Леонид Наумов - «Кровавый карлик» против Вождя народов. Заговор Ежова Страница 4

Анализу национальных операций посвящены статьи Н. В. Петрова и А. Б. Рогинского «Польская операция НКВД в 1937–1938 гг.» [85] и Н. Охотина, А. Рогинского «Из истории немецкой операции НКВД 1937–1938 гг.» [78]. В этих работах показано, что всего по национальным операциям осуждено почти 247 тыс. чел. по 1-й категории и 96,5 тыс. чел. по 2-й категории, причем устанавливается количество репрессированных в каждом регионе. По польской осуждено более 110 тыс. чел. по 1-й категории и почти 29 тыс. чел. по 2-й категории, по немецкой почти 42 тыс. чел. по 1-й категории и больше 13 тыс. чел. по 2-й категории.

Авторы анализируют известный приказ 00485 и закрытое письмо «О фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР». Несмотря на то что в этих документах речь «велась не о поляках как таковых, а о польских шпионах, все-таки из него следовало, что под подозрением оказывается едва ли не все польское население СССР, а это довольно трудно увязывалось с официально провозглашаемыми государством интернационалистскими лозунгами. К тому же среди сотрудников НКВД было немало поляков. Не могли не вызвать вопросов и отдельные формулировки, касающиеся категорий лиц, подлежащих аресту, например: все перебежчики или все бывшие военнопленные. Не те из них, кто подозревается во враждебной деятельности, а именно все».

По мнению авторов, «приказ 00485 стал «модельным» для директив НКВД по всем последующим, открытым после августа 1937 г. национальным операциям — румынской, латышской, финской и др.: везде следовало исходить из наличия разветвленной шпионско-диверсионной и повстанческой сети соответствующего государства, везде фигурировали сходные контингенты, подлежащие аресту (среди них обязательно — политэмигранты и перебежчики), везде применялся «альбомный порядок» осуждения (иногда в директивах его даже подробно не описывали, а лишь указывали, что осуждение следует производить «в порядке приказа 00485»)».

Авторы подробно описывают так называемый «альбомный порядок» репрессий: региональное руководство НКВД составляет справку на репрессированных («альбом») и направляет их в наркомат. Окончательное решение принимается комиссией НКВД и прокуратуры. Иными словами, по крайней мере внешне за ходом национальных операций был установлен более внимательный контроль Центра. По мнению авторов, «единственным человеком, реально видевшим следственное дело, был сам следователь, он же, по сути, в большинстве случаев и выносил приговор. Жалобы на решения двоек рассматривались согласно указаниям Прокуратуры СССР только в исключительных случаях.

Дело в том, что в Москве рассматривать «альбомы» было «перепоручено нескольким начальникам отделов Центрального аппарата, вначале начальнику учетно-статистического отдела В. Е. Цесарскому и контрразведывательного — А. М. Минаеву-Цикановскому, которым помогал начальник секретариата Ежова И. И. Шапиро». В реальности они не могли справиться с огромным объемом работы. «Между отправкой «альбома» в Москву и получением его назад проходило несколько месяцев. Летом 1938 г. в Центре скопилось «альбомов» более чем на 100 тысяч человек. С мест сыпались жалобы на перегруженность вследствие этого тюрем».

Поэтому 15 сентября 1938 года «Политбюро приняло решение (П64/22) отменить «альбомный порядок» осуждения и создать в каждом регионе специально для вынесения приговоров по «нацконтингентам» (то есть по всем нерассмотренным «альбомам») Особые тройки. Персональный состав троек не требовал утверждения Политбюро, и в этом было их существенное отличие от троек, созданных более года назад для осуждения арестованных по приказу 00447… Теперь в тройки входили исключительно по должности, и только первые лица: местный партийный руководитель, прокурор, начальник НКВД — УНКВД. Решения троек не требовали утверждения в Москве и приводились в исполнение немедленно». Особые тройки должны были действовать до 15 ноября (что и было выполнено). За два неполных месяца Особые тройки рассмотрели дела — по всем «национальным линиям» — почти на 108 тысяч человек, из которых освободили — 137 человек» (!).

