Ласло КОНТЛЕР - История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы Страница 4

Впрочем, мы убеждены, что, по большому счету, все это не столь важно. Концепцию Центральной Европы и то, как в соответствии с ней рассматриваются составляющие этот регион территории и государства, можно отнести к положительным факторам, если воспринимать их не с исторической позиции, а лишь как умозрительную конструкцию, как идею, отражающую самосознание современных центральноевропейских народов. С коллективной памятью должен считаться даже историк, ибо, в определенной мере, именно ею формируется та самая история, которую он призван профессионально исследовать. Нельзя игнорировать различий между культурами: одни из них стремятся догнать страны Запада и интегрироваться с ними, тогда как другие опираются на достаточно мощную традицию отрицания западных ценностей в целом. Концепция Центральной Европы отражает «западный европеизм» как общепринятый и принимаемый ориентир на Запад с одновременным признанием собственной отсталости. По своей идейной сущности эта концепция направлена против антизападничества как течения общественной мысли, получившего широкое распространение в России в XIX в. (славянофилы с особой яростью боролись с «западниками», прежде всего, с европейским индивидуализ- /20/ мом, ассоциировавшимся с Англией и, как ни странно, с Австро-Венгрией). Историософская мысль того же периода подарила миру «евразийскую теорию», до сих пор не утратившую своего значения. Согласно этой теории, Россия является антизападной цивилизацией.

«Центральная Европа» как идея не гарантирует, однако, того, что ее сторонники не будут использовать ее в качестве доказательства региональной исключительности, как это делал Кундера, отвергая все связи с Россией. Это крайность, и она, по мнению многих, абсурдна, поскольку не следует забывать, что Россия, помимо всего прочего, дала нам Достоевского (несомненно, одного из этих неевропейских bêtes noires,[3] по классификации Кундеры), Кандинского, Стравинского и др. Тем не менее, стремление видеть различия между «историческими регионами» Европы имеет под собой определенную почву. Об этом свидетельствуют социологические исследования, проведенные европейскими учеными с целью выявить, насколько население разных регионов континента осознает себя «европейцами». Самой высокой степенью «континентального сознания» обладают народы Центральной Европы. На Западе принадлежность к Европе ощущается значительно слабее, без всякого пафоса, а в России она практически отсутствует. Казалось бы, сторонники концепции Центральной Европы должны ликовать, но события после 1989 г. показали, что те попались на свою же удочку: им оставалось лишь с отчаянием наблюдать, как эти страны, даже не помышляя ни о региональной интеграции, ни о создании собственных межгосударственных институтов или заключении взаимных соглашений, поодиночке кинулись стучаться в двери всех европейских организаций. Дело в том, что понятие «Центральная Европа» в процессе прежних дискуссий в основном играло роль иносказания, подчеркивающего сходство с Западом. В наши же дни оно реализуется как бы в порядковых номерах той очередности, согласно которой страны т. н. «Центральной Европы» могут быть приняты в различные западноевропейские организации и союзы, а также в готовности самих этих стран интегрироваться в Европу. Я пишу эти строки через несколько дней после голосования в парламенте Венгрии по вопросу о вхождении страны в НАТО. Результат: 330 – за, 13 – против. Эти цифры, однако, не вполне отражают реальное положение вещей. Опросы населения выявляли большее число оппонентов, однако совершенно очевидно, что идея присоединения к НАТО и к Совету Европы в Польше, Чехии и Венгрии значительно популяр- /21/ нее, чем в странах, стоящих за ними в списке государств, вопрос о допуске которых в Европу в принципе решен положительно.

Верно также и то, что «западный путь», на котором так настаивал Конрад, редко воспринимался единодушно всеми народами региона в течение всей их истории. У этого пути всегда находились противники, что также является характерной особенностью сознания жителей Центральной Европы. Образ храброго венгра-кочевника, ощущавшего себя частью бескрайних степных просторов и активно противившегося изнеживающему влиянию европейской роскоши, был одним из самых расхожих в XIX в. Он возник в глубокой древности, но и в наши дни нет-нет да и проступит в наиболее крайних, можно сказать, первобытных формах национализма. Однако, несмотря на безусловное своеобразие, история народов Центральной Европы с того самого момента, как началась ее письменная фиксация, может рассматриваться исследователями в русле всей западноевропейской истории без особого риска допустить серьезные искажения или же грубые анахронизмы, чего нельзя сказать об истории их восточных и даже юго-восточных соседей.

