Николай Алексеев - Русский народ и государство Страница 4

Впрочем, пока отступничество государства от правоверия было еще не вполне решительным, можно было не предавать его безусловному осуждению. Можно было считать, что государство действует "по простоте", по недомыслию, и не впадает в неисправимый грех. Оттого предметом отрицания раскольников было сначала не государство, а только представители официальной церкви.

Первые вожди раскола старались выгородить и обелить государство, переложить всю долю ответственности на представителей официальной церкви. "Церковь православна, — говорили они, — а догматы церковные от Никона еретика"…

"А государь наш, царь и великий князь Алексей Михайлович, православен, но токмо простою своею душою принял от Никона, мнимого пастыря, внутреннего волка, книги, чая их православны, не рассмотря плевел еретических в книгах".[16]

Наиболее горячий сторонник раскола, протопоп Аввакум, еще полон веры в силу царской власти.[17]

Русский народ, расходясь в расколе с официальной церковью, старается еще держаться за государство и за царскую власть. И он держался так вплоть до царствования Петра I, вплоть до учреждения империи, когда, по мнению довольно широких народных кругов, государство бесповоротно впало в грех.

Учреждение империи резко обозначает тот водораздел, перейдя который известные части русского народа уже прямо начинают отвращаться от государства, переставшего хранить заветы старины и правой веры. И прежде всего раскольники отходят от теории божественного происхождения власти, от постулатов христианской лояльности по отношению к государству, впадая в настроения ветхозаветные и апокалипсические.[18] Раскольничьи писатели с подробностью останавливаются на критике того взгляда на государство, согласно которому всякая власть происходит от Бога и всякая душа должна повиноваться властям предержащим.

Раскольники считают, что теорию эту создали «лже-праведники» и что она совершенно не подходит к современным условиям жизни. "В начале бо евангельской проповеди, — говорят они. — всюду бе власти языческие, а зде еретицы богохульные обладаша, и они тогда, языческие властители, слуги токмо дьявола нерекошася, зде же о самом сатане по числу его (666) состоит слово".[19] Поэтому следует говорить не о «покорении» этим властям, но о брани с ними, не о почитании их, но о ненависти. "Сатанинские власти Бог, словами пророка, яко врагов истине повелевает ненавидити. глаголя, ненавидящие тя. Господи, возненавидех, совершенною ненавистью возненавидех их, бо враги быше мои".[20]

Такою ненавистью и возненавидели раскольники империю, учреждение которой истолковано ими было как новое своеобразное язычество, как служение новым Ваалам и Астартам. Император стал для них «лжехристом», который "нача превозношатися паче всех глаголемых Богов". "И бысть самовластен, не имея никого в равенстве себе, восхитив на себя не токмо точию царскую власть, но и святительскую, божию, бысть самовластный пастырь, едина безглавая глава над всеми".[21]

Он как бы приписал себе славу сына Божия. Те поэтические славословия, с которыми наше образованное общество обращалось к Петру, истолковывались просто как кощунство.

Он бог твой, бог твой, о Россия!Он члены взял в тебе плотские Сошед к тебе от горних мест…

Ссылаясь на эти слова, народные противники императорской власти прямо говорили: "И паки именовался божеством России"… "Ибо он древний змий, сатан, прелестник, свержен бысть за свою гордыню от горних ангельских чинов, сошел по числу своему 1666 (год рождения Петра), взяв члены себе плотские, якоже святии пишут Ефрем и Ипполит: родится сосуд скверный от жены, и сатана в него вселится и начнет творити волею своею". Невыносимы были для народной фантазии сами светские изображения Петра. Взирая на гравюру, резанную в 1764 году, изображающую императора вместе с Минервою, раскольники говорили, что все это "иконы Антихристовы", "образы звериные". "И трон их общий, и книги законные под ногами их, и якоже Меркурий, бог эллинский, бог купечества и красноречия, и ворам помогатель, со оною же Минервою сим же видом описуя изобразуют". Образ этот "подоболепне существа идола, Даниилом виденного".

Раскол наш справедливо получил название старообрядчества, так как он представлял собою острую реакцию, проявленную старым московским бытом на новые петербургские порядки. И с поразительной простотой и ясностью формулировалась политическая программа старообрядчества. "Императором Александра Николаевича не признаю, а признаю его царем, " показывал в 1855 году арестованный раскольник (федосеевец). — Титул император значит Перун, Титан или Дьявол; герб двуглавого орла есть также дьявольский, ибо человек, зверь и птица имеют по одной голове, а две головы — у одного дьявола.

