Клод Фаррер - Корсар Страница 41

- Отныне вы являетесь таковым, - сказал король.

Он сделал знак одному из вельмож, стоявшему за ним с непокрытой головой. И тот, приблизившись, склонился до земли, подавая его величеству пергаментный свиток, который король собственноручно передал Тома.

- На колени! - успел вовремя шепнуть ему господин де Габаре.

И Тома, смущение которого все возрастало, преклонил оба колена вместо одного.

- Для чести дворянства людям вашего достоинства надлежит быть благородными, а не разночинцами. Помимо этой грамоты, которой я вас жалую, я вас награждаю, сударь, чином капитана, дабы вам не иметь впредь другого арматора, кроме меня. Остальное - ваше дело! Знайте лишь, что от вас самих зависит не останавливаться на столь прекрасном пути, ибо флот наш терпит немалую нужду в хороших флагманах, каким был вчера господин де Габаре, а также в хороших помощниках главнокомандующего, каковым он стал сегодня...

Господин де Габаре отступил на два шага, чтобы отвесить королю более низкий поклон. И, кланяясь, он снова шепнул Тома, все еще стоявшему на коленях:

- Благодарите! Благодарите короля!

И Тома, тщетно разыскивая во всех извилинах своего мозга такое приветствие, которое разом бы выразило его восторг, его гордость и безмерную признательность, переполнявшую ему сердце, ничего не мог найти. Но, желая все-таки ответить, как-то передать волновавшие его беспорядочные чувства, он откашлялся и, наконец, закричал почти во все горло:

- Государь! Государь! Ваше величество прекрасно поступили!..

ЧАСТЬ ВТОРАЯ - СЛИШКОМ ТЕСНОЕ ГНЕЗДО

I

Уютно развалившись в новом кресле, Мало Трюбле протянул руку к дубовому столу, чтобы взять свою кружку, еще наполовину полную. Андалузское вино сверкало чистым золотом, и, выпив его, старик Мало подумал о том, что это жидкое золото в точности похоже на мягкое золото волос Гильеметы, сестры Тома, вышивавшей подле отца; похоже также на звонкое золото, которым наполнен подвал его дома. И, возликовав до самого мозга своих полувысохших костей, Мало Трюбле стукнул опорожненной кружкой об стол.

- Ну, - сказал он, - Гильемета! Небось, ты довольна: ты теперь так разоделась в золото, что даже подкладка твоего чепца блестит!

Но Гильемета только молча покачала головой, причем нельзя было понять, что она хочет этим выразить, и сделала вид, что вся ушла в свою работу.

Мало Трюбле обратился тогда к своей благоверной, которая пряла, по своему обыкновению, у большого занавешенного окна.

- Мать! - сказал он. - Погляди-ка время на кукушке.

Перрина Трюбле встала, чтобы получше разглядеть стрелки на потемневшем циферблате.

- Скоро шесть, - сказала она.

- Час добрый! - молвил старик еще веселее. - Тома не замедлит сейчас явиться, а мне не терпится поужинать, так как я, ей-богу, проголодался.

Но Гильемета опять иронически покачала головой. Она очень сомневалась, чтобы Тома опоздал ненамного. И не без причины...

Действительно, за тот месяц, что Тома, вернувшись в Сен-Мало, снова занял свое место у домашнего очага, он перестал церемониться со старыми семейными обычаями, которые в былое время соблюдал гораздо строже. Старый Мало, полный снисхождения к этому сыну, вернувшемуся со столь доблестной славой и столь жирной добычей, охотно давал ему поблажку. Но, как это ни странно, как раз Гильемета, бывшая когда-то брату такой хорошей сообщницей в шалостях и проказах, стала теперь, наоборот, выказывать строгость и жеманство и сердилась; видя его более независимым и взрослым, чем бы ей хотелось...

Между тем, здесь требовалось некоторое снисхождение. Шесть лет сражений и побед наилучшим образом объясняли, отчего Тома-Ягненок не был вылитым Тома Трюбле былого времени. И весь Сен-Мало охотно принял это объяснение.

Надо сказать, что Тома ничем не пренебрегал вначале, чтобы выказать себя с самой выгодной стороны перед своими согражданами. Отчасти, конечно, тщеславие, но также и расчет. Парень недаром был наполовину нормандцем. И прежде всего сам день его возвращения был, бесспорно, великолепным и выигрышным днем.

