти часов[219] карета остановилась на узкой и темной улице Кордельеров у дома, где жил Марат. Шарлотта легко выпрыгнула из кареты, захлопнула дверцу и, пройдя под сводами арки, поднялась по лестнице и позвонила у двери второго этажа. Дверь открыла женщина. «Где гражданин Марат?»— спросила посетительница. Женщина осмотрела ее и ответила, что Марат не может ее принять. Шарлотта настаивала, но вскоре убедилась, что наткнулась на непоколебимое сопротивление; тогда она передала заранее написанное письмо, спустилась с лестницы, снова села в карету и возвратилась в гостиницу.

Вернувшись в свою маленькую комнатку, она села к столу и стала писать. Теперь она была уверена, что в тот же день план ее мести будет приведен в исполнение, и набросала ту странную страницу, которую нашли при ней после ее преступления, озаглавленную: «Призыв к потомству». Она думала, что не выйдет живой из дома Марата. Может быть, она надеялась на это. Весь день она провела в «Ibcrmmuufi Провидения». Очевидно, она держалась очень спокойно, так как не возбудила ни малейшего подозрения. Около шести часов она переоделась в другое платье, вышла, подозвала извозчика и, осведомленная теперь лучше, чем утром, назвала ему адрес: «Дом 20, улица Кордельеров».

Было семь часов вечера, когда карета остановилась у дома Марата.

2. Дом Друга народа

Дом этот был известен в старину под названием Дворца Кагора. В 1793 году он представлял собой неразделенную собственность госпожи Антеом де Сюрваль и ее двоюродного брата Фаньо, ликвидатора общественного долга[220], и приносил всего лишь 3 тысячи франков дохода от сдачи квартир, в эту сумму входит и 450 франков платы за квартиру Марата, снятую на имя девицы Эврар, с которой он жил. Многие парижане знали этот старый дом, разрушенный лишь в 1876 году. Так как наружный вид его был самый обыкновенный, то до прокладки бульвара Сен-Жермен жилищем Марата считали старинный дом с башней, стоявший на углу улицы Павлина. Здесь, как и во многих других случаях, легенда была жива, но ее перенесли на другое место[221].

Настоящее жилище Друга народа было обычным буржуазным зданием, каких много строили в Париже в конце XVIII века. Входили в него через ворота слегка закругленной формы, проделанные между двух лавок За воротами помещался маленький, плохо вентилируемый дворик, в одном из углов которого был вырыт колодец. Направо шла каменная лестница с железными коваными перилами; описывая полукруг, она вела на каменную площадку, выходившую двумя окнами во двор. Здесь была дверь Марата, у которой вместо шнурка для звонка висел железный прут с ручкой. Рядом с этой дверью в стене было проделано окно, через которое свет проникал в кухню этой квартиры. Через его всегда полуоткрытые створки на лестницу выходили чад от жаркого и ароматы соусов, как это бывает в жилищах бедняков.

С лестницы входили в темную переднюю, направо от которой шла узкая столовая, окна которой выходили на двор. Дальше шли кабинет и, наконец, маленькая комнатка с каменным полом, служившая ванной. Размеры ее были таковы, что шесть человек, тесно прижавшись друг к другу, едва могли бы поместиться там. Она была вымощена кирпичом и оклеена обоями, изображавшими большие витые колонны на белесом фоне. На стене висела карта Франции, разделенной на департаменты, около нее были повешены два пистолета, а над ними виднелась сделанная крупными буквами надпись «СМЕРТЬ».

Комнаты, выходившие на улицу, были больше и лучше обставлены. Был ли в числе их тот роскошно отделанный салон, о существовании которого ходили слухи, подтверждаемые госпожою Ролан? Возможно, хотя это осталось недоказанным. Нам известна всего одна подробность, заставляющая думать, что госпожа Ролан не ошибалась: спальня, в которую входили непосредственно из ванной, имела два выходящих на улицу окна из богемского стекла[222]. Кроме того известно, что она была оклеена трехцветными обоями[223] с революционными эмблемами. Несколько клочков их было найдено под другими, новыми обоями при разрушении дома. В салоне имелось также три окна. Маленькая комнатка с одним окном служила Марату рабочим кабинетом.

