Борис Джонсон - Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир Страница 4

«Карл, ты можешь что-нибудь сделать?» — спросил я.

Он медленно засунул руку во внутренний карман пиджака, достал свой мобильный телефон, тщательно навел на меня и сфотографировал мою болтающуюся фигуру…

…Что тут скажешь? Могу сказать только одно — нет худа без добра: по крайней мере, мы сделали рекламу этой канатке.

Но на самом деле ничто не могло реально улучшить ситуацию, пока не появятся завоеванные британцами золотые медали, а их мучительно долго не было. Великий велосипедист Марк Кавендиш не выиграл первую гонку в субботу, хотя все убеждали нас, что это был верняк. Затем мы чуть хуже, чем ожидали, выступили в бассейне, и хотя Бекки Олдингтон плыла героически, она не взяла золота, как в Пекине.

Мы значительно отставали от Франции и Австралии в медальном зачете. Мы прохлаждались где-то на десятом или двенадцатом месте — и президент Франции Франсуа Олланд поспешил съязвить про то, как благородно Британия расстилает красную дорожку победителей перед французскими спортсменами.

И вдруг в середине первой недели, примерно в тот момент, когда велосипедист Брэдли Уиггинс выиграл золото в отборочном заезде на время, почувствовалась перемена в общем настрое — некое шевеление в ноосфере.

Все повелись на спорте, даже те, кто до сих пор не имел к нему большого интереса. А те, кому повезло попасть на один из объектов, где проходили соревнования, говорили, что это лучшие моменты в их жизни. Себ Коэ, Пол Дейтон и другие члены Комитета по организации Игр заслуживают благодарности за все, что они сделали, но главное, что отличало лондонские Игры от пекинских, было отношение к зрителю и ощущения простого человека на трибунах.

Делалось все возможное, чтобы зрителя захватить, психологически зарядить, завести. Когда ты попадал в Олимпийский парк и на другие объекты, тебя радостно приветствовали волонтеры в розовом и красном, некоторые из них махали гигантскими розовыми ладонями. Некоторые скандировали бодрые речевки, могли даже спеть веселую песенку собственного сочинения. Когда ты добирался до своего места, ты не просто сидел. Тебя вовлекали в общий настрой происходящего энергичные аниматоры. Соревнования сопровождала ритмичная музыка — под стать виду спорта, — а паузы заполнялись «мексиканской волной», которую зачастую начинала молодая спортивная королевская пара — Кейт и Уилл, которые казались просто вездесущими. Они заставляли публику хлопать в такт музыке «We Will Rock You» группы Queen, и вся толпа шлепала себя по коленям, а затем вздымала руки как ацтеки-солнцепоклонники.

После этого ты уже расслабился и разогрелся, а если нет — тебе предлагали изобразить игру на бонго-барабанах с трансляцией через специальную бонго-камеру или просили встать и станцевать перед многотысячной толпой или даже перед глобальной аудиторией, а иногда поцеловать своего соседа или соседку, знакомых или незнакомых, перед объективом поцелуй-камеры.

Это был спектакль, в котором каждый участвовал лично и вовлекался в происходящее, потому что осознавал значимость этого события — того, что это преображение города, которое случается раз в жизни и может никогда не повториться. По всему городу Комитет по организации подготовил поразительные сюрпризы. Когда, например, в районе здания Конной гвардии вы могли наблюдать матч по пляжному волейболу? Давайте скажем честно, большинство из нас никогда не видело эту игру прежде — я, например, правил не знаю и не знаю, сколько игроков в команде. И вот мы оказывались там, в окружении зданий старого Адмиралтейства, Даунинг-стрит и замечательного ансамбля XVIII века из портландского камня архитектора Уильяма Кента, а прямо посередине — эта песчаная площадка, на которой извиваются полуголые игроки и откуда доносятся глухие удары.

Каждый из этих объектов интересен по-своему, но во всех ощущение особости возникало из соединения разного, из противопоставления. Этим поразила меня наша Олимпиада в отличие от других — смешением старого и нового, которое и есть дух Лондона, города, который все время строится, где в древнюю застройку исподволь проникают сверкающие современные здания или пристройки, и все они выглядят еще интереснее от такого соседства.

А если пойти в Гринвич-парк — можно было увидеть конные соревнования, где лошади вздымались на дыбы на фоне Госпиталя архитектора Рена, а за этим шедевром Рена — башни причала Кэнэри, и лошади прыгают под мелодию «Прыжок» Ван Халена. Когда в конце первой недели пришло время соревнований по атлетике, все убедились, что этот стадион — шедевр дизайна. Даже на утренних соревнованиях он казался (и был) переполненным людьми, и почти все спортсмены говорили, что никогда не слыхали такого шума.