"Горностай" вошел в Гавр на Рождество 1677 года, но в силу известных нам уже повреждений, провел целых три месяца в ремонте, тимберовке, обмачтовании и прочем под осторожным руководством верного Геноле. Все это в то самое время, когда Тома, вызванный ко дворцу, получал там блистательные доказательства монаршей милости. После чего, когда все вошло в обычную колею, - то есть, когда Луи заново отремонтировал фрегат, а Тома с Хуаной, своей милой, хорошенько поразвлекались в самых лучших харчевнях этого столь приятного города Гавра, - капитан и помощник сошлись на том, что не стоит ждать мира, хоть все и уверяли, что он близок, а надо снова отважно пуститься в плавание, чтобы пройти в Сен-Мало под самым носом у голландцев. Менее храбрые призадумались бы в этом случае, так как семьдесят кораблей Соединенных Провинций владели еще Ла-Маншем, имея во главе одного из сыновей старого Тромпа. Кроме того, англичане также впутались в войну и присоединили свои эскадры к голландским, - из зависти и ненависти к великому королю. По англичан или голландцев и даже коалиции англичан с голландцами было недостаточно, чтобы стеснить свободу движений Тома Трюбле, по прощанию Ягненок, при возвращении его после шестилетнего отсутствия к себе на родину. И "Горностаю", сделавшемуся после недавнего килевания таким хорошим ходоком, как никогда, было так же наплевать на грузные линейные корабли, как свинье на апельсины.

И в самом деле. в конце концов миновали форты Колифише и Эпрон, не сделав ни единого выстрела, хотя два больших неприятельских крейсера упорно стреляли залпами перед Рансским камнем в целях лучшей блокады Сен-Мало. Тома, полный презрения, не соблаговолил показать им даже своего страшного, багряного флага.

И вот весь малуанский народ, сбежавшийся на призыв дозорных с башни Богоматери, мог, наконец, полюбоваться со Старой Набережной, почерневшей от восторженной толпы, на этого столь славного "Горностая", высокие, почти легендарные деяния которого так долго не сходили со всех уст и всем прожужжали уши. Он и впрямь был тут, нарядный, расцвеченный флагами и, как всем было известно, - прямо-таки чудесно набитый золотом. Вскоре появился и сам Тома, пристав на своем вельботе к песчаному побережью, что лежит к северу от Равелина. И все благочестиво порадовались, увидев, как он, перед тем как войти под свод бастиона, остановился у подножия большого бронзового Христа и помолился там, не торопясь, обнажив голову, опустившись на колени, не боясь испортить тонкий бархат своих штанов.

Как было не простить такому славному и храброму малому, столь набожному, доблестному и богатому, того, что он, как и в былое время - если не больше - остался кутилой, пьяницей, бабником и непомерно возлюбил кабаки? Избавили же его господа из Магистрата от всякого преследования по поводу кончины бедного Кердонкюфа, хоть тот и был убит на поединке без свидетелей!

А что касается Мало Трюбле, то он, конечно, не склонен был относиться к собственному отродью строже, чем остальные малуанцы. Вот почему он весьма усердно черпал терпение в кружках доброго испанского вина, которым был отныне полон его погреб, - он совершенно безмятежно услышал, как кукушка прокричала шесть часов, и не рассердился, что Тома все еще нет.

Гильемета же встала и, нарочно шаркая ногами, чтобы обратить на себя внимание, отправилась посмотреть поближе часовые стрелки резного дерева, как бы желая подчеркнуть, что настало время ужина. Но старый Мало становился глуховат, когда ему того хотелось, и отвернулся, смотря в другую сторону. Затем вдруг позвал дочь:

- Гильемета! Поди-ка сюда! Прочитай мне пергамент.

Пальцем он показывал висевшую в рамке на стене дворянскую грамоту, пожалованную Тома королем. По нраву было Мало Трюбле поглядывать на эту грамоту, украсившую его дом столь великой и заслуженной славой, и слушать чтение ее, до которого он был великий охотник.

Так что, волей или неволей, а пришлось Гильемете прочитать ее от начала до конца.

"Людовик, Божией милостью, король Франции и Наварры, всем, ныне и присно, желает здравствовать.

Как последние войны, кои вести нам пришлось, явили свету высокие достоинства и доблести господина Тома Трюбле, капитана-корсара славного и верного нашего города Сен-Мало; каковой господин Трюбле, посвятив себя морскому делу, захватил в Вест-Индских водах и прочих местах более ста торговых и корсарских судов, ходивших под неприятельским флагом, захватил также немало военных кораблей голландских и испанских, и, наконец, спас честь нашего оружия, сражаясь один против троих противников в бою, данном в первый день Рождества лета Господня 1677-е под Гавром де Грас, бою, выигранном отвагой и умелым маневрированием упомянутого Трюбле.

То, желая особо выразить свое удовлетворение его знатной и честной службой и явить всему свету нашу любовь и уважение к таким подданным, почли мы за благо возвести, и настоящей грамотой возводим, упомянутого господина Тома Трюбле в дворянское достоинство, со всеми прерогативами, связанными с этим званием, включая все сеньориальные права и обязанности, право суда по гражданским, уголовным и опекунским делам, и прочая, и прочая... И повелеваем упомянутому Тома Трюбле именоваться отныне: сеньор де л'Аньеле (Ягненок.) - согласно прозвищу, которое он снискал и заслужил редкостными кротостью и человечностью, не менее, нежели отвага, отличавшими его в боях.