Тверская улица в домах и лицах - Александр Анатольевич Васькин Страница 39

Наконец, Ростопчин упек в ссылку врача, что пользовал бывшего генерал‑губернатора Ивана Гудовича. Звали эскулапа Сальватор, его выслали в Пермь, хотя у него уже лежал в кармане паспорт для выезда за границу. Виноват он был или нет – это уже не так важно.

Само распространение среди москвичей известия о раскрытии вражеской деятельности врача бывшего генерал‑губернатора было инструментом в насаждении Ростопчиным шпиономании в Москве. Ее кульминацией стала жестокая расправа над сыном купца Верещагина 2 сентября 1812 г.

А еще по утрам он мчался в самые отдаленные кварталы Москвы, чтобы оставить там следы своей «справедливости или строгости». Рано утром любил он инкогнито ходить по московским улицам в гражданском платье, чтобы затем, загнав не одну пару лошадей, к восьми часам утра быть в своем рабочем кабинете в Тверском казенном доме. Эти методы работы он позаимствовал у покойного императора Павла I, правой рукой которого был в период его короткого царствования. Возможно, что еще одно павловское изобретение – ящик для жалоб, установленный у Зимнего дворца, Ростопчин также применил бы в Москве, но помешала война. Как похвалялся сам Ростопчин, два дня понадобилось ему, чтобы «пустить пыль в глаза» и убедить большинство московских обывателей в том, что он неутомим и что его видят повсюду.

А тем временем «Великая армия» Наполеона, перешедшая Неман 12 июня 1812 г., все ближе продвигалась к Москве. И одного лишь сбора средств московским дворянством и купечеством на помощь армии было уже недостаточно. Ростопчин решает, что наиболее важным делом для него является распространение среди населения уверенности в том, что положение на фронте не так критично, что француз к Москве не подойдет: «Я чувствовал потребность действовать на умы народа, возбуждать в нем негодование и подготовлять его ко всем жертвам для спасения отечества. С этой‑то поры я начал обнародовать афиши, чтобы держать город в курсе событий и военных действий. Я прекратил выпуск ежедневно появлявшихся рассказов и картинок, где французов изображали какими‑то карликами, оборванными, дурно вооруженными и позволяющими женщинам и детям убивать себя».

До нашего времени дошло два десятка афиш или, как они официально именовались, «Дружеские послания главнокомандующего в Москве к жителям ее». Они выходили почти каждый день начиная с 1 июля по 31 августа 1812 г., а затем с сентября по декабрь того же года. Писал он их быстро. Например, когда граф узнал, что в Москву 11 июля 1812 г. должен пожаловать император Александр I с проверкой, он тотчас сел за написание соответствующей афиши. После чего уже весь город знал о предстоящем приезде государя. Ростопчину не откажешь в деловой хватке – приезд императора, а точнее, его «пропагандистское обеспечение» сыграло свою решающую роль в огромном патриотическом подъеме, наблюдавшемся в Москве. Но в то же время в своих обращениях к народу, рассылаемых из резиденции генерал‑губернатора, Ростопчин зачастую приукрашивал печальную действительность, внушая ложные надежды широким слоям московского населения.

Жизнь, однако, требовала и реальных действий. В Москве создавались огромные запасы продовольствия, обмундирования и фуража (все это потом досталось французам, правда, ненадолго). Новобранцев обучали военному делу. Пополнялись склады с боеприпасами. Развертывались госпитали, самый большой из которых был создан в Головинском дворце.

Помимо активного участия московских ополченцев в боях с французами (необходимо отметить, что почти двадцать тысяч москвичей сражались при Бородине), Москва снабжала армию и всем необходимым – провиантом, боеприпасами, подводами, лошадьми. Из афиши от 27 августа 1812 г. мы узнаем: «Я посылаю в армию 4000 человек здешних новых солдат, на 250 пушек снаряды, провианта. Православные, будьте спокойны! Кровь наших проливается за спасение отечества. Наша готова; если придет время, то мы подкрепим войска. Бог укрепит силы наши, и злодей положит кости свои в земле Русской».

Ростопчин утверждал, что каждый день в течение почти двух недель августа отправлялось в армию по 600 телег, груженных сухарями, крупой и овсом. К сожалению, не все, что посылалось в армию, доходило до адресата. Ростопчин не раз жаловался главнокомандующему русской армией Кутузову на казаков, солдат и мародеров, грабящих обозы с посылаемым к армии имуществом.

Для наведения порядка в городе Ростопчин испросил в столице разрешения отправлять в армию пьяниц и прочих «праздношатающихся» москвичей. А кабаки и питейные дома приказал закрыть.

18 августа Ростопчин в своей афише объявил о продаже оружия населению из арсенала, причем по сниженным ценам. Сабля стоила 1 рубль, ружье или карабин 2–3 рубля, у купцов же цены на оружие были завышены в десятки раз: сабля стоила 30–40 рублей, пистолеты в пределах 35–50 рублей.

Ростопчину впору было задуматься и об эвакуации казенного имущества. Во второй половине августа он дал указания о подготовке к эвакуации раненых, вывоза оружия и боеприпасов из арсенала (запасы оружия оценивались в 200 тысяч пудов!), отправке казны, архивов Сената, имущества Оружейной палаты, Патриаршей ризницы и т. д. Это был первый случай в истории Москвы, когда требовалась столь масштабная и оперативная эвакуация.

В то время существовало два способа вывоза имущества – гужевым транспортом и по реке. Главная трудность состояла в том, где взять такое количество подвод с лошадьми. Например, для вывоза казенного имущества и оружия из арсенала требовалось более 26 тысяч подвод. Но подводы использовались и для вывоза раненых, подвоза продовольствия и боеприпасов: так, летом 1812 г. армия реквизировала для своих нужд до 52 тысяч подвод. Таким образом, ни лошадей, ни подвод катастрофически не хватало.

Приходилось делать выбор между использованием подвод для вывоза раненых или имущества. Особенно обострилась ситуация после Бородинского сражения, когда Москву накрыла волна прибывающих с фронта раненых. И потянулись по Тверской улице караваны с ранеными русскими солдатами и офицерами. Перед тем как проследовать мимо генерал‑губернаторского дома, телеги с ранеными останавливались у Страстного монастыря. «Помню, у нас на площади остановился целый поезд с ранеными: все выбежали из соседних домов и окружили их с плачем. Всякий приносил им что мог: кто денег, кто что‑нибудь съестное. Из нашего монастыря им приносили хлеб и просфоры», – вспоминала монахиня обители.

В предшествующие сдаче Москвы дни в город прибыло более 28 тысяч раненых. 30 августа Ростопчин приказал везти раненых сразу в Коломну, а 31 августа он и вовсе распорядился отправлять туда же пешком тех из них, кто мог ходить. Как сообщал граф, «от шестнадцати до семнадцати тысяч были отправлены на четырех тысячах подводах накануне занятия Москвы в Коломну, оттуда они поплыли Окою на больших крытых барках