С такой психологической обработкой и в такой среде публика становилась очень восприимчивой к радостным событиям, а тут как раз начали побеждать британские атлеты — наши атлеты, в которых иные из нас — по незнанию или из-за пессимизма — успели разочароваться.

Первое золото взяли женщины-гребцы Хизер Стэннинг и Хелен Гловер, затем Брэдли Уиггинс, затем парнишка с фермы в Дорсете победил весь мир в стрельбе, а затем уже, казалось, не было ни одного вида, в котором команда Британии не могла бы победить. Мы побеждали не только в технически сложных видах спорта, таких как велосипедный, парусный, конный и гребной — то есть «сидячих» видах, как их издавна в шутку называют. Британские спортсмены побеждали также в беге и прыжках — в тех видах, которые не требуют дорогой экипировки и в которых британцы противостояли лучшим представителям из семи миллиардов жителей планеты — и выигрывали.

Без сомнения, это чувство патриотизма — это слияние в едином порыве с чьим-то индивидуальным усилием и достижением — сводило зрителей с ума от радости. На стадионе, на велодроме, в центре водных видов спорта голосовая поддержка была как ударная волна, как звук истребителя, преодолевающего звуковой барьер, и эта поддержка словно несла британских спортсменов быстрее всех. В Итон-Дорни, на соревнованиях по гребле, рев бушующей толпы звучал как трубный глас.

Все это вовлекало зрителя в борьбу, и зачастую он вместе со спортсменом плакал от радости победы или горечи поражения. Порой даже комментаторы ВВС не могли унять дрожь в голосе, а иногда публика просто рыдала. Кто сказал, что британцы не эмоциональные люди? Это был невиданный аттракцион рыданий.

Вскоре стало очевидным, что такое эмоциональное отношение распространяется не только на британских атлетов, а на всех участников. Бурные аплодисменты приветствовали любое проявление спортивного характера, любое преодоление неудач. Мы подбадривали спортсменов из Франции, из Австралии, даже Мит Ромни был прощен (после нескольких его неосторожных замечаний о степени готовности Лондона), когда стало известно, что его жена была совладелицей одной из лошадей в соревнованиях по выездке. Какая-то эйфория охватила население, как будто нас опрыскали эндорфинами или добавили серотонин в водопроводную воду. Она распространялась со спортивных объектов на миллионы телезрителей. В городах и поселках по всей стране традиционно красные колоннообразные почтовые ящики красили золотой краской в честь спортсменов-победителей, и после четырех лет спада в экономике, и ровно через год после захлестнувших Лондон и другие британские города беспорядков какое-то необъяснимое ощущение мира и благополучия, казалось, снизошло на весь народ или, по крайней мере, тех многих, кто подхватил этот вирус. Социологи и антропологи смогут объяснить это явление, но мне оно показалось эпидемией благожелательных настроений, в чем-то схожей с сентиментальной печалью, охватившей нас после смерти Дианы, принцессы Уэльской, только на этот раз чувства были позитивными.

Люди стали заговаривать с незнакомцами в метро, и никто не считал их сумасшедшими. Одна женщина обратилась к работнику мэрии, не зная, кто он, и сказала: «Я хочу знать, кому я могу написать, чтобы поблагодарить за все». Короче говоря, стало ясно, что мы сумели сорвать банк, какого никто и не ожидал.

Там, где могли быть провалы, — провалов не случилось. Все транспортные системы работали отлично. Прокатными велосипедами пользовалось больше людей, чем когда-либо ранее. Канатная дорога перевезла больше миллиона человек на смотровую площадку — обозревать виды олимпийских объектов, — включая Арнольда Шварценеггера, который назвал вид на Кеннинг-Таун «прекрасным». Метро перевозило рекордное количество людей — около 4,5 миллиона в день, работая почти как часы. Юбилейная линия работала так хорошо, что члены олимпийских делегаций отказались от претензий на так называемые «спецполосы для шишек» и пользовались общественным транспортом вместе со всеми.

Спортсмены демонстрировали медали остальным пассажирам. Команду Руанды видели на автобусной остановке. Когда Дэвид Кэмерон спустился в метро, кто-то из пассажиров поблагодарил его (совершенно заслуженно) за то, что оно стало быстрее. Президент МОК Жак Рогге проехал на Доклендском легком метро и назвал его великолепным. Лондонский транспорт доставлял каждого спортсмена, политика, официального представителя и журналиста к его месту назначения вовремя. Более или менее.