Пётр Кошель - История российского сыска Страница 41

Правой рукой Зубатова был Евстратий Павлович Медников, человек в то время лет пятидесяти. Он заведовал агентами наружного наблюдения, или филёрами, которые, наблюдая на улице за данными им лицами, выясняли наружно, что те делали, с кем встречались и какие места посещали. Наружное наблюдение развивало данные внутренней агентуры.

Медников был простой, малограмотный человек, старообрядец, служивший раньше полицейским надзирателем. Природный ум, смётка, хитрость, трудоспособность и настойчивость выдвинули его. Он понял филерство как подряд на работу, прошёл его горбом и скоро сделался нарядчиком, инструктором и контролёром. Он создал в этом деле свою школу – Медниковскую, или, как говорили тогда, «Евстраткину школу». Свой для филёров, которые в большинстве были из солдат уже и тогда, он знал и понимал их хорошо, умел разговаривать, ладить и управляться с ними.

Двенадцать часов ночи, огромная низкая комната с большим дубовым столом посредине полна филёров. Молодые, пожилые и старые, с обветренными лицами, они стоят кругом по стенам в обычной позе – расставив ноги и заложив руки назад.

Каждый по очереди докладывает Медникову данные наблюдения и подаёт затем записку, где сказанное отмечено по часам и минутам, с пометкой израсходованных по службе денег.

– А что же Волк? – спрашивает Медников одного из филёров.

– Волк, Евстратий Павлович, – отвечает тот, – очень осторожен. Выход проверяет, заходя куда-либо, также проверку делает и опять-таки на поворотах, и за углами тоже иногда. Тёртый…

– Заклёпка, – докладывает другой, – как заяц бегает, никакой конспирации… Совсем глупый…

Медников внимательно выслушивает доклады про всех этих Заклёпок, Волков, Умных, Быстрых и Галок – так по кличкам назывались все проходившие по наблюдению. Он делает заключения, то одобрительно кивает, то высказывает недовольство.

Но вот он подошёл к филёру, любящему, по-видимому, выпить. Вид у того сконфуженный; молчит, точно чувствует, что провинился.

– Ну что же, докладывай! – говорит иронически Медников. Путаясь и заикаясь, начинает филёр объяснять, как он наблюдал с другим филёром Аксёновым за Куликом, как тот зашёл «на Козихинский переулок, дом 3, да так и не вышел оттуда, не дождались его».

– Так-таки и не вышел, – продолжает иронизировать Медников.

– Не вышел, Евстратий Павлович.

– А долго ты ждал его?

– Долго, Евстратий Павлович.

– А до каких пор?

– До одиннадцати, Евстратий Павлович.

Тут Медников уже не выдерживает больше. Он уже знает от старшего, что филёры ушли с поста в пивную около семи часов, не дождавшись выхода наблюдаемого, почему он и не был проведён дальше. А у Кулика должно было состояться вечером интересное свидание с приезжим, которого надо было установить. Теперь этот неизвестный приезжий упущен.

Побагровев, Медников сгребает рукой физиономию филёра и начинает спокойно давать зуботычины. Тот только мычит и, высвободившись, наконец, всхлипывает:

– Евстратий Павлович, простите, виноват!

– Виноват, мерзавец, так и говори, что виноват, говори прямо, а не ври! Молод ты, чтоб мне врать! Понял?

Это расправа по-свойски. Что происходило в филёрской, знали только филёры да Медников. Там и награды, и наказания, и прибавки жалованья, и штрафы…

Просмотрев расход. Медников произносил обычно: «Ладно, хорошо». Найдя же в счёте преувеличения, говорил спокойно: «Скидай полтинник, больно дорого платишь извозчику, скидай!» И филёр «скидал», зная, что во-первых, Евстратий Павлович прав, а во-вторых, все равно споры бесполезны.

Кроме своих филёров, при Московском охранном отделении был ещё летучий филёрский отряд, которым тоже ведал Медников. Этот отряд разъезжал по России, разрабатывая агентурные сведения Зубатова или департамента.

То была старая медниковская школа. Лучше его филёров не было, хотя выпивали они здорово и для всякого постороннего взгляда казались недисциплинированными и неприятными. Они признавали только Медникова. Мёдниковский филёр мог пролежать в баке над ванной (что понадобилось однажды) целый вечер, мог долгими часами выжидать на жутком морозе наблюдаемого с тем, чтобы провести его затем домой и установить, где он живёт; он мог без багажа вскочить в поезд за наблюдаемым и уехать внезапно, часто без денег, за тысячи вёрст; он попадал за границу, не зная языков, и умел вывёртываться.

Его филёр стоял извозчиком так, что самый опытный и профессиональный революционер не мог бы признать в нем агента. Умел он изображать из себя и торговца спичками, и вообще лоточника. При надобности мог прикинуться и дурачком, и поговорить с наблюдаемым, якобы проваливая себя и своё начальство. Когда же служба требовала, он с полной самоотверженностью продолжал наблюдение даже за боевиком, зная, что рискует получить на окраине города пулю или удар ножом, что и случалось.

Единственно, чего не было у медниковского филёра, это сознания собственного профессионального достоинства. Он был отличный специалист-ремесленник, но не был проникнут тем, что в его профессии нет ничего зазорного. Этого Медников им привить не смог. В этом отношении провинциальные жандармские унтер-офицеры, ходившие в штатском и исполнявшие обязанности филёров, стояли много выше, понимая своё дело как государственную службу. Позже и штатские филёры, подчинённые жандармским офицерам, воспитывались именно в этом духе, что облагораживало их службу и много помогало делу.

Во всех раскрытиях Московского отделения роль наружного наблюдения была очень велика.

Имелся в отделении свой хороший фотограф и расшифровщик секретных писем, а также и свой учёный еврей, который знал все по еврейству, что являлось при работе в черте оседлости большим подспорьем.

Сребреники Гапона

Сергей Васильевич Зубатов (1864-1917) поступил в Московское охранное отделение с гимназической скамьи, сначала секретным сотрудником, потом небольшим чиновником. Вскоре он обратил на себя внимание своей начитанностью, знанием революционного движения, умением подходить к людям и склонять членов революционных организаций к сотрудничеству. Он обладал редкой настойчивостью, памятью и трудоспособностью. Высшее начальство департамента, посещая охранное отделение, усмотрело в этом чиновнике талантливого, с инициативой человека, который в своей незаметной роли являлся в действительности центром московского сыска. Его скоро и назначили начальником Московского охранного отделения. Спустя три года он уже стал во главе всего политического розыска в России.

Зубатов был фанатиком своего дела, он многое продумал и глубоко изучил вопрос. Касаясь задач розыскной работы, он её разделял на две части: осведомительскую и конкретно-розыскную.

– Правительству, – говорил он, – необходимо иметь постоянно полное освещение настроения населения и общественных кругов, особенно оппозиционных. Оно должно быть осведомлено о всех организациях и примыкающих к ним лицах. Государственная мудрость тогда должна подсказать центральной власти мероприятия, которые уже назрели и которым, следовательно, необходимо войти в жизнь. А жизнь эволюционирует, – говорил Сергей Васильевич, – при Иоанне Грозном четвертовали, а при Николае II мы на пороге парламентаризма.

При этом он твёрдо держался мнения, что самодержавие олицетворяет суверенитет национальной власти и исторически призвано для благоденствия России, а значит, и для её прогресса. «Центр идёт от общего к частному, дедуктивно, – говорил он, – что же касается технической работы розыска, то она должна идти от частного к общему – индуктивно». Поэтому все детали по систематизации розыскного материала и его разработке должны быть особенно точны как в начальной фазе, так и в последущих этапах. Оппозиционное отношение к власти не может быть убито, как и революционные стремления, но полиция должна делать так, чтобы русло движения не было от неё сокрыто. Нужно наносить удары по центрам, избегая массовых арестов. Отнять у тайных организаций типографии, задержать весь их технический и административный аппараты, арестовать местное центральное руководство – это значит разбить и всю периферию. Он считал, что массовые аресты и аресты в провинции означают неправильную постановку розыскного дела и указывают или на неосведомлённость розыскного органа, или на нерешительность власти, которая по тем или иным соображениям не трогает центральных фигур.

Зубатов придавал исключительное значение развивавшемуся движению марксизма, доктрины которого затрагивали самые насущные вопросы рабочего класса. К тому же это движение только в конечном своём итоге намечало захват власти насильственным путём, этапы же – агитация и пропаганда – подчас так бледно выражали признаки преступления, необходимые для преследования по суду, что оставались без возмездия. Зубатов хотел бороться с этим движением рационально, созданием здоровой русской организации, которая другим путём подошла бы к разрешению вопросов, предполагавших революцию.