Таково возможное содержание понятия «Центральная Европа» в том виде, который выше определен нами как «максимальный». В отличие от утопической и чисто виртуальной интерпретации, это понятие может быть подвергнуто объективному анализу. Католицизм, принцип разделения власти между короной и привилегированными сословиями или монашескими орденами, установленная законом феодальная иерархия, города со своими собственными хартией и правлением, разделение труда между ними и их аграрным окружением, культивирование рыцарства, гуманизм Ренессанса и Реформация – все это в чистом виде не характерно для Центральной Европы. Однако, в целом, эти явления можно анализировать как важные, «чисто западные» влияния, которые регион начал испытывать с самой первой, раннесредневековой экспансии Запада на Восток, вовлекшей в свою орбиту все эти страны, но так и не перешагнувшей их восточных границ. Воздействие Востока на т. н. «промежуточные земли» проявлялось – и весьма значительно – в том, что ассоциируется с культурой православия или мусульманства, хотя и с особым местным колоритом. Но не более того. Социокультурные структуры стран Центральной Европы явным образом отличались от общественного устройства их восточных и юго-восточных соседей. Лишь начиная с эпохи Просвещения, вследствие развития капиталистического способа производства и формирования современных политических кон- /22/ цепций – движущих сил новой, цивилизаторской экспансии, – Запад обрел способность «переварить» Восточную и Юго-Восточную Европу. Этот аспект, связанный с тем, что проникновение западного влияния на Восток происходило в разное время, является важным хронологическим параметром, весьма часто ускользающим от внимания исследователей проблем Центральной Европы.

Даже в Центральной Европе процесс приобщения к западной цивилизации происходил неровно, часто оставался незавершенным и никогда не становился необратимым. Положение опаздывающих постоянно сковывало действия правителей Венгрии и других государств региона, резко ограничивая свободу их выбора. Внутренние противоречия, характерные для подобных ситуаций, способствовали формированию наиболее типичных, требующих к себе пристального внимания и одновременно сбивающих с толку особенностей венгерской истории. Ученый, изучающий историю Венгрии, все время сталкивается с парадоксами. Так, например, Венгрия, из-за своей реальной историко-культурной отсталости ощущая себя не иначе как глухой провинцией, периферией западного мира, вдруг понимала, что именно это дает ей целый ряд преимуществ во времена суровых испытаний и что недостатки можно превратить в достоинства. Впрочем, и при весьма благоприятных, казалось бы, обстоятельствах она подчас начинала еще более отдаляться от Запада. И напротив, иллюзорность успеха, завышенная и потому неверная оценка реальных достижений своей нации часто приводили страну к таким потрясениям, которым она, из-за особого своего геоисторического положения, не могла противостоять.

Таким образом, вековая социокультурная отсталость Венгрии была фактически предопределена ее географией и историей. Можно сказать, что она время от времени получала ее в наследство и эта отсталость приводила ее в состояние летаргии, но чаще побуждала проявлять гибкость, умение приспосабливаться, переносить удары судьбы, даже за счет сомнительных компромиссов. В результате в стране сосуществовали и постоянно противоборствовали, и в наши дни тоже, два основных подхода к пониманию исторической самобытности Венгрии, с одной стороны, и к оценке ее роли на континенте – с другой. Первый подход пронизан пафосом показной национальной замкнутости и поглощенности самими собой, этакой неповторимой «мадьярскости», якобы определяющей физическое и нравственное здоровье нации – крепость национального характера, в котором достаточно странно сочетаются языческое начало с христианской духовнос- /23/ тью Венгрии как «Царства Девы Марии». Второй, европоцентристский, подход разрабатывался в Венгрии с особенной интенсивностью. Поэтому он, возможно, отличается даже большей глубиной анализа и остротой переживаний, пусть и на грани отчаяния, чем западничество в других странах этого региона. Полагаю, что самое оптимистическое, самое жизнеутверждающее исследование венгерской истории едва ли может предложить нечто большее, нежели просто констатацию того факта, что западники чаще выигрывали, чем проигрывали, в ожесточенной полемике с национал-изоляционистами, хотя победы эти никогда не были решающими.