Егор Иванов - Честь и долг (Вместе с Россией - 3) Страница 39

- Дайте, батюшка, на вас в генеральском мундире полюбоваться! - пропела она Алексею. В ярком свете трехлинейной лампы заметно было, как родители Насти постарели за те месяцы, которые Алексей их не видел. Пепельного цвета шевелюра Настиного отца заметно посветлела и стала почти седой. Лицо Василисы Антоновны покрылось сеточкой новых морщин, хотя глаза смотрели молодо и весело.

Пока Настя раздевалась, Алексей освободил розы от бумажных оков, и пышный букет пахнул сладким ароматом лета. Василиса Антоновна с достоинством приняла цветы, но не преминула оговорить зятя:

- И зачем такой роскошный букет, небось многих денег стоит... Подумала и добавила, перекрестившись: - Ну да ладно, я его завтра к заутрене в храм снесу да к иконе божьей матери приставлю - ты уж не обижайся - за твое чудесное возвращение из плена, оно, видно, без заступницы не обошлось уж как мы молились ей.

Алексей улыбнулся, спорить не стал, а аккуратно повесив шинель с папахой на вешалку, пригладил ладонью волосы и прошел в комнаты.

- А где же все твои ордена, батюшка? - охнула хозяйка дома. От дочери она знала, что у Соколова вся грудь в орденах, а теперь на его френче увидела только белый Георгиевский крестик да нашейный знак Владимира с мечами.

- Что ты, мама, пустые вопросы задаешь! - возмутилась Настя. - Давай лучше собирать на стол!

Василиса Антоновна строго посмотрела на дочь. Анастасия, хотя и была уже три года замужней дамой, словно девочка повиновалась матери.

Алексей устроился на знакомом диване с валиками, прямо перед ним в красном углу горела лампада зеленого стекла перед киотом с иконами. Мерцали от огонька лампады хрустальные стекла старого буфета. Пахло лампадным маслом и чисто вымытым полом. Все так же комнату украшали деревянные поделки Настиного отца.

Петр Федотович сначала присел к столу, однако жена и дочь стали накрывать для чаепития и отправили его принести из кухни кипевший самовар. Через минуту медный, со стершимися медалями от частой чистки толченым кирпичом самовар был водружен на поднос рядом с медной плошкой для мытья чашек. Соколову почти не пришлось сидеть в одиночестве на диване - стол был быстро накрыт, и все собрались вокруг него. Завязался неторопливый разговор. Алексей поинтересовался здоровьем Холмогоровых. Василиса Антоновна ответила, что, слава богу, здоровы. Про житье-бытье рассказал Петр Федотович. Как водится, сначала он сообщил, что вроде бы жить можно, но потом, махнув рукой, решил отвечать на вопрос зятя начистоту.

- Жизнь рабочего человека стала совсем тяжелой, Алексей Алексеевич! говорил он. - Экономическое положение массы, несмотря на огромное увеличение заработной платы, более чем ужасно. Да что я говорю, "огромное" увеличение... Расценки вовсе не так уж и увеличились... У большинства рабочих, кто стоит на военных заказах, зарплата поднялась процентов на 50 и лишь у некоторых, особенно квалифицированных - это токари, слесари, монтеры, механики - на 100 или 200 процентов. Однако и цены на все продукты возросли в два, а то и пять раз.

Соколова очень заинтересовало сообщение Петра Федотовича, на которого уже грозно посматривала Василиса Антоновна, частенько поругивавшая мужа за "длинный язык". Но видя, что зять и дочь внимают Петру, сменила недовольный взгляд на просто строгий.

Холмогоров и сам не понимал, что это он разговорился, но в глазах Алексея и Насти читал неподдельный интерес. Ему хотелось открыться родным, поделиться своими мыслями, сомнениями.

- Вот я, к примеру, - продолжал он, - член правления больничной кассы нашей фабрики... - Взгляд Василисы, казалось, вновь метнул молнию. "Не заносись!" - выразительно говорил он. - И могу сравнить теперешний с заработком рабочего человека до войны. Вот, к примеру, посуточно чернорабочий до войны получал рубль - рубль двадцать. Теперь же два с полтиной - три рубля. Слесарь зарабатывал два-три с полтиной, теперь четыре-пять рублей. Монтер, ежели хороший, - 3 рубля в день, теперь же - 6 рублей, и так далее. Вроде бы получается прибавка. Но в то же время стоимость потребления увеличилась совсем невероятным образом, а ведь и чернорабочий, и монтер одинаково едят и одеваются...

