Людвиг Мизес - Теория и история. Интерпретация социально-экономической эволюции Страница 40

Очень часто историзм ошибочно отождествляют с историей. Однако они не имеют между собой ничего общего. История является изложением прошлых событий и обстоятельств, утверждением фактов и об их следствиях. Историзм представляет собой эпистемологическую доктрину.

Некоторые школы историзма заявляют, что история – единственный способ изучения человеческой деятельности и отрицают адекватность, возможность и содержательность общей теоретической науки о человеческой деятельности. Другие школы осуждают историю за её ненаучность и, что достаточно парадоксально, с сочувствием относятся к негативной части доктрин позитивистов, требующих создать новую науку, которая по образцу ньютоновской физики должна из исторического опыта вывести законы исторической эволюции и «динамических» изменений.

Естественные науки на основе второго закона термодинамики Карно сформулировали доктрину о ходе истории во Вселенной. Свободная энергия, способная работать, зависит от термодинамической нестабильности. Процесс производства этой энергии необратим. Как только истощится вся свободная энергия, производимая нестабильными системами, жизнь и цивилизация прекратятся. В свете такого понимания Вселенная в том виде, как мы её знаем, появляется как мимолётный эпизод в потоке вечности. Она движется к собственному угасанию.

Но закон, из которого сделан этот вывод, второй закон Карно, сам по себе не является историческим или динамическим законом. Подобно всем другим законам естественных наук он выведен из наблюдений за явлениями и подтверждён экспериментально. Мы называем его законом, потому что он описывает процесс, который повторяется всякий раз, когда существуют условия для его действия. Этот процесс необратим, и из этого факта учёные делают вывод о том, что условий, требующихся для его действия, не будет существовать, как только исчезнет всякая термодинамическая нестабильность.

Понятие закона исторических изменений внутренне противоречиво. История представляет собой последовательность явлений, характеризующихся единичностью. Те свойства, которые у одного события являются общими с другими событиями, не являются историческими. То, что есть общее в делах об убийствах, относится к уголовному кодексу, психологии и к технике убийства. Как исторические события убийства Юлия Цезаря и Генриха IV совершенно различны. Для истории имеет значение важность события для производства дальнейших событий. Влияние, оказываемое событием, уникально и неповторимо. С точки зрения американского конституционного права президентские выборы 1860 и 1956 гг. принадлежат к одному классу. Для истории они являются двумя разными событиями в потоке событий. Если историк их сравнивает, он делает это с целью выявить существующие между ними различия, а не для того, чтобы открыть законы, управляющие любым случаем президентских выборов в Америке. Иногда люди формулируют определённые эмпирические правила в отношении таких выборов, например: партия, находящаяся у власти, выигрывает, если экономика процветает. Эти правила являются попыткой понять поведение избирателей. Никто не приписывает им необходимости и аподиктической действительности, являющихся главным логическим признаком законов естественных наук. Каждый отдаёт себе отчёт в том, что избиратели могут повести себя иначе.

Второй закон Карно не является результатом изучения Вселенной. Он представляет собой утверждение о явлениях, которые повторяются ежедневно и ежечасно именно так, как описывает закон. Из этого закона наука дедуцирует определённые следствия, касающиеся будущего Вселенной. Это выведенное знание само по себе не является законом. Это применение закона. Это предсказание будущих событий, сделанное на основе закона, который описывает то, что считается неизбежной необходимостью в последовательности повторимых и повторяемых событий.

Точно также принцип естественного отбора Дарвина не является законом исторической эволюции. Он пытается объяснить биологические изменения действием биологического закона. Он интерпретирует прошлое, а не предсказывает то, что случится. Несмотря на то, что можно считать, что принцип естественного отбора действует вечно, недопустимо делать вывод, что человек неизбежно должен развиться в сверхчеловека. Линия эволюционных изменений может вести в тупик, за которым не происходит никаких дальнейших изменений, или к деградации к предшествующим состояниям.

