Александр Пыльцын - Правда о штрафбатах. Страница 4

Вскоре я, школьник, получил правительственное письмо, в котором распоряжением Наркома мне обеспечивались за счет железной дороги все виды платежей за обучение до получения среднего образования и проживание в интернате при школе, а также бесплатный проезд по железной дороге к месту учебы и обратно.

Я хорошо запомнил характерную подпись на официальном бланке письма: "Л. Каганович" (особо запомнилась большая, несоразмерно высокая заглавная буква «Л» (Лазарь). Так что учеба в Облученской железнодорожной средней школе на все три года мне была обеспечена.

Как я узнал позже, муж моей тети Клавдии Даниловны в детстве совершил более отчаянный поступок. Когда его после 6-го класса не допустили к дальнейшей учебе (по крайней бедности), он, 14-летний паренек из глухой деревни под Ярославлем, сам поехал в Москву, добился там приема у Надежды Константиновны Крупской, которая тогда была заместителем Наркома просвещения РСФСР. В результате — распоряжение Наркомпроса: "Принять Баранова Василия в школу-семилетку". А дальше — техникум и т. д.!

Так случилось, что и меня с сестрицей, и моих двоюродных сестру и четырех братьев — детей репрессированного дяди моего Петра Карелина и вырастили, и воспитали, и поставили на ноги наши матери, оставшиеся без мужей. И слава им, обыкновенным русским женщинам, вечная добрая наша память.

В отличие от нашей поселковой школы здесь мы ежедневно после уроков занимались в разных оборонных кружках, и это фактически была хорошо организованная военная подготовка. Штатных военруков у нас не было, а в определенное время в школу или в интернат приходили к нам настоящие сержанты из воинских частей, располагавшихся в городе, и тренировали нас по всем оборонным, как тогда говорили, предметам. Некоторые мальчишки, кроме того, ходили на занятия в аэроклубы, где учились и самолетом управлять, и с парашютом прыгать, что давало им преимущество — уже после 9-го класса поступать в летные училища.

Военная организация школы состояла из взводов (классов) и рот (всех одноуровневых классов). Так, например, три десятых класса составляли роту. В масштабе всех 8-10-х классов школы это был "юнармейский батальон". Старосты классов были командирами взводов, а наиболее старательный из них назначался на должность командира роты. Самый старший по возрасту из учеников 10-х классов был комбатом, а когда меня избрали еще в 9-м классе комсоргом школы, то и должность определили — "батальонный комиссар". Естественно, комсорги классов были "политруками рот". И как серьезно относились мы к этим своим «юнармейским» обязанностям! Даже по "юнармейскому чину" нашивали на рубашки или пиджаки петлички с соответствующими армейским знаками различия вырезали из жести квадратики ("кубари") или прямоугольники ("шпалы") и весьма этим гордились. И величали нас, соответственно, меня, например: "товарищ юный батальонный комиссар". Вот так прививались и уважение к армии, и даже кое-какие командные навыки.

10-й класс мы закончили в 1941 году, за два дня до ставшей роковой для всей страны даты — 22 июня, и сразу после выпускного вечера на следующий день поехали в районный центр (тогда город Облучье входил в Бирский район с центром на станции Бира), чтобы определиться в военные училища. Тогда было повальное увлечение военными училищами (летными, танковыми, артиллерийскими и т. д.), а я выбрал для себя (с учетом семейной традиции и из чувства благодарности за бесплатное обучение) Новосибирский военный институт инженеров железнодорожного транспорта. Но все наши планы и мечты враз сломала заставшая нас в райцентре весть о начале войны И сразу, как по команде, к райвоенкомату стеклась огромная очередь людей, стремящихся скорее влиться в ряды вооруженных защитников.

Двое суток нас, выпускников школ, держали в неведении относительно наших заявлений (я тут же передумал и написал заявление в Танковое училище), а потом сообщили, что все военные училища уже полностью укомплектованы и мы призываемся как красноармейцы. На сбор нам дали два дня. Быстро разъехались мы по домам, собрали вещи. Недолгие проводы были с родными, и вскоре эшелоны развезли нас по разным районам Дальнего Востока.

Я с несколькими своими школьными товарищами оказался в эшелоне, который вез нас на запад, но радость наша была недолгой: довез он нас через двое суток только до города Белогорска, всего километров за триста от места призыва, где мы все влились во вновь формируемый 5-й армейский запасной стрелковый полк 2-й Краснознаменной Армии Дальневосточного военного округа, ставшего уже именоваться фронтом, хотя и не действующим.