Друг народа жил там, окруженный женщинами. Как мы уже упоминали, квартира была снята на имя Симоны Эврар. Эта последняя родилась в Турню-Сент-Андре (департамент Сона и Луара) в 1764 году. Следовательно, ей было двадцать шесть лет, когда в 1790 году она сошлась с Маратом, бывшим на двадцать лет старше ее. Она была немного выше среднего роста (1 м 62 см), волосы, брови и глаза у нее были черные, рот большой, подбородок круглый, нос длинный, лицо овальное. В начале революции Марат, не имея средств к жизни, познакомился с этой женщиной, которая с безграничным самопожертвованием отдала все свое скромное состояние на издание «Друга народа». Журнал «Гора» (№ 53) в следующих выражениях прославлял союз Марата с Симоной Эврар: «Преследуемый Лафайетом и его агентами, Марат принужден был скрываться; его приняла девица Эврар, которая, читая газету этого патриота, прониклась глубочайшим уважением к нему. Марат, преисполненный благодарности к своей спасительнице, обещал жениться на ней. Не веря в то, что пустой обряд составляет ценность брака, и не желая в то же время оскорбить чувство скромности гражданки Эврар, он подозвал ее однажды к окну своей комнаты и, сжав своей рукою руку своей возлюбленной, вместе с ней преклонился перед Верховным Существом. «Здесь в этом великом храме природы, — сказал он ей, — я беру его в свидетели моей верности и клянусь тебе Создателем, который слышит нас»».

Таким образом, брак их был так называемым «свободным союзом» и никогда не оформлялся, хотя после смерти Марата в бумагах его найдено было следующее обязательство:

«Прекрасные качества девицы Симоны Эврар покорили мое сердце, и она приняла мое поклонение. Я оставляю ей в виде залога моей верности на время путешествия в Лондон, которое я должен предпринять, священное обязательство жениться на ней тотчас же по моем возвращении; если вся моя любовь казалась ей недостаточной гарантией моей верности, то пусть измена этому обещанию покроет меня позором.

Вот такой новогодний подарок поднес этот свирепый любовник содержащей его женщине; но довольно об этом, потому что, во-первых, эти подробности уже давно изучены, а во-вторых, эти маленькие грешки совершенно не заслуживают, имея в виду личность совершившего их, того внимания, которое уделяют им историки. Если бы Марата можно было упрекнуть лишь в его свободном союзе, то, вероятно, Шарлотта Корде не воспылала бы к нему той могучей ненавистью, которая привела ее к убийству.

Симона Эврар приютила у себя, кроме Марата, свою родную сестру Катрину Эврар; в одном доме с ними жила и сестра трибуна Альбертина Марат. Это была сухощавая женщина с резкими чертами лица, образованная, знавшая латинский язык; она питала к своему брату безграничное обожание: он был ее героем, ее богом. Она считала его исключительно добродетельным существом, охваченным самыми чистыми порывами патриотизма, добрым и великодушным, настоящим философом, миссией которого было обновление мира… Мы еще вернемся к Альбертине, хотя она была в Швейцарии во время смерти Марата и, следовательно, не играла никакой роли в драме 13 июля 1793 года.

Одной из постоянных посетительниц квартиры была также Мари-Барбара Обен[224], консьержка дома, которой Марат давал работу — складывать листы его газеты. У гражданки Обен один глаз был стеклянный; эта единственная характерная черта, по которой мы можем представить себе облик этой скромной статистки. Наконец, чтобы дополнить картину женского персонала, группировавшегося около Друга народа, упомянем о прислуге, для важности называемой кухаркой, которая в официальных актах носит имя Жанетты Марешаль.