Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Ева и Фритьоф) Страница 40

Поздравляем. Управляющий полицией».

Это, конечно, была мистификация, Ева и не думала верить этим листкам. Она жила, как обычно, принимала у себя родствен­ников и друзей и не обращала внимания на разные слухи. На лю­дях держалась уверенно и спокойно.

Лишь дома, у матери, она немного давала волю своей тоске, но даже там не позволяла себе распускаться.

«Как минет два года, так милый вернется».

Он просил ее верить. И она верила. Даже когда третий год про­шел и все стали сомневаться, она по-прежнему верила.

В. Брёггер и Нурдаль Рольфсен заканчивали свою книгу «Фритьоф Нансен. 1861 —1893», и в связи с этим Рольфсену нужно было взять интервью у «одинокой женщины» из Люсакера. Он называет это интервью «неудавшимся», так как за полных три дня ему так и не удалось ничего из нее вытянуть.

Госпожа Нансен приняла его любезно, но очень сдержанно. Он вынул карандаш и блокнот, но никак не мог придумать, о чем спросить. Ева ему не помогла. Он огляделся в большой светлой комнате, и его взгляд остановился на отличной репродукции с картины английского художника. Не расскажет ли госпожа Нансен, когда приобрела эту картину?

«В Лондоне. Мы купили ее там вместе с Нансеном». Рольф­сен вздохнул. «Дорога ли вам эта картина как воспоминание о муже?» — «Ничуть».

Госпожа Нансен положила на стол стопку бумаги. Это были последние сообщения русской полярной экспедиции, которая по­путно должна была поискать «Фрам».

«Кажется, количество предположений поубавилось»,— заме­тила Ева.

Рольфсен участливо принялся взвешивать все за и против, но Ева Нансен прервала его: «По-моему, все это ерунда».

Бедняга репортер... Он ведь должен был рассказать всей Ев­ропе, как страдает покинутая супруга, переходя от страха к на­дежде.

«Не хотите ли посмотреть кабинет моего мужа? — спросила она.— Он к вашим услугам».

И вот Рольфсен, дрожа от холода, стоит в кабинете Нансена.

«Я открыл третий полюс холода на Земле!»

Среди нагромождений коробок, шкатулок, инструментов и ба­нок, писем и бумаг, сложенных кипами в комнате, он не мог найти ничего интересного и через некоторое время перебрался оттуда назад в умеренный пояс.

«Кажется, там прохладно?» — улыбаясь спросила Ева. Затем она села, скрестив руки на груди. «А теперь можете задавать вопросы, можно и нескромные».

Нескромные! Куда уж там.

Рольфсен даже не посмел спросить, когда она родилась. Нет, он просто не мог себе это позволить.

Вечером в доме были гости, веселые, оживленные. И веселее всех была Ева.

Перед ужином она сказала: «Извините, мне надо помыть руки».

Нурдалю показалось, что руки у нее и так совершенно чистые. И он осмелился спросить: «Вы, вероятно, хотите пожелать Лив доброй ночи?» — «Что вы, она давным-давно спит».

И все-таки он был уверен, что хозяйка вышла именно для того, чтобы попрощаться с Лив на ночь.

Перед тем как она вернулась в комнату, Рольфсен услыхал голоса за дверью: «Держись, теперь уже немного осталось».— «Да разве я не держусь?» — «Конечно, конечно, держишься». А затем: «Ведь только ради Фритьофа я и терплю его. Может, книжку хорошую напишет».

Дверь отворилась, «и с шуткой на устах, веселая и улыбаю­щаяся, Ева Нансен, молодая, прелестная, вошла в комнату и же­стом пригласила меня к столу».

Уехав из Люсакера, в сущности, ни с чем, Рольфсен пошел на улицу Фрогнерсгате к госпоже Сарс. «Ведь она одна из лучших рассказчиц в Норвегии»,— думал он. Приняли его приветливо и радушно.

«Три ее кофейника уже стояли на столе и шипели. Корзиночка, полная пирожных, расположилась между ними».

Но и матушка Сарс была так же сдержанна. Вместо того чтобы отвечать на вопросы, она усиленно потчевала журналиста пирож­ными. Он понял, что придется ему уйти «не солоно хлебавши». Тогда Рольфсен поехал к Ламмерсу. Уж здесь-то он наверняка получит хоть какие-нибудь сведения.

«Ламмерс пожал мне руку так, как лишь он один это умеет, и сказал мне своим замечательным басом, что, как только закон­чится праздник песни, к июню-то уж наверняка, он обяза­тельно найдет для меня время».

Неудивительно, что Рольфсен разделил мнение одного дат­чанина, который составлял генеалогическое древо Нансенов: «В этой норвежской семье я встретил очень мало сочувствия и помощи».