Этот спешно развертывавшийся полк еще не имел достаточного количества командного состава, а эшелон за эшелоном привозили сюда, казалось, несметное количество призванных и мобилизованных.

Ротой, в которую я попал, командовал младший политрук Тарасов Николай Васильевич. Я хорошо запомнил этого первого в моей армейской жизни командира, высокого, стройного, уже успевшего устать от бессонных ночей, но не потерять при этом какого-то мудрого спокойствия. Всего-навсего с двумя «кубарями» в петлицах (а я-то в школе "целых две шпалы" носил!), он тем не менее успевал справляться с ротой более чем из пятисот человек, в основном, необученных разновозрастных людей, большинство из которых были или малограмотными, или неграмотными вообще (такой контингент поступал в первые дни мобилизации, особенно из таежных поселков).

Наш первый ротный командир сразу выделил тех, кто окончил средние школы, и буквально с первого взгляда определил, кто может временно исполнять обязанности командиров взводов, отделений (мне была определена должность командира взвода). И вся эта вчера еще не управляемая масса людей стала постепенно организовываться в воинские коллективы. На второй день повел он нас в баню (палатки с душевыми установками). Нас постригли наголо, мы помылись и обмундировались, став настолько одинаковыми, что даже своих друзей не узнавали, не говоря уже о том, что на первых порах не могли определиться, кто в чьем взводе. Однако постепенно рота обретала воинские очертания.

Определили нас в палаточный лагерь, который оказался более чем в 3 километрах от столовой, и вот всю эту дорогу наш младший политрук Тарасов успевал и ободрять, и обучать строевому или походному шагу, а мы, "командиры взводов", старались помогать ему в меру своих сил и умения. Каким-то чудом сумел наш ротный организовать и разнообразные занятия по подготовке к принятию воинской присяги, да еще успевал и личные беседы проводить со многими из нас. На всю мою жизнь Николай Васильевич Тарасов остался образцом настоящего командира и душевного политрука, и многие свои поступки я всю жизнь сверяю с ним.

…На сон нам едва оставалось по 5–6 часов в сутки, а политруку нашему и того меньше. Но через несколько дней в роту прибыли мобилизованные из запаса лейтенант и младший лейтенант, которым ротный поручил по «полуроте». Вскоре нас повели на стрельбище и всех, кто хоть как-то выполнил упражнения по стрельбе из винтовки, привели к присяге. Мало было торжественности тогда в этом ритуале, но запомнилось все до деталей. Тогда мы присягнули на верность нашей Родине — СССР. То был единственный такой день в моей жизни больше никогда я не присягал ни другому правительству, ни другой родине. Бог миловал. И все 40 лет армейской службы я прошел под этой единственной в моей жизни присягой.

Со временем мы втянулись в это состояние непрерывных, напряженных учебных будней, и примерно через месяц наша рота стала более или менее слаженным военным организмом, и, как нам казалось, наш командир-политрук гордился уже тем, как эта некогда аморфная масса людей четко «рубала» строевой шаг, проходя по улицам города. Наши «полуротные» лейтенанты грубовато, но умело поднимали наше настроение и подбадривали такими, например, шутками: "Выше голову, задрать носы и подбородки! Смотрите, как на нас смотрят девушки!" И действовали такие шутки беспроигрышно!

Пришло время, и нашу роту распределили по полкам и дивизиям "Дальневосточной, опоры прочной", как пели мы в своей первой строевой песне. И так было жаль расставаться с успевшим стать для нас поистине отцом-командиром нашим политруком. Спасибо Вам, Николай Васильевич, за науку!

Далее судьба забросила меня в разведвзвод 198-го стрелкового полка 12-й стрелковой дивизии 2-й Краснознаменной Армии Дальневосточного фронта. А здесь, уже не в запасном полку, и нагрузки физические были настоящими, и взаимоотношения устанавливались серьезнее и прочнее. Самым главным для меня командиром оказался помкомвзвода сержант Замятин. От него я схлопотал и свое первое дисциплинарное взыскание — "личный выговор". А получилось это так. Поскольку я был рослым, то на физзарядке, которая в основном заключалась в передвижении бегом, меня поставили впереди всех, даже старослужащих, то есть «направляющим». И вот когда сержант подавал команду "шире шаг", я своими длинными ногами этот шаг действительно делал шире и ускорял бег, а «старики» все одергивали меня, мол, еще успеешь, набегаешься, и я, конечно, снижал темп. После нескольких таких случаев сержант остановил взвод, вывел меня из строя и за невыполнение команд объявил тот самый выговор.