Борис Миронов - Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации Страница 4

21 июня 2007 г. рукопись при высоком эмоциональном накале выступавших обсуждалась в Отделе новой истории в течение 4 часов и была единодушно одобрена, правда, на обсуждении отсутствовали Б.В. Ананьич и Р.Ш. Ганелин. 11 сентября того же года рукопись вторично обсуждалась также в течение 4 часов. На заседании Б.В. Ананьич, Р.Ш. Ганелин, Б.Б. Дубенцов и В.Г. Чернуха выступили с критикой, но она являлась голословной, так как они не прочли большую и сложную по содержанию и методологии рукопись (хотя все желающие получили возможность познакомиться с нею либо в бумажном, либо в электронном варианте) и лишь ссылались на маленькую статью, опубликованную в журнале «Родина». Однако большинством в один голос Отдел рекомендовал рукопись к печати, что и было зафиксировано в протоколе. Меня активно поддержали Людмила Алексеевна Булгакова, Сергей Викторович Куликов, Михаил Михайлович Сафонов и, очень важно, официальный внутренний рецензент, Сергей Константинович Лебедев. Последний поступил очень тактично: он не согласился с моей точкой зрения, но высказался за публикацию оригинальной концепции ради развития науки. Неудача для моих оппонентов случилась, по-видимому, по той причине, что некоторые сотрудники, на которых они рассчитывали, не пришли на обсуждение. В следующее присутствие Б.Б. Дубенцов обвинил ученого секретаря Отдела С.В. Куликова, который вел протокол заседания, в фальсификации результатов голосования. Но благодаря наличию магнитофонной записи хода заседания обвинение сняли.

После неудачи в Отделе мои оппоненты стали готовить провальное решение на Ученом совете института. Несмотря на наличие положительного внешнего отзыва, написанного одним из самых компетентных отечественных клиометристов, Сергеем Григорьевичем Кащенко, зав. кафедрой источниковедения истфака СПбГУ, кандидатура которого была согласована с дирекцией, рукопись направили дополнительно на рецензирование чл.-кор. И.И. Елисеевой — директору Социологического института РАН. Но и Ирина Ильинична написала в целом позитивный умеренно-критический отзыв.

В ситуации, когда мне угрожал вердикт о невыполнении плана или неутверждение рукописи к печати, я обратился за экспертизой в другие учреждения — в Институт российской истории РАН и в С.-Петербургский государственный университет, где я работал совместителем. Директор ИРИ, член-корреспондент РАН Андрей Николаевич Сахаров, согласился принять рукопись книги на экспертизу. Она долго и тщательно обсуждалась в Центре истории России XIX — начала XX в. (в 2007–2008 гг. им руководил Авенир Павлович Корелин) и затем на Ученом совете ИРИ РАН. В обоих случаях рукопись оценили положительно и рекомендовали к печати. Принял к обсуждению рукопись книги и декан исторического факультета Андрей Юрьевич Дворничен-ко, и Ученый совет факультета рекомендовал ее к печати. Б.Б. Дубенцов обратился в эти учреждения с требованием не обсуждать рукопись и даже угрожал судом — за якобы присвоение чужого труда. ИРИ РАН отверг это требование, а исторический факультет СПбГУ был вынужден отозвать рекомендацию. Дирекция СПбИИ написала протест А.Н. Сахарову. Следует отметить важную роль в кампаниях против моих книг Б.Б. Дубенцова. Разумеется, он, как ученый секретарь института, был лишь исполнителем указаний. Однако делал он это, на мой взгляд, старательно, с выдумкой, со страстью и большим удовольствием. Со стороны казалось: и работа ему по душе, и очень хотелось отличиться и самоутвердиться. Предполагаю, что честь изобретения всех бюрократических уловок принадлежит именно ему. Какой, однако, бюрократический талант! Жаль, королевство маловато — негде по-настоящему ему развернуться.

При подготовке обсуждения Ученые советы ИРИ РАН и истфака СПбГУ обратились к экспертам и получили три отзыва — а) от директора Института демографии ГУ-Высшая школа экономики, доктора эк. наук Анатолия Григорьевича Вишневского, б) от зав. кафедрой анатомии и биологической антропологии Российского государственного университета физической культуры, спорта и туризма, ведущего научного сотрудника НИИ и Музея антропологии МГУ, доктора биол. наук Елены Зиновьевны Годиной и в) от Международного центра социально-экономических исследований — Леонтьевского центра.

