Роман Гуль - Азеф Страница 41

- Пойдем, Павел Иванович, выпьем за упокой Б. О. - гнусаво проговорил Азеф.

Чернов, Савинков и Азеф сидели в красноватом ресторанчике "Либерте". Красноват он был от красных лампионов, от пола, затянутого красным сукном. Стол был дальний. Народу в ресторане не было. Если не считать женщину и мужчину, целовавшихся в полутемной кабине.

- Ну и манифестик! Весь день проболтались, не заметили даже, что не ели. Это вам скажу манифестик! Настоященский! - говорил Виктор Михайлович.

Азеф ел, не слушая.

- Да, интересное времячко. Сам в Россию поеду, своими глазами прикину, как это выходит. Вести то хороши, да свой глаз ватерпас.

- Если будет настоящая конституция, нам работать не придется, - прохрипел Азеф, выплевывая жилы на тарелку.

- Что ты, Ваня, в таком пессимизме, кто же работать-то будет, а?

- Кадеты. Нас ототрут.

- Чудишь, толстый, чудишь, - проговорил Чернов. - Хотя знаешь, тебя кой кто из товарищей уже назвал: "кадет с бомбой".

- Вот увидишь.

- Нет, какую чудовищную ошибку совершает ЦК! Вы поймете это через полгода, через год, уверяю вас. Но тогда будет уже поздно, - говорил бледный, взвинченный Савинков.

- А вы всё о своем? Кто про что, кузнец про угли. Преувеличиваете, Павел Иванович, преувеличиваете, голубок. Ошибки не сделано. Правильно поступлено. Разумно, хладнокровно, хотя конечно... без эстетики... - улыбнулся Чернов.

- Дело тут не в эстетике, Виктор Михайлович, а в здравой политике. Бросаете террор, когда он нужнее всего. А если хотите насчет "эстетики", то скажу вам, что боевое дело надо понимать. Сейчас создалась боевая, а через год может ее и не создадите. Люди сжились, сработались, верят друг другу. Да наконец, люди отдали себя террору, а теперь что же? Писарями сделаете? У нас к террористу такое отношение - болезненно засмеялся Савинков, - нужен, иди, бей, взрывай, подставляй лоб, нужда кончилась - ко всем чертям, с тобой не считаются, а то, что может с бомбами свою душу выкинул, не в счет, сдачи не дается.

- Ах душа-душа, душа-то может она и хороша, да когда живет не спеша, кормилец, Борис Викторович. Дело тут у вас вижу не столько революционное, партийное, сколько личное, голубчик. Ну что же, личные драмы конечно, всякие бывают, ну влюбились в бомбошку и расставаться жалко, - смеялся Чернов, - а расстаться, хоть может и временно, а нужно, ничего тут не поделаешь. Дело то уж слишком ясное: - самодержавие, борьба, поэзия, романтизм жертвы, будить героизмом массы, это всё, батюшка, понимаем, дело неплохое к тому же красивое, прямо говорю красивое дело, за то и ореол носите "герой, мол", даром он ореол-то тоже не дается. Но вот открылись новые горизонты, вы и пасуете, бомбошку-то бросить жаль, жаль расстаться то с ней и с ореолом. Вы меня уж по дружбе то простите, ореол то вещь тоже притягательная, чего уж там говорить все мы люди, все человек, рисовали поди красивую смерть, смерть за Россию, как Егор, как Иван, да... нет уж ничего тут не поделаешь. А насчет того чтобы в Зимний то вторгаться, взрываться с динамитными поясами, так это же такая отчаянная романтика, что ужас! Понимаю, конечно, хочется вам эдакое динамитное кресчендо произнести, без него, чудится, клякса выйдет, но это всё ни к чему, пустенькое предложение, личная драма, личная...

После плотной еды Азеф ковырял в зубах зубочисткой. Трудно было понять, слушает он или нет. Азеф смотрел в одну точку на сиденье пустого стула.

- Ну, хотя бы и личная - говорил Савинков, - понимаю, что ЦК всех личных драм на учет взять не может. Но дело то в том, что личная драма, как вы говорите, - драма всех боевиков, а их человек 50 в наличии, людей довольно надо полагать решительных, людей террор бросать не желающих. Скажите вы вот мне, что же я и товарищи должны теперь делать? Убить Дурново? Запрещаете. Убить Витте? Запрещаете. Убить Николая? Тоже, оказывается не ко времени. Так что же? - развел руками Савинков. - Может одного вы мне всё-таки не запретите? Подойти на улице к какому-нибудь жандарму Тутушкину и всадить в него последнюю пулю! Это ведь карт вашей игры, надеюсь, не смешает? А на мельницу революции всё же вода! Тутушкин не Дурново, не Витте, не царь всероссийский, пройдет незаметно, для меня же по крайней мере не будет изменой всему прошлому.

- Тут уж, ответить не берусь, дело ваше, хозяйское, - заливисто захохотал Чернов и потребовал рюмочку бенедиктину.

- Пойдем, - зевая гиппопотамом, проговорил Азеф.

- Погоди, толстый, посошок выпью и пойдем.

