Александра Толстая - Дочь Страница 41

Мы поняли. Настала полная тишина.

- Товарищ Фигнер! - во все горло заорал чекист.

- Что такое? Зачем я вам? - спросила Вера Николаевна, отделившись от толпы, собравшейся у выхода. - Что вам нужно?

- Вы свободны. Можете отправляться домой!

Бледное худенькое личико старушки побагровело:

- Почему я свободна, почему только я одна могу ехать домой?

- У меня особый приказ вас не арестовывать. Вы свободны!

- Но я не хочу быть свободной! - закричала старая революционерка. - Не хочу, арестуйте меня со всеми. Если они - мои друзья - виновны, то и я с ними! Я член комитета!

- Это меня не касается, гражданка! - И чекист отвернулся и повел нас всех к автомобилям, в которые нас и погрузили.

Некоторые члены комитета просидели несколько дней, другие - несколько месяцев, но мы так и не узнали, почему мы были арестованы.

Должно быть, за то, что хотели помочь голодающим.

Со мной в камере оказалась очень интересная сожительница - Е.Д.Кускова, жена профессора-экономиста Прокоповича, известная в России журналистка.

Мы и не заметили, как прошел день в разговорах о нашем аресте, о прошлом России, о работах по кооперации, которой я в свое время очень интересовалась, организовывая в Ясной Поляне и ее округе кооперативные лавки, кредитные общества, кооперативные молочные, пчеловодные, сельскохозяйственные артели, позднее уничтоженные большевиками.

Вечером, когда принесли ужин, в камеру пришел надзиратель.

- Товарищ Василий! - воскликнула я с радостью.

- Здравствуйте, гражданка Толстая. Рад вас видеть! - И он крепко сжал мою руку. - Опять к нам попали? - И он подал мне маленький пакетик: - Гостинцы вам принес, узнал, что вы здесь.

Кускова смотрела на эту сцену с недоумением и ужасом. Что такое? Почему я радуюсь и трясу руку коммунисту? Мне пришлось ей рассказать, как это случилось.

Во время моего прежнего сидения на Лубянке, 2 товарищ Василий приходил в камеру, и это он предупреждал меня, что доктор Петровская "наседка"* и чтобы я была с ней осторожна. Он же рассказал тогда, что рядом с нами в камере сидел Виноградский, который, как мы узнали впоследствии, был советским осведомителем и шпионом.

Когда я покидала тюрьму, я дала товарищу Василию свой адрес, и он пришел ко мне и, пока мы пили чай, рассказал мне всю свою историю: как он попал в надзиратели и как тяжко ему было работать в ЧК.

- А почему не уходите? - спросила я.

- Невозможно, расстреляют! - ответил он печально. - Гадкая, противная работа. В деревне дом есть, старики мои еще живы, может быть, когда-нибудь и вырвусь из ада этого.

И вот он, узнав, что я в заключении, пришел и принес мне конфет. И я была ему рада...

Меня скоро выпустили. Я вернулась в Ясную Поляну к своим обязанностям.

Школа

В 1922 году я поручила знакомому архитектору составить смету на постройку школы-памятника Л.Н.Толстого, который я должна была представить народному комиссариату по просвещению. Но денег комиссариат не отпустил, и постройка была отложена. Между тем наплыв детей был так велик, что нам пришлось нанять избу в деревне и вести занятия в две смены.

Надо было что-то делать, я ездила в Москву, стараясь получить ассигновку на школу. Я сомневалась, что специалистка-педагог, заведующая отделом, могла бы мне помочь. В черном, хорошо