Если я сказала, что была в те годы маминым утешением, то теперь мне придется взять свои слова назад. На самом деле я доставляла ей много беспокойства. Вскоре после отъезда отца легкомысленная нянька бог знает чем накормила меня, чтобы я не плакала. С тех пор начались беды с моим желудком, которые довели маму чуть не до безумия. Няньку сразу уво­лили. А я болела недели, месяцы, даже годы.

Профессор Торуп очень гордился, что спас мне тогда жизнь, но назначенная им суровая диета доставила матери много хло­пот.   Все   говорили,   что   я   смирный   и   послушный   ребенок.

Иногда люди, не знавшие о моей болезни, пытались угостить меня фруктами, шоколадом и другими лакомствами, но я говорила: «Мама не разрешает», и больше мне не предлагали. Торуп, который считал делом своей чести сберечь меня в целости и сохранности до возвращения отца, не желал рисковать. А мы с мамой беспрекословно ему подчинялись.

«Я подоспел как раз вовремя, чтобы еще раз спасти тебе жизнь»,— говорил потом отец.

Видя, что я совершенно здорова, он сразу же заменил мою однообразную диету здоровой естественной пищей. Вскоре я поправилась. Вероятно, я больше не была такой смирной и послушной, как раньше, зато стала здоровой и сильной.

Таким образом, папино возвращение для мамы было радостью вдвойне.

XI СЛАВНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ И ПОСЛЕДУЮЩИЕ ГОДЫ

Вот он спускается с плато! Он из-за океана

приносит соль воды и хладное дыханье льда.

В  голубизне небес далеких,  в глубь зари  багряной

взгляд погружен. И поступь необычна и тверда.

Огонь,   кипящей   в   недрах   гор,   напоминает   речью,

в могучем голосе звучит бескрайних далей звон.

Не зная дома, он всю жизнь спешит мечте навстречу

подобно королю без королевства обречен.

Юнас Гудлаугсон «Пришелец»

Нансен и Юхансен совсем было потеряли надежду на при­ход корабля. Лишь 26 июня «Виндворд» прибыл на рейд.

Все пришло в движение, Джексон тут же отправился на ко­рабль и скоро вернулся с новостями. Дома, в Готхобе, все в порядке. У Нансена точно камень с души свалился. О «Фраме» по-прежнему никаких новостей, но, впрочем, пока что их ждать ра­новато. Нансен перебрался на корабль. Капитан Браун и команда сердечно приняли норвежцев. На подходе к острову «Виндворду» встретились тяжелые льды, но на обратном пути им сопутствовала удача, лед стал значительно легче, и капитан Браун мог вести ко­рабль быстрее. Надо было попасть в Норвегию раньше «Фрама», чтобы родные не испугались, увидев, что Нансена и Юхансена нет на борту.

Днем 12 августа путешественники впервые увидели в бинокль парусник. Это был первый привет родины. Затем показалось еще несколько парусников и четыре больших парохода. Нансен часами просиживал на палубе с биноклем. К вечеру на горизонте появи­лась темная полоска. Это была родная земля — Норвегия.

«В душу закрался страх. Что-то нас ждет там».

Наутро приблизились к берегам Норвегии. Плоские низкие шхеры и островки, заливаемые волнами, такие же неприветли­вые, как там, откуда они возвращались. «И все же это Норвегия».

И вот наконец на борт поднялись лоцманы — отец и сын. Они поздоровались с капитаном Брауном и очень удивились, услышав на борту судна норвежскую речь. Капитан не удержался, имя Нан­сена сорвалось у него с языка, он обнял лоцмана и тряс его от ра­дости, что может сообщить такую новость.

У рыбака что-то дрогнуло в лице, он пожал путешественникам руки и поздравил с возвращением.

Лоцман сообщил, что о «Фраме» еще ничего не слышно. Во вторник 13 августа «Виндворд», подняв все флаги, тихо и не­заметно вошел в гавань Вардё. Не успели спустить якорь, как полярные путешественники кинулись на телеграф. Никто их не узнал.

«Никто, кроме умной коровушки. Она встала посреди узкой улицы и с удивлением уставилась на нас».

Нансен положил перед начальником телеграфной станции це­лую пачку телеграмм с просьбой отправить все это как можно ско­рее. Телеграфист пришел в ужас. Но, заметив подпись на верхнем листке, он отвернулся, чтобы скрыть волнение, однако быстро со­владал с собой и крепко пожал руки полярникам.

Сразу застучал телеграфный аппарат, передавая эту новость чуть ли не всему свету. В первую очередь из Вардё были отправ­лены телеграммы на имя Евы и матери Юхансена, родным осталь­ных товарищей, королю, норвежскому правительству. Некоторые содержали более тысячи слов, и бедные телеграфистки совсем за­мучились. Начальник телеграфа сказал, что в городе находится профессор Генрик Мон[92]. Это была нежданная радость, ведь он всегда был горячим сторонником экспедиции. Нансен тут же побе­жал в гостиницу. Да, профессор у себя в номере, но, к сожалению, прилег после обеда отдохнуть, сказали там.