3

Женева спала. Улицы тихие, сонные. Рю Верден, по которой шли Азеф и Чернов, погасала постепенно. Ехал черный велосипедист. Доезжая до фонаря, поднимал шест. Квартал улицы погружался в мрак. Черный человек катился дальше. Чернова с Азефом он проехал, не обратив вниманья. Они шли в полной темноте.

- Все эти Тутушкины, Зимний дворец, разумеется, пустяки, - рокотал Азеф. С террором надо покончить, это верно, только вот одно еще осталось. Это имело бы смысл, логически завершая борьбу и политически не помешало бы.

- О чем ты?

- Охранное взорвать? А?

Улица была пуста, темна. Грохнули жалюзи. Всё замерло.

- Как ты думаешь, Виктор? Стоящее дело, правда? Кто может что-нибудь возразить? Охранка живой символ всего низкого, подлого в самодержавии. И пойми - просто сделать. Под видом кареты с арестованными во внутренний двор ввезти пять пудов динамита. Рррррраз! Никаких следов от клоаки! Всё к чортовой матери со всеми генералами!

- Как тебе сказать, дело конечно хорошее, - проговорил Чернов, - хотя тоже, пожалуй, романтика больше, а? - он взял Азефа под руку, они шли медленно. В дверях магазина в странном костюме, похожем на чуйку, сидел сторож, сидя спал.

- Что ты, какая к чорту романтика! Нужное дело, ты подумай!

Они стояли на углу. Уже расплывался синий рассвет. Город прорезался в тумане. Туман шел к небу. Оголились здания. Появлялись спешащие люди.

- Нннет, Иван, не знаю, пожалуй и ни к чему

- Да нет, важно, Виктор, очень важно. Я еще вернусь к этому плану. Ты подумай.

4

Кроме прикованного к креслу Гоца, все эс-эры уезжали в революционно волновавшуюся Россию. Ехали с волнением, надеждами. Ехал Азеф, ехал Савинков. В отеле "Мажестик" чемоданы Азефа были уже увязаны. Он перечитывал письмо певицы "Шато де Флер" - Хеди де Херо. Конечно, Хеди была не де Херо. А просто Хедвиг Мюллер из саксонской деревеньки Фридрихсдорф. Но среди кокоток петербургских шантанов Хедвиг гремела, как "La bella Hedy de Hero" и, став подругой вел. кн. Кирилла Владимировича, ездила с ним даже на войну с Японией.

"Доброе утро Haenschen! Семь часов, сейчас ты вставает и позевывает по тому что еще очен рано. После чая гуляет в красивый парк. Я опросила тебе как здоровье? Думаю хорошо, здоровье лучше (besser) чем последний время в Петербурге. Ну теперь я встаю... Время после обеда. Я ложусь на столе балкона, видаю легкие тучки, видаю Eisenbahn. Печалю оттого, что не могу придти к тебе. Но я знаю увидимся и это мне очень радоваться. Вспоминаю что ты не любит шоколад, но я знаю что тебе нравится горячий чай и буду вариться его тебе. Я очень обрадована получить твой письмо, что ты хорошо поправил свой здоровье. Я хочу подарить тебе чудный Kissen. Я знаю что полежать этот Kissen очень надо для тебя. Пожалуйста писай мне по-немецки. Хеди".

Азеф достал открытку, обыкновенную "карт-посталь", с изображением декольтированной "роскошной брюнетки". В волосах эспри. Зубы обнажены в запрокинутой улыбке. Хеди очень полных, но красивых форм.

Даже глядя на открытку Азеф почувствовал возбуждение. Рот развела растяжка приятных воспоминаний. Он знал запрокинутую шею, руки, ноги, губы. Они встретились с Хеди в "Аквариуме", перед убийством Плеве. Они ели ананас.

Азеф любил Хеди. И сел писать ответ:

"Meine suesse Pipel!

Понимаешь ли ты и знаешь ли, как я о тебе мечтаю. Вот сейчас передо мной твоя открытка, которую целую. Ах как я бы хотел, чтобы ты была со мной, как бы мы мило провели время. С деньгами у меня не важно, но всё же я присмотрел тебе красивую шубку из норки, какую ты хотела иметь. Мейне зюссе Пипель! ты должна обставить нашу квартирку уютно, как я и ты любим. Я вышлю тебе деньги, деньги у меня будут. Перед приездом я тогда тебе пошлю телеграмму. Выкупи обстановку, которую сдали на хранение Подъячеву на Зверинской, как получишь деньги. Мы славно проведем время в Петербурге. Я отдохну с тобой, мы не будем расставаться. Как я мечтаю с тобой снова проводить те ночки, как раньше, представляю тебя, целую мысленно тебя часто, часто. А ты? Как ты ведешь себя? Смотри, я не люблю твоих старых знакомых. И прошу не встречайся с ними. Пора уже быть "solide" и "anstaendig". Мне тут раз не повезло. Хотел выиграть для тебя в казино, играл на твое счастье, чтобы нам в Петербурге было еще веселее. Удивительно, всем счастье, а папочке никогда. На втором кругу сорвали. Понимаешь как я был зол. Ну буду писать тебе скоро, помни и думай о твоем Муши-Пуши.

Всю мою либе зюссе Пипель, папочка щекочет шершавыми усами.

Dein einziges armes Haenschen".