Петр Федотович отхлебнул чай, с интересом повертел печенье, усыпанное орехами, и, помрачнев от дум, продолжал:

- Если до войны угол оплачивался двумя-тремя рублями в месяц, то теперь - не менее восьми, а то и двенадцать отдашь, лишь бы был теплый... Обед в чайной стоил 15-20 копеек, а теперь там же, не в кухмистерской какой-нибудь - рубль - рубль двадцать. Чай так же - семишник за чайник - теперь же тридцать пять копеечек отдашь...

- А ты много-то не ходи по чайным, - проворчала Василиса, видимо, вспоминая какие-то свои разговоры.

Петр Федотович мягко взглянул на жену.

- А где же собрания устраивать? У станка, что ли, иль в котельной?.. Ну, возьмем сапоги. Стоили они ранее пять-шесть рублей, а нынче за тридцать-сорок, если и найдешь, то только солдатские, краденные у казны...

Василиса опять вскинула на мужа грозные очи.

- Да-да! Вся Россия в краденых сапогах ходит, - с вызовом уточнил Петр Федотович. - Только рубахи одни не так подорожали - ежели до войны 75-90 копеечек косоворотки шли, то теперь - за два с полтиной, а то и за три рубля купить можно.

- Это что же, - вмешалась Настя. - Выходит, если заработок поднялся в два раза, то все продукты повысились в цене в три-четыре раза?

- Не только это, милая, - уточнил отец. - Прибавь сюда невозможность добыть даже за деньги многие продукты питания, трату времени на простой в очередях, усилившиеся заболевания на почве скверного питания и антисанитарных условий в жилищах - холода и сырости из-за отсутствия дров, прочие трудности и тяготы... Все вместе взятое сделало то, что рабочие уже готовы на "голодный бунт"...

Соколов сидел и размышлял о том, что простой русский человек, механик-самоучка, рассуждает так ясно и политически зрело, как не всякий чиновник способен или даже некоторые высокомудрые господа интеллигенты. Поэтому он нисколько не удивился, а лишь удвоил свое внимание, когда Петр Федотович заговорил и о политических делах.

- Если бы только экономически было тяжело, - негромко говорил он. Политическое бесправие рабочих сделалось совершенно невыносимым и нетерпимым. У нас отняли простое право свободного перехода с одного завода на другой. Наш большевик, работающий на заводе, говорит, что нас вообще превращают в бессловесное стадо, пригодное лишь к обогащению капиталистов или для бойни на войне...

- Не заговаривайся, Петр! - резко выпалила Василиса Антоновна. Глаза ее горели огнем, грозившим испепелить супруга.

- Что вы, - успокоил ее Алексей, которого, как это ни удивительно, уже совершенно не коробила терминология социал-демократов. - Что вы, это очень интересно!

Видно было по его выражению лица, что он действительно внимательно и с интересом слушал страстную речь Петра Федотовича. Отец Насти удовлетворенно мигнул ей обоими глазами сразу, показывая, что и ему польстило внимание слушателей, а зятя, хотя он и в генеральской форме, он нисколько не стесняется.

Настя улыбнулась отцу, выражая этой улыбкой и гордость за мужа, и за него - отца, за его манеру говорить, ясно и просто. Одна Василиса Антоновна была недовольна. Разумеется, она нисколько не сомневалась в том, что зять не будет протестовать против высказываний Петра хотя бы из приличия. Но всей своей женской консервативной натурой она противилась каким-то пугающим переменам, о которых иногда толковали даже в очередях. Ее вполне устраивал высокий заработок мужа, хотя и отдаленная от его работы, но удобная квартира, весь налаженный и спокойный быт. И когда крамольные разговоры теперь полились в ее доме за столом, где сидели любимая дочь и зять-генерал, пусть молодой и много переживший, Василису Антоновну коробило и пугало с непривычки. К тому же это все расходилось с тем, чему учил в своих проповедях настоятель церкви Благовещение пресвятой богородицы, где она не пропускала ни одной заутрени или вечерни.

Петр Федотович заметно воодушевился, почувствовав одобрение дочери и внимание зятя и, словно дразня Василису Антоновну, продолжал:

- Запрещение рабочих собраний, даже в целях устройства лавочек и столовых, - а это в теперешние трудные времена какой ни есть, а выход для нашего брата рабочего, - запрет профессиональных организаций, преследование тех, кто активно работает в больничных кассах, закрытие рабочих газет - все это заставляет рабочее сословие резко отрицательно относиться к правительственной власти. А вот революционные социал-демократы в нашей среде находят почву. Массы под их влиянием протестуют всеми мерами и средствами против продолжения войны, полностью бойкотируют и новый государственный военный заем, устраивают уличные демонстрации и принимают резолюции...

- По поводу займа, - неожиданно вмешалась Анастасия, - в Петрограде ему рукоплещет только буржуазия. Из военных прибылей им легко отдать какой-то процент на заем, а потом получить свои отчисления...