Заседание Ученого совета СПбИИ состоялось 26 февраля 2008 г. Сначала по просьбе членов совета ученому секретарю пришлось зачитать пять положительных отзывов на рукопись. Затем в наступление пошли критики. Тон задали Б.В. Ананьич и Р.Ш. Ганелин. Но и они, и другие оппоненты были голословными, их аргументы носили абстрактный, спекулятивный характер, видно было, что рукопись (более 800 стр.) они не читали и не разобрались в моих данных, расчетах и доказательствах. Например, одним из критиков был Ю.М. Лесман, археолог из Эрмитажа. Что подвигло его в рабочий день явиться (значит, отпроситься с работы) в СПбИИ на обсуждение рукописи, в которой рассматривалась проблема, не имеющая никакого отношения ни к его научным интересам, ни к Эрмитажу?! Может быть, подвигла жена, сотрудница СПбИИ и антиковед И.А. Левинская, хотя тоже далекая от обсуждаемой проблемы, зато преданная соратница Р.Ш. Ганелина? Она, как женщина большого общественного темперамента, всегда в гуще борьбы, о чем говорит тот, например, факт, что стала принципиальной поклонницей и защитницей Pussy Riot. Обрушился с критикой специалист по Киевской Руси М.Б. Свердлов. Что его, российского медиевиста, привело на трибуну осуждать мою рукопись, с которой он вообще не знакомился?! Разве что мечта стать член-корреспондентом и желание потрафить академикам? Сказать определенно, естественно, не могу. Обсуждение напоминало осуждение неугодных рукописей и книг в советское время. Так примерно в 1958 г. «обсуждался» роман Б.Л. Пастернака «Доктор Живаго», который, как известно, опубликовали за рубежом, и в России мало кому был известен. Хулители вынуждены были начинать свои речи словами: «Я роман не читал». Что, однако, не мешало им роман и автора поносить. Один из критиков, Б.И. Колониций, простодушно заявил примерно следующее: рукопись вчера читал часа три, мало что понял, но с трактовкой происхождения Революции 1917 г. не согласен. Если не понял, зачем выступать, да еще с критикой?! Ведь мое заключение о происхождении революции логически следовало из выводов, полученных в основной аналитической части работы, не понятой критиком, — Революция 1917 г. не имела объективных, в марксистском смысле, социально-экономических предпосылок. Однако это не помешало Б.И. Колоницкому осудить меня (и это весьма примечательно!) …за невежливые, как ему показалось, слова в отношении одного коллеги, сказанные мною когда-то на… профсоюзном собрании (а сказал я, что коллега во время обсуждения в Отделе моей рукописи, которую она не читала, мирно дремала, но проголосовала против ее рекомендации к печати). Когда на ученом заседании при обсуждении ученого труда вспоминают о невежливых словах и поступках, то это мне живо напомнило проработки в советские времена. Однако эту линию никто больше не развивал. Из девяти выступавших меня поддержали только два человека — Л.А. Булгакова и М.М. Сафонов (оба не являлись членами Ученого совета), которые рукопись читали и к благосостоянию населения имели отношение в связи со своими научными интересами. После почти 4-часового обсуждения большинство членов Ученого совета проголосовали против утверждения рукописи к печати и использования грифа СПбИИ, в случае ее издания (см. Выписку из протокола заседания Ученого совета СПбИИ РАН от 26.02.2008).

Однако решение не было единогласным. Члены Ученого совета А.К. Гаврилов, С.И. Потолов и А.Н. Чистиков поддержали рекомендацию рукописи к печати, а чл.-кор. И.П. Медведев, Н.Н. Смирнов и еще один храбрый человек, которого я, к сожалению, не успел зафиксировать в памяти, при голосовании воздержались. Решение Ученого совета находилось в противоречии, во-первых, с решением Отдела новой истории, единодушно признавшего выполнение плана и большинством голосов рекомендовавшего рукопись к печати, во-вторых, с пятью отзывами, написанными ведущими специалистами по проблеме моей рукописи, в-третьих, со здравым смыслом — абсурдно признать выполнение плана и не рекомендовать работу к печати. Спрашивается, за что шесть лет мне платили зарплату, если я подготовил рукопись, которую нельзя опубликовать?!

Теперь, задним числом, нельзя без улыбки вспоминать, как проходило обсуждение и особенно голосование. Б.Б. Дубенцов внимательно следил, кто как себя ведет и, главное, голосует. В последнем ряду сидел А.А. Фурсенко и не менее внимательно наблюдал за всем происходящим. Мне тогда было грустно, но, как это ни парадоксально, в то же время радостно. Я вспомнил, как в 1961 г. меня, студента 2-го курса, исключали с экономического факультета СПбГУ за то, что я на семинаре оспорил марксистскую точку зрения, согласно которой прибавочная собственность суть неоплаченный труд рабочих, написал курсовую работу, отрицавшую «закон» абсолютного и относительного обнищания пролетариата при капитализме и высказывал другие «антимарксистские взгляды». В советское время спорить было опасно не только по вопросам политической экономии. Не меньшая угроза заключалась и в открытой критике принципиальных марксистских схем российской истории, наверное, вплоть до 1985 г. А теперь, в 2008 г., за попытку кардинально пересмотреть традиционные взгляды на имперскую Россию и на Революцию 1917 г., несмотря на усилия дирекции Института, старания двух академиков, один из которых курировал в ОИФН РАН исторические науки, и одного члена-корреспондента (причем все они являлись действительно очень влиятельными людьми в исторической науке), я наказан только тем, что не получил институтский гриф на книгу. «Какое счастье, что мы дожили до такого времени, — думал я. — Ситуация в отечественной науке принципиально изменилась».