Благочестивейшими и благоверными царя и всю царскую фамилию признаю тогда, когда они станут веровать в истинного Иисуса, а не Иисуса-антихриста, и когда освободят нас. верующих в древнюю церковь и страждущих в заточении, от вашего ложного трехперстного духовенства, которое состоит из щепотников, осквернивших церковь и веру… Законы гражданские созданы не царем, а начальством; царем же подписаны только из одной боязни и опасения за свою жизнь; а потому я эти законы считаю ложными и беззаконными, а признаю Стоглавый закон Иоанна Грозного. Властей мирских я признаю только тех, кои поставлены были царем, а не императором. Начальников над нами, правоверными, ныне вовсе нет никаких, а прежде были бояре и воеводы. Сенат же ваш — есть дьявольский комитет".[22]

Едва ли можно с большей четкостью выразить силу впечатления, произведенного идеей иосифлянского государства на душу подлинного русского человека. Еще в половине прошлого столетия русский политический вопрос сводился у него к простой формуле "сияющий православием" московский царь да воссядет на престол петербургского императора и да станет он хранителем правоверия, соответствующего дониконианской эпохе. Ибо "Церковь ваша православною и святою была до патриарха Никона, — говорили старообрядцы. Со времен же Никона духовенство нарушило веру христианскую и церковь ваша, которую вы называете православною, осквернена… Я же чту древнюю церковь, бывшую до Никона, а нынешнюю вашу проклинаю и никогда в нее не хожу"….[23]

Дониконианская церковь вместо никоновской, царь вместо императора. Стоглав вместо свода законов, бояре и воеводы вместо чиновников, приказы вместо "дьявольского комитета, олицетворяемого сенатом, — это ли не обнаружение действенной силы московского миросозерцания, дожившего до конца XIX века и, неоспоримо, пошедшего на убыль уже на нашей памяти?

И тем не менее не все благополучно было в этом исконном, национальном русском политическом идеале. В действительности за старое московское государство многие из его современников держались, но держались с большими оговорками.

Об этом уже свидетельствует сама, выраженная в пословицах народная мудрость.

В пословицах и поговорках русский народ, как мы видели, обоготворил монархию, однако нельзя в них не открыть в то же время резкого политического протеста, глубокой социальной критики. "До Бога высоко, говорит народная мудрость, — до Царя далеко". "Не ведает царь, что делает псарь". "Царь жалует, псарь разжалует". В этих изречениях порицается не сама монархия как институт, но ее реальные воплощения. Монарх покинул народ, как Бог покинул мир, — таковы настроения способствующие в религиозном сознании проповеди манихейства, в политическом — развенчиванию религиозно обоснованного государства. Иногда, впрочем, русская пословица идет и еще дальше: народу не по душе, что он во всем зависит от посторонних, высших сил. "Душа — Божья, голова — царская, спина боярская". "Осудари наши, воля ваша, хоть дрова на нас вози, лишь понемногу клади". Особенно протест этот резок тогда, когда дело идет о зависимости не от Бога и царя, а от высших классов. "Мы и в аду служить будем на бар: они будут в котле кипеть, а мы дрова подкладывать". Баре и бояре — вот корень социального зла, искажающего и природу царской власти.

"Царские милости сквозь боярское сито сеются". Особенно же вредными считаются государевы слуги, служилое сословие, бюрократия. "Воевода хоть не стоит лыка, а ставь его за велика". "Помути, Господи, народ, да покорми воевод".

"Бог сотворил два зла: приказного да козла". "Дерет коза лозу, а волк козу, а мужик — волка, а поп — мужика, а попа — приказный, а приказного черт". "Приказный за перо возьмется, у мужика мошна и борода трясется".

Бичеванию подвергается продажность и своеволие царских слуг. "Вор виноват, а подьячий мошне его рад". "От черта отобьешься дубиной, а от подьячего полтиной". "С подьячим возиться — камень за пазухой держать". "Дьяк у места, что кот у теста: а дьяк на площади, то Боже пощади". Особенно же народное сознание возмущает неправедность государева суда. "Из людей не скоро праведных найдешь судей". "Суд прямой, да судья кривой". "Не бойся закона, бойся судьи". "Тот и закон, как судья знаком". "Когда рак свистнет, тогда судья решит право". "Подпись судейская, а совесть лакейская". "Бог любит праведника, а судья — ябедника". "Судьям полезно, что им в карман полезло". "Судейский карман, что поповское брюхо, что утиный зоб". "Судью подаришь, все победишь".