При объяснении причин национальных операций авторы опираются на концепцию Хлевнюка. Вслед за автором «Политбюро. Механизмы политической власти» они считают, что «в общей системе репрессий 1937–1938 гг. национальные операции занимают особое место. Они теснее других связаны со сталинским ощущением надвигающейся войны, с его страхом перед «пятой колонной», с его представлениями о «враждебном окружении», под которым, кроме «страны главного противника» — Германии, подразумевались в первую очередь страны, граничащие с СССР. Граница СССР, по мысли Сталина, — это сплошная линия фронта, а все, так или иначе перебравшиеся «с той стороны» (независимо от предъявленных мотивов, способа и времени появления в СССР), — реальные или потенциальные враги. Их классовая принадлежность или политическое прошлое не имеют никакого значения — они должны рассматриваться не как «братья по классу», спасающиеся от «гнета буржуазных правительств», или соратники по революционной борьбе (таково было официальное отношение к основной массе перебежчиков и политэмигрантов в 1920-х — начале 1930-х гг.), а исключительно как представители (и, стало быть, агенты) враждебных государств. Эти государства, мечтающие уничтожить или ослабить СССР, ведут против Советского Союза непрерывную подрывную работу (не могут не вести — такова, по убеждению Сталина, логика взаимоотношений между государствами, особенно между государствами-соседями), то есть фактически находятся по отношению к нему в состоянии необъявленной (до времени) войны. Соответственно и с агентами их следует поступать по нормам войны».

Оценивая исследования Хлевнюка, Петрова, Рочинского, сразу надо сказать, что они имеют ряд достоинств. Хлевнюк всерьез работает с официальной версией событий, что встречается нечасто. Историки часто склонны отметать все официальные объяснения как заведомую ложь и демагогию, в то время как в официальной версии должны быть элементы истины, иначе она неэффективна. Кроме того, анализируемый им архивный материал о взаимоотношениях Сталина и Ежова, Сталина и Орджоникидзе и др. значительно расширяет наше знание.

Огромное значение имеет и детальное описание массовых операций, проведенное Н. Петровым, М. Янсеном, А. Рогинским, Н. Охотиным, Р. Биннером и М. Юнге. Наконец, Хлевнюк правильно считает, что чистка имела и социальный аспект — уничтожение руководителей, «погрязших в бюрократизме и самоуспокоенности» [104, с. 231]. В частности, он указывает на то, что в «разгар репрессий, 3 февраля 1938 года Политбюро утвердило… постановление, ограничившее размеры дач ответственных работников «ввиду того, что… ряд арестованных заговорщиков (Рудзутак, Розенгольц, Антипов, Межлаук, Карахан, Ягода и др.) понастроили себе грандиозные дачи — дворцы в 15–20 комнат, где они роскошествовали и тратили народные деньги, демонстрируя этим свое полное бытовое разложение и перерождение» [104, с. 234].

Однако эта концепция имеет ряд слабых сторон. Главной ошибкой представляется попытка найти общие причины репрессий 1937–1938 гг. Исследователи, безусловно, знают, что целевые группы репрессий различны — это и уголовники, и крестьянство, и духовенство, и интеллигенция, и офицеры РККА и НКВД, и члены ЦК ВКП(б). Однако понимание этого заставляет предположить, что, возможно, это следствие разных политических решений. Репрессии рассматриваются как единый процесс, который имеет главного политического демиурга — Сталина.

Попытка увидеть в «большом терроре» борьбу с «пятой колонной» ставит вопрос о том, кто стоял за этой политикой. Ведь курс на чистку находился в противоречии с «политикой умиротворения» (1934–1935 гг.), которую проводило Политбюро под руководством Сталина до этого. Хлевнюк ставит вопрос: «Кто именно из высших руководителей партии был инициатором такого поворота политического курса, в какой мере применительно к данному этапу правомерны предположения о наличии «радикальной» группировки в Политбюро, оказывающей давление на Сталина?» [104, с. 198]. После крайне интересного исследования позиции Ежова Хлевнюк приходит к выводу, что тот был только исполнителем сталинской воли. Как уже говорилось, Н. Петров, М. Янсен поддерживают его в этом.

Доказывает Хлевнюк свою версию анализом черновика ежовского донесения Сталину с рассказом о результатах расследования обстоятельств самоубийства Томского. В частности, Ежов пишет: «Сейчас, мне кажется, надо приступить и к кое-каким выводам из всего этого дела для перестройки работы самого Наркомвнудела. Это тем более необходимо, что в среде руководящей верхушки чекистов все больше и больше зреют настроения самодовольства, успокоенности и бахвальства… Трудно даже поверить, что люди не поняли, что, в конечном счете, это не заслуги ЧК, что через 5 лет после организации крупного заговора, о котором знали сотни людей, ЧК докопался до истины». Практически речь идет о «черновике» текста знаменитой сталинской телеграммы. Исследователь считает, что «Ежов делал заявку на смену руководства НКВД. Скорее всего, он хорошо знал настроения Сталина в этом отношении и подыгрывал им. Тезис об опоздании НКВД с разоблачением заговора (тезис скорее сталинский, чем ежовский) через месяц появится в телеграмме Сталина с требованием сместить Ягоду [104, с. 205].