Даниил Мордовцев - Державный плотник Страница 4

И многие из сидевших здесь архиереев видели уже себя в страшном застенке, потому что и они глазами Талицкого смотрели на все то, что совершалось на Руси по мановению руки того, чье имя, называемое здесь Талицким, они и в уме боялись произносить.

Наконец, затравленный разоблачениями Талицкого до последней потери воли и сознания, Игнатий истерически зарыдал и, закрыв лицо руками, хрипло выкрикивал, почти зыдыхаясь:

- Да!.. Да!.. Когда он, Григорий...

- Гришка! - вновь поправил патриарх...

- Да! Да! Когда он, Гришка... те вышесказанные тетрати... "О пришествии в мир антихриста" и "Врата"... ко мне принес... и, показав... те тетрати передо мною... чел и рассуждения у меня... просил в том... Видишь ли-де ты, говорил он, Григорий...

- Гришка! - строго остановил патриарх.

- Да... видишь ли-де ты, что в тех тетратях писано... что ныне уже все... сбывается...

"Воистину сбывается", - мысленно, с ужасом, согласились архиереи.

Игнатий, обессиленный, остановился, но пристав заметил, что он падает, и подхватил несчастного.

По знаку патриарха молодой послушник принес из соседней ризницы ковш воды и поднес к губам Игнатия. Тот жадно припал к воде.

"Жажду!" - припомнились не одному архиерею слова Христа на кресте. "Жажду!"...

- Ободрись, владыко, - шепнул пристав несчастному, поддерживая его. Бог милостив.

Слова эти слышали архиереи и сам патриарх:

"Добер, зело добер пристав у его святейшества", - мысленно произнесли архиереи.

Игнатий несколько пришел в себя и перекрестился.

- Господь больше страдал, владыко, - снова шепнул пристав.

Игнатий глубоко передохнул, и, обведя глазами архиереев, он увидел на лице каждого глубокое к нему сочувствие и жалость. Это ободрило несчастного.

"Они все за меня", - понял он и облегченно перекрестился.

Теперь он заговорил тверже:

- За те его, Григорьевы, слова и тетрати...

- Гришкины, - автоматически твердил патриарх.

Талицкий презрительно улыбнулся и переменил позу, звякнув цепями.

- И за те его, Гришкины, слова и тетрати, - продолжал Игнатий, - я похвалил его и говорил: Павловы-де твои уста...

"Воистину, воистину Павловы его уста, апостола Павла, такожде страждавшего в оковах", - повторил мысленно не один из архиереев.

- Павловы-де твои уста, - продолжал Игнатий, - пожалуй, потрудись, напиши поперечневатее.

"Именно поперечневатее, - повторил про себя простодушный пристав, экое словечко! Поперечневатее... Н-ну! Словечко!"

- Напиши поперечневатее, почему бы мне можно познать истину, и к тем моим словам он, Григорий...

- Гришка! Сказано, Гришка.

- И к тем моим словам он, Григорий, говорил мне: возможно ль-де тебе о сем возвестить святейшему патриарху, чтоб про то и в народе было ведомо?

Слова эти поразили патриарха. Мгновенная бледность покрыла старческие щеки верховного главы всероссийского духовенства, и он с трудом проговорил:

- Ох, чтой-то занеможилось мне, братия архиерееве, не то утин во хребет, не то под сердце подкатило, смерть моя, ох!

- Помилуй Бог, помилуй Бог! - послышалось среди архиереев.

- Не отложить ли напредь дело сие? - сказал кто-то.

- Отложить, отложить! - согласились архиереи.

По знаку старшего из епископов тотчас же увели из Крестовой палаты и Игнатия, и Талицкого.

5

Патриарху Адриану не суждено было докончить допрос тамбовского епископа Игнатия.

Не "утин во хребте" или попросту "прострел" был причиною его внезапной болезни, а слова Игнатия о том, что Талицкий советовал ему через патриарха провести "в народ", огласить, значит, на всю Россию вероучение Талицкого о царе Петре Алексеевиче как об истинном антихристе. Адриан знал, что слова Игнатия дойдут до слуха царя, да, конечно, уже и дошли со стороны Преображенского приказа на основании вымученных там пытками признаний Талицкого. Старик в тот же день слег и больше не вставал.

Петр, конечно, знал от Ромодановского, что фанатики и поборники старины, опираясь на патриарха, могли посеять в народе уверенность, что на московском престоле сидит антихрист. А духовный авторитет патриарха в древней Руси был сильнее авторитета царского.

Петр не забыл одного случая из своего детства. Присутствуя при церемонии "вербного действа", когда патриарх, по церковному преданию, должен был представлять собою Христа, въезжающего в Иерусалим, то есть в Кремль, "на жеребяти осли", и когда царь, отец маленького Петра, Алексей Михайлович должен был вести в поводу это обрядовое "осля" с восседающим на нем патриархом, маленький Петр слышал, как два стрельца, шпалерами стоявшие вместе с прочими по пути шествия патриарха на "осляти", перешептывались между собою:

- Знамо, кто старше.

