Леонид Вегер - Записки бойца-разведчика Страница 4

Я старался изменить походку, пытаясь идти не раздвигая колен. Пусть лучше оторвёт ноги. Но при такой походке я не доставал до следа предыдущего солдата.

Так мы прошли ещё минут пять. Потом неожиданно из земли вырвалось чёрно-красное пламя. Раздался взрыв. На мгновенье я инстинктивно зажмурился. Когда я открыл глаза, шедшего впереди солдата не было. Это было как чудо. Только что он был, и вот его нет. Вокруг тишина. Ни стона, ни звука. Все замерли в оцепенении. Затем повернулись на одной ноге на сто восемьдесят градусов и зашагали обратно. Скоро дошли до дна ложбины и начали подниматься к нашим окопам. Где-то в глубине сознания шевельнулась мысль, что всё позади, что мы сделали всё, что могли, и наконец-то можно будет поспать.

Дезертир

– Увольнительную не имею права дать, – сказал командир батальона. – Её может дать только комбриг, а он ещё где-то в пути. А что тебе уж так надо увидеть свою тётку?

– Да, она мне была вместо матери. Тётя взяла меня к себе после смерти мамы, и я жил у неё в Ессентуках последние три года.

– Иди без увольнительной, но к утру возвращайся.

Часа за два до этого наш батальон вошёл в Железноводск, откуда до Ессентуков, освобождённых от немцев днём раньше, километров двадцать. Одна из улиц вела в нужном направлении, и я весело зашагал по ней, предвкушая встречу с одноклассницами. На окраине я подошёл к последнему дому и забарабанил в дверь. В это тревожное время, да ещё к ночи никому не открывали и не подавали признаков жизни. Но в конце концов, убедившись, что я не уйду, старческий голос произнёс:

– Что надо?

– Где дорога на Ессентуки? – спросил я.

– Да вот по этой дороге и иди.

Я зашагал дальше. Через пару километров наткнулся на стаю шакалов, грызших валявшуюся на дороге дохлую лошадь. До них оставалось метров десять, а они всё ещё не разбегались.

– До чего обнаглели, – подумал я и, передвинув автомат из-за спины на бедро, дал по ним очередь. – Сколько их развелось! Впрочем, немудрено – пищи-то навалом. Табуны лошадей лежат вдоль дорог со вздувшимися животами. Жалко их. Очень уж они не приспособлены к современной войне. Не могут спрятаться ни в окоп, ни в подвал, ни залечь. А над землёй летят пули, осколки, снаряды.

Недавно рядом с нами стояла батарея на конной тяге. Так там породистому красавцу-тяжеловозу, которым мы все любовались, когда по вечерам его водили на водопой, во время бомбёжки осколком срезало половину морды. Глаза были на месте и смотрели на нас, а вместо передней части – носа и рта, белели кости. Конюх, пожилой солдат, со слезами на глазах вёл его за станицу, чтобы пристрелить. И хотя мы привыкли к смерти, лошадь почему-то стало жалко.

Топаю дальше. Вот и Ессентукский английский парк, переезд через пути. Вхожу в городской парк, где ещё полгода назад гуляли с друзьями, слушали концерты на открытой эстраде, танцевали на танцплощадке. Совсем немного, и я постучу в родную дверь. Вот удивится тётя. Предвкушая радостную встречу, запел. Почему-то привязалась джазовая песенка:

Моя красавица мне очень нравитсяПоходкой лёгкою, как у слона,Немножко длинный нос, макушка без волос,Но всё-таки она милее всех.

– Товарищ боец! – раздалось вдруг в ночной тишине. – Ваши документы!

Ко мне подошёл патруль. Солдаты были какие-то чистенькие, гладенькие. Видимо, ещё не воевали. Весёлым голосом объясняю, что я боец взвода разведки 1-го батальона 7-й бригады 10-го гвардейского авиадесантного корпуса, что я иду к своей тётке, которая живёт здесь, за углом, и что к утру должен вернуться к себе в часть.

– Давай увольнительную, – говорит старший.

– Да что вы, ребята!? Какая увольнительная? Штаб бригады был далеко, и комбат разрешил мне сходить без неё.

– Ничего не знаю. Предъявляй увольнительную.

Довольно долго мы так препирались.

– Идём в комендатуру. Там разберёмся.

Понимая, что выхода нет, иду с ними.

Комендатура помещается в здании городской поликлиники. Дежурный офицер, одетый почему-то в морскую форму, сидит в кабинете заведующего.

– Задержали дезертира, – докладывает один из патрульных.

Я в который раз рассказываю, как было дело. Офицера клонит в сон, и он в полуха слушает мои объяснения.

– Заберите оружие, отведите к остальным. Утром разберёмся.