Из наблюдений исторических изменений нельзя вывести никаких общих законов; программу «динамического» историзма можно реализовать только открыв, что действие одного или нескольких праксиологических законов должно неизбежно привести к возникновению определённых условий в будущем. Праксиология и её к настоящему моменту самая разработанная отрасль, экономическая наука, никогда не заявляли, что им что-либо известно об этом. Ввиду того, что историзм отвергает праксиологию, он с самого начала перекрывает себе возможность проведения такого исследования.

Всё, что говорилось о неизбежно грядущих будущих исторических событиях, проистекает из пророчеств, разработанных метафизическими методами философии истории. С помощью интуиции эти авторы угадывают планы перводвигателя, и вся неопределённость в отношении будущего исчезает. Автор Апокалипсиса [44], Гегель, и особенно Маркс, считали, что им точно известны законы исторического развития. Но не наука была источником их знания; это было откровение внутреннего голоса.

Идеи историзма можно понять, если принять во внимание, что они преследуют одну цель: опровергнуть всё, что установили рационалистическая социальная философия и экономическая наука. Преследуя эту цель, многие адепты историзма не пытаются избегать даже полного абсурда. Так, утверждению экономистов о существовании неизбежной редкости природных факторов, от которых зависит человеческое благополучие, они противопоставляют фантастическое утверждение о наличии изобилия и достатка. Причину нужды и нищеты они усматривают в несовершенстве социальных институтов.

Когда экономист говорит о прогрессе, он смотрит на обстоятельства с точки зрения действующих людей. В его концепции прогресса нет ничего метафизического. Подавляющее большинство людей хотят жить, и они желают быть здоровыми и избегать болезней; они желают жить комфортно, а не существовать на грани голода. В глазах действующих людей движение к этим целям означает улучшение, обратное движение означает ухудшение. В этом заключается смысл применяемых экономистами терминов «прогресс» и «регресс». В этом смысле снижение младенческой смертности и борьбу с инфекционными заболеваниями они называют прогрессом.

Вопрос не в том, делает ли этот прогресс людей счастливыми Он делает их более счастливыми, чем они были бы в противном случае. Большинство матерей чувствуют себя более счастливыми, если их дети выживают, и большинство людей чувствуют себя более счастливыми, не болея туберкулёзом. Смотря на обстоятельство со своей личной точки зрения, Ницше высказывал опасения о «слишком много» [45]. Однако объекты его презрения думали иначе.

Исследуя средства, которые люди используют в своих действиях, история, так же как и экономическая наука, различает средства, подходящие для достижения преследуемых целей, и средства, не годящиеся для этого. В этом смысле прогресс – это замена менее подходящих методов действия более подходящими. Всё происходящее относительно и должно оцениваться с точки зрения своей эпохи. Хотя ни один поборник историзма не осмелится настаивать на том, что изгнание нечистой силы когда-либо было подходящим средством лечения больных коров, тем не менее сторонники историзма менее осторожны при обращении с экономической наукой. Например, они заявляют, что учение экономической науки о последствиях контроля над ценами неприменимо к условиям Средних веков. Исторические работы авторов, находящихся под влиянием идей историзма, невнятны именно вследствие их неприятия экономической науки.

Подчёркивая, что они стремятся не судить прошлое по каким-либо предвзятым критериям, фактически, сторонники историзма пытаются оправдать экономическую политику «доброго старого времени». Вместо того, чтобы подходить к предмету своего исследования, вооружившись лучшими интеллектуальными инструментами, они полагаются на небылицы псевдоэкономистов. Они суеверно считают, что декретирование и удерживание цен ниже уровня потенциальных цен, которые установились бы на свободном рынке, является подходящим средством создания лучших условий для покупателей. Они замалчивают документальные свидетельства краха политики справедливых цен и её последствий, которые, с точки зрения прибегавших к ней правителей, были более нежелательными, чем предшествовавшее состояние дел, которое они намеревались изменить.