- А кто? Царь?

- Знамо кто: святейший патриарх.

- Ой ли? Старше царя?

- Сказано, старше: видишь, царь во место конюха служит святейшему патриарху, ведет в поводу осля-то.

- Дивно мне это, брат.

- Не диви! Святейший патриарх помазал царя-то на царство, а не помажь он, и царем ему не быть.

Это перешептыванье запало в душу царевича-ребенка, и он даже раз завел об этом речь с "тишайшим" родителем.

- Скажи, батя, кто старше: ты или святейший патриарх?

- А как ты сам, Петрушенька, о сем полагаешь? - улыбнулся Алексей Михайлович.

- Я полагаю, батя, что святейший патриарх старше тебя, - отвечал царственный ребенок.

- Ой ли, сынок?

- А как же онамедни, в вербное действо, ты вел в поводу осля, а святейший патриарх сидел на осляти, как сам Христос.

Теперь царь припомнил и перешептыванье стрельцов, и свой разговор с покойным родителем, когда узнал от князя-кесаря о замысле Талицкого сповестить народ о нем, как об антихристе, через патриарха.

- Нет, - сказал Петр, - ноне песенка патриархов на Руси спета. В вербное действо я ни единожды не водил в поводу осляти с патриархом на хребте, как то делал блаженной памяти родитель мой.

- Точно, государь, не важивал ты осляти, - сказал Ромодановский.

- И никому из царей его больше напредки не водить, да и патриархам на Руси напредки не быть! - строго проговорил Петр. - Будет довольно и того, что покойный родитель мой короводился с Никоном... Другому Никону не быть, и патриархам на Руси - не быть!

- Аминь! - разом сказали и Меншиков, и Ромодановский.

Когда происходил этот разговор, последний на Руси патриарх находился уже в безнадежном состоянии. В бреду он часто повторял: "Павловы уста, Павловы"... Это были горячечные рефлексы последнего допроса тамбовского архиерея Игнатия... "Павловы уста, точно"... Старик в душе, видимо, соглашался с Игнатием, и духовное красноречие Талицкого казалось ему равным красноречию апостола Павла.

Петру не долго пришлось ждать уничтожения на Руси патриаршества: 16 октября того же 1700 года Адриана не стало.

На торжественное погребение верховного на Руси вождя православия и главы российской церкви съехались в Москву все архиереи и митрополиты, и в том числе рязанский митрополит Стефан Яворский, старейший из всех.

Похороны патриарха совершены в отсутствии царя, которому не до того было. Петр с начала октября находился уже под Нарвой и готовился к осаде этого города.

После похорон Адриана Стефан Яворский, перед отъездом в Рязань, посетил в Чудовом монастыре могилу бывшего своего учителя Епифания Славинецкого. С ним был и Митрофан воронежский, которого рязанский митрополит уважал более всех московских архиереев.

Оба святителя долго стояли над гробом Славинецкого.

- Святую истину вещает сие надписание надгробное, - сказал рязанский митрополит, указывая на надпись, начертанную на гробе скромного ученого.

И он медленно стал читать ее вслух:

Преходяй, человече! зде став, да взиравши,

Дондеже в мире сем обитавши:

Зде бо лежит мудрейший отец Епифании,

Претолковник изящный священных писаний,

Философ и иерей в монасех честный,

Его же да вселит Господь и в рай небесный

За множайшие его труды в писаниях,

Тщанно-мудрословные в претолкованиях

На память ему да будет

Вечно и не отбудет.

- Воистину умилительное надгробие, - согласился Митрофан, - и по заслугам.

- Истинно по заслугам, ибо коликую войну словесную вел покойник с пустосвятами! - сказал Стефан Яворский. - Вот хотя бы, к примеру, о таинстве крещения: Никита Пустосвят в своей челобитной обличает Никона за то, будто бы тот не велит при крещении призывать на младенца беса, тогда как якобы церковь повелевает призывать.

- Как призывать беса на младенца? - удивился Митрофан.

- В том-то и вся срамота! В обряде крещения, как всякому попу ведомо, возглашает иерей: "Да не снидет со крещающимся, молимся Тебе, Господи, и дух лукавый, помрачение помыслов и мятеж мыслей наводяй".

- Так, так, - подтвердил Митрофан.

- А Никита кричит, подай ему беса!

- Не разумею сего, владыко, - покачал головою Митрофан.

- Никита так сие место читает: "Молимся Тебе, Господи, и дух лукавый", якобы и к "духу лукавому", к "бесу", относится сие моление. Теперь вразумительно?