Цари, святые, мифотворцы в средневековой Европе - Коллектив авторов Страница 39

Михаил Дмитриев

Исследовательская проблема, на которую откликается настоящая статья, выявлена в результате работ, предпринятых в 1997–2004 гг. в рамках международного исследовательского проекта по сравнительной истории средневекового христианского антииудаизма и антисемитизма[407]. Она состоит в том, что в зрелое и позднее Средневековье (начиная с XII в.) разносторонне и глубоко изученный западнохристианский опыт взаимодействия с иудаизмом и отношения к евреям по ряду параметров существенно отличался от того, что известно к настоящему времени о взгляде на иудаизм и отношении к евреям в византийско-православных культурах вплоть до XVII в. Причины этой асимметрии до сих пор не поняты, и есть основания предполагать, что они коренятся в конфессиональной специфике восточнохристианских традиций. Исследования показывают, что и в православной культуре Русского государства и украинско-белорусских земель в XV–XVII вв. видны черты, которые заметно отличают ее в этом отношении от западнохристианской культуры, в том числе от польской. Складывается впечатление, что в самой манере мыслить не только об иудеях и евреях, но и об иноверцах вообще («неверных», еретиках, язычниках, «нехристях»…), в ментальной и языковой практике, иными словами – в дискурсивных структурах двух христианских традиций вплоть до XVII в. сохранялись различия, которые делали антииудейские дискурсы, доминировавшие в православной культуре, и более терпимыми (или менее нетерпимыми), и, самое главное, по существу, иными, чем доминировавшие дискурсы католической и протестантской культуры Средних веков и раннего Нового времени. Эта гипотеза, получая все больше подтверждений, может быть проверена в дальнейших исследованиях. В настоящей же статье отражены лишь некоторые частные наблюдения над иудаизантизмом в восточноевропейской православной среде в конце XV–XVI столетии в контексте накопленных учеными знаний об отношении христианских книжников и проповедников к иудаизму (на Востоке и Западе Европы) в Средние века и раннее Новое время.

Под иудаизантизмом же, как и принято в современных исследованиях, подразумеваются те течения в христианской культуре, которые считают Ветхий Завет более авторитетной частью Св. Писания, чем Новый, ставят под сомнение традиционную христологию и соответственно опирающуюся на Новый Завет часть иудеохристианской традиции и вообще поднимают вопрос о возвращении к иудаизму как к истоку христианства. Такие течения появлялись в христианской Европе и в Средние века, и в Новое время, а в конце XV–XVI вв. были заметным явлением в культуре земель Северо-Запада Руси и Московского княжества. Следы иудаизантов мы находим и в православной среде Великого княжества Литовского того же времени.

Существует немало работ, имеющих дело с иудаизантизмом в православном ареале Европы в Средние века. Для Руси (Московской и Литовской) это прежде всего целый поток исследований о новгородско-московской «ереси жидовствующих» конца XV – начала XVI в.[408] Есть и научные публикации, которые обращены к следам иудаизантов восточнославянского ареала в XVI столетии (в том числе о так называемой «ереси Феодосия Косого», которую можно рассматривать, в некоторых ее аспектах, как «ветхозаветничество»[409]). Еще более многочисленны публикации об аналогичных тенденциях в радикальной, постпротестантской Реформации[410].

У этого сюжета есть и компаративистское измерение, которое чаще всего остается вне поля зрения историков. Не было ли в византийско-православной традиции особенностей, которые – наряду с причинами, так сказать, общехристианскими – создавали в православной восточнославянской среде более благоприятную, чем на Западе, почву для иузаизантизма? Это, конечно, не столько вопрос, сколько гипотеза, возникшая при изучении соответствующих источников. К ней подталкивает тот простой факт, что в опыте западноевропейской Реформации иудаизантизм возникает на пике религиозного радикализма (тогда, когда религиозная мысль протестантов выходила за пределы кальвинизма или лютеранства и складывались антитринитарские радикально-реформационные доктрины), внутри которого и возникали иудаизантские тенденции и группы. Иными словами, в западном (польском и центральноевропейском, в частности) опыте иудаизантизм предстает продуктом долгих, глубоких и утонченных религиозно-интеллектуальных исканий. В православной же среде в XV–XVI столетиях он возникает едва ли не спонтанно, без сколько-нибудь прослеживаемой длительной предварительной эволюции религиозной мысли. Поэтому оказывается возможным предположить, что логика, порождавшая иудаизантизм, была здесь иной, чем в западнохристианской культуре, в том числе в Центральной Европе и Польше.

У поставленной таким образом проблемы есть и иной компаративистский ракурс, который выходит за пределы истории собственно иудаизантизма и будет рассмотрен нами в отдельной работе. Его можно свести к следующему вопросу: что источники, связанные с иудаизантизмом, позволяют понять в конфессионально-богословских особенностях отношения христиан к иудаизму в православной части европейского мира – по сравнению с его «латинской» частью? Почву для такой постановки вопроса дает уже упомянутый факт: антииудаизм традиционных православных культур в ряде измерений отличался от антииудаизма и антисемитизма западнохристианских культур средневековой Европы. Видимо, эта асимметрия сказывалась и на том, как здесь и там (в православных и западнохристианских культурах) возникал и развивался иудаизантизм.

Поставленные вопросы составляют часть большой проблематики accommodating religious and cultural differences, т. е. проблематики модальностей религиозной терпимости и нетерпимости и опыта религиозно-культурного плюрализма в «латинских» и «православных» культурах Европы. С ней сталкиваются практически все исследователи, которые изучают взгляд на «иноверцев» в православной культуре Восточной Европы. О том, в чем именно опыт восточнославянских иудаизантов и сопутствующий ему контекст антииудейской письменности ставят под сомнение устоявшиеся представления об антииудаизме и антисемитизме на Востоке и Западе Европы и представления о религиозной терпимости и нетерпимости в восточнославянских культурах, речь и пойдет ниже[411].

Иудаизанты в православном ареале Восточной Европы в конце XV в.

Начальные этапы истории «ереси иудаизантов» известны плохо. Согласно версии, выдвинутой главным обличителем ереси, Иосифом Волоцким, зарождение движения в Новгороде связано с деятельностью приехавших в город в 1471 г. из Литовской Руси в свите киевского князя Михаила Олельковича «жидовина Схарии» и (вслед за ним) некоторых других евреев, которые «совратили в иудаизм» нескольких новгородских священников[412].

Ставшие их учениками новгородские священники Денис и Алексей, согласно «Просветителю», стали распространять ересь в более широких кругах населения. Стоит процитировать in extenso Иосифа Волоцкого: «Алексей же и Денис так старались укрепиться в иудейской вере, что всегда пили и ели с евреями и обучались иудаизму. И не только сами учились, но и жен, и детей своих учили тому же. Они захотели обрезаться по вере иудейской, но евреи им того не разрешили, говоря: если проведают об этом христиане, то увидят и разоблачат вас; держитесь своего иудейства втайне, а внешне будьте христианами. И переменили им имена: назвали Алексея Авраамом, а жену его – Саррой. Впоследствии Алексей многих научил иудаизму: своего зятя Ивашку Максимова, его отца попа Максима и многих еще попов, дьяконов и простых людей.