Патрульные, стоявшие у дверей, идут ко мне. Тут я теряю самообладание, и всё дальнейшее происходит, как во сне. Я отскакиваю в угол, привычным движением перевожу автомат на бедро, взвожу затвор и направляю на патрульных. Сам не знаю почему, говорю выспренную фразу:

– Гвардейцы оружия не сдают. Буду стрелять.

Патрульные в недоумении замерли. Установилась напряжённая тишина. Рука офицера потянулась к кобуре. Я перевёл автомат на него. Тут он оказался на высоте. Неожиданно спокойным голосом он произнёс:

– Ладно, отведите его, как есть.

В зале стояло, сидело, лежало человек тридцать безоружных солдат опустившегося вида. Некоторые были пьяны. Я нашёл свободное место и улёгся. Мрачные мысли бродили в голове. Вместо того, чтобы гулять по городу, красоваться перед одноклассницами, я сижу в каталажке. Завтра меня скорее всего отправят в штрафбат, я расстанусь с родным батальоном, с товарищами. Наконец дала знать о себе усталость, и я заснул.

Утром новые, сменившиеся караульные вывели нас во двор оправиться. Потом арестованные стали возвращаться в здание. Я стоял в дальнем конце двора и игнорировал происходящее, как будто оно не имело ко мне отношения. Караульный пропускал мимо себя одного задержанного за другим, и, когда прошёл последний, вопросительно посмотрел на меня. Я продолжал стоять в полоборота к нему, ненавязчиво демонстрируя свой автомат. Внутри у меня всё дрожало, я боялся встретиться с ним взглядом, опасаясь выдать себя. Какое-то время он ещё смотрел на меня, потом повернулся и пошёл догонять ушедших.

Помещение поликлиники мне хорошо знакомо. Здесь год назад мне делали двадцать четыре укола в живот после укуса собаки. Погуляв ещё немного по двору, я уверенной походкой поднялся на крыльцо и через боковой служебный вход вышел на улицу.

Как на крыльях, я понёсся от этого здания.

– Товарищ боец! – раздался вдруг над ухом грозный голос.

Душа ушла в пятки. Неужели кто-то обнаружил моё бегство? Поворачиваю голову. Рядом стоит направлявшийся к комендатуре майор невысокого роста, одетый с иголочки. – Почему не приветствуете старшего по званию?

– Милый, – пронеслось в голове. – Да я готов тебя облобызать, не то что приветствовать. Слава богу, что ты остановил меня лишь из-за этого. Только не отводи меня в комендатуру.

Проникновенным, заискивающим голосом я прошу у него прощения, обещаю исправиться и никогда больше не нарушать устав. Он читает мне короткую нотацию и отпускает.

Боковыми улочками подхожу к своему дому и стучу в дверь. Раз, другой. Тишина.

Справка

В документах архивного фонда Ставропольской краевой комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников в г. Ессентуки за период оккупации с 11 августа 1942 г. по 11 января 1943 г. в списке граждан города Ессентуки (еврейской национальности), расстрелянных оккупантами значится Вегер Мария Моисеевна, 43 года, проживавшая по ул.Фрунзе, 8.

Основание: ФР-1368, оп.1, д.69, л.4.

Печать Государственного архива Ставропольского края

Директор крайгосархива Подпись О.К.Арефьев

Зав. отделом Подпись В.А.Водолажская

Свой батальон я догнал только через три дня. Встретившийся начальник спецчасти удивлённо посмотрел на меня и сказал:

– А я отправил бумаги наверх, что ты дезертировал.

Атака-показуха

С наступлением темноты наша часть пришла сменить измотанный, почти выбитый кавалерийский полк. Он ушёл на пополнение, а мы начали размещаться в их окопах. Почему-то они были усеяны казацкими шашками. Видимо, убедившись в их ненадобности, кавалеристы обошлись с ними так же, как мы со своими штыками. Наши офицеры, ребята чуть старше нас, тут же нацепили шашки и портупеи и весь вечер щеголяли в них.

Наш взвод разведки занял несколько окопов около блиндажа, где располагался штаб батальона. До утра, когда должно было начаться, по-видимому, наше наступление, делать было нечего. Мы, несколько ребят из взвода, вылезли из окопов и пошли «прогуляться» на нейтральную территорию.

Сейчас я даже не могу понять, что нас толкало на такие действия. Приказов никто нам не отдавал, понимания того, что знание этой местности может пригодиться, у нас не было. Наверное, нами двигало любопытство, мальчишеская жажда приключений.

Итак, мы шли в сторону немецких окопов, осторожно всматриваясь в темноту и прислушиваясь к отдалённому шуму фронта: гулу артиллерийской канонады, разрывам мин и снарядов. (Помню, когда я оказался в госпитале и утром впервые пришёл в себя, меня поразила и даже испугала именно тишина.) Сейчас, когда мы двигались к немецким окопам, с их стороны тоже почему-то не доносилось обычных звуков стрельбы.