Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2) Страница 4

относительно недалекой уже английской революции был то, что Сигизмунд III

относительно приближающейся Польской Руины. Будущие кромвелпсты, пуритане,

озабочивали его не меньше, как и будущие хмельниисты, козаки, тревожили

современного ему короля польского. Посольство Оесолияского и его продолжительное

пребывание в Англии не имели никаких результатов.

К чести польскорусских правительственных людей, сенаторов и земских послов,

созданный иезуитами государственный человек не имел большего между ними хода до

конца жизни Сигизмунда Вазы. Из панской добычи, которою львы польской олигархии

делились яростно между собою, Оссолинский добился только трех старостью Этого

было бы достаточно для многих других панов, но слишком мало для человека с его

завоевательными средствами. Только перед смертью старого короля благоприятели

сделали его надворным июдекарбием, что, при его выработанной в иезуитскихъ

14

.

школах деятельности и ловкости, дало ему возможность держать в руках и

Коронный Скарб.

К чести ума и сердца Владиславова надобно также сказать, что, будучи

королевичем, Владислав держал Оссолинского в почтительном отдалении. Но

Оесолинский, возвышаясь медленно, заставил нового короля, оценить свои

способности выше, нежели ценило их олигархическое правительство. В качестве

надворного подскарбия, то есть министра двора, принимал он важное участие в

избрании на престол сына почившего короля, и сделался его оратором, его приватным

министром. Новый король осыпал его вдруг такими дарами, что одну только

пожалованную ему саблю ценили в 10.000 злотых. Но Владислав ИУ сверх того

подарил ему собственный дворец в Варшаве, шестерню дорогих лошадей, 60.000

наличными деньгами, богатые обои, которыми были украшены хоры краковского

собора, и бидгоское староство, одно из богатейших в Польше. Сколько эта чрезмерная

щедрость озлила некоторых олигархов, столько привлекла она к восходящему светилу

можновладства других, заинтересованных шо-своему в королевских пожалованиях.

Результатом умножения благоиириятелей нового вельможи было то, что

коронационный сейм согласился на замену его дедичных добр королевскими добрами,

называвшимися Смердиною и находившимися в его „державе*. Подобная мена всегда

составляла выгоду частного лица, и была для Оссолинского своего рода наградою,

которая опять привлекла к нему многих, видевших в этом собственный интерес.

Оесолинский начал играть в одно и то же время две роли, невидимому

несовместимые: католическая партия видела в нем своего представителя, так точио как

и протестантская, или что в сущности было одно и то же, разноверческая. Питая

противоположные надежды одних и других, шдвизался он для себя лично, вовсе не для

короля, и в то время, когда казалось, что католичество для него всего дороже, или, что

для разиоверцев он рискует своею репутацией в католическом свете,—па дне его души

таилась польская рги а

ѵ иа, поддерживаемая Суращттми Ивзуса в польских

можновладниках весьма старательно.

Новый глава олигархической республики, король Владислав, избрал политику,

противоположную политике миновавшего царствования. Но его мнению, друг и

наставник отца его, император Фердинанд И, в своей ревности к церкви, обнаруживал

делюбовь к своему народу. Владислав заявлял не только религиозную тертьмоет) но и

религиозное согласие. Предполагалось привлечь к дея-

,

15

тельному участию в предприятиях короля и протестантов, и державшихся с ними за

руки православников важными уступками в их домогательствах, только эти уступки

надлежало сделать таким способом, который бы успокоил негодование католической

партии и самого папы. В проведении такого неудобопонятного для нас церковно-

политического проекта Осеолинский вырос во всю высоту своего злотворного гения, в

котором проявился оиезуиченный гений самой Польши.

Желая возвратить своему дому протестантскую Швецию, новый король обещал не

ограничивать свободы польских диссидентов ни* какими мерами; а намереваясь

объявить свои права на московский престол, привлекал он к себе дизунитов. Между

тем первенец новой династии московских государей, пользуясь промежутком

бескоролевья в Польше, вознамерился отнять у неё старые ворота своего царства,

Смоленск. Польских патриотов тревожило опасение, как бы Москва не привлекла к

себе малорусских православников, которых они воображали солидарными в их

национальных и общественных интересах. Перемирие со Шведами истекло уже. В

случае новой войны, боялись, как бы Шведы не нашли себе доброжелателей в

Королевской Республике. При таких обстоятельствах, правительственные паны-

католики, в бескоролевное время, были принуждены к уступкам диссидентам и

совершенно предоставили новому королю успокоение „схизматиковъ*, как называют

Поляки православных и ныне.

В качестве воина, король действовал искренно, но советники и руководители его, во

главе которых стоял Осеолинский, основывались на иезуитском правиле, по которому в

присяге слова и намерения могут быть и не одинаковы, так что, кто перед Богом

обещает исполнить данное слово, но в то самое время вознамерился не исполнить его,

того присяга не обязывает ни к чему. Когда Владислав произносил торжественную

присягу—ввести в самую жизнь то, чтЬ обещал диссидентам и православникам

ревностный католик, литовский канцлер, Альбрехт Станислав Радтши, *) присутствуя

при этом оффициально, шепнул ему на ухо: „Не могите ваша королевская милость

пметь этого в намерении*] па что король

*) Это древнерусское имя писали еще по-русски в ХѴИ-м столетии (автор

Боркулабовской Хроники) п в ХѴП-м (Кулаков, Самовидец). Я вишу его по-русски в

XIX-м.

ио

ОТПАДЕШ Г МАЛОРОССП ОТ ПОЛ МШК

отвечал честно: ..Кому присягою устами, тому присягаю и намерениемъ*.

Слова Ради ви л fi служат историку ключом к объяснению дальнейших действии

католической партии, представляемой в своем лице Оссолинскиш.

Зная обнаруженное этими словами правило, папский нунций тотчас успокоился на

счет сделанных схизматикам уступок, лишь только ему сказали, что уступки

вынуждены временною необходимостью, в видах войны с Москвою; что король обещал

вести унию иным, более прочным способом; что отправит к папе посольство для

объяснения своих действий, и не только обещает ему привести на лоно католической

церкви польских схизматиков, но и Шведов, и Москву, против которой идет воевать,

повергнет к ногам святого отца. Собственно королю нужно было не позволение, а

молчание Римской Курии, потому что католическая партия была довольно сильна для

того, чтобы все планы его рушились, еслибы папа объявил свое несогласие на те

пункты перемирия с иноверцами, в которых присягнул король.

Существовал в Польше обычай—по восшествий на престол нового короля,

посылать в Рим посольство для засвидетельствования Апостольскому престолу

государственной подчиненности, которою' Поляки гордились, как ревностнейшие из

всех воителей под знаменем Св. Креста. Теперь надобно было снарядить посольство,

как для оправдания сделанных иноверцам уступок, так и для других, менее важных для

короля дел, из которых особенное внимание русского историка обращает на себя

ходатайство шляхты перед святым отцом о приостановлении перехода панских, иначе

земских, имуществ в руки духовенства.

Уже четыре короля старались приостановить это зло, угрожавшее Польше, по

словам самих католиков польских, обратить ее в „духовное государство*. В последние

годы царствования Сигизмунда III особенно усилился зловещий переход светских

имуществ к духовенству; на других же имениях отяготели такие долги, что много

богатых землевладельцев было вытеснено духовными людьми из имений, а сыновья их

„принуждены были жить среди Козаковъ"’. Папским нунциям, резидовавшим в

Польгае, представлялась уже возможность — „в короткое время обратить в

католичество всю русскую шляхту, а за нею мещан и мужиков, без всяких увещаний,

одним тем, чтобы все 23.000 дигнитарств и бенефиций, находившихся в распоряжении

короля, раздавать одним только духовнымъ*,

.

17

Послом в Рим был избран человек, пользовавшийся доверием не только таких

панов, какие возвели на митрополию Петра Могилу, но и таких, какие стояли за

сшитиой у литовского канцлера, когда он шептал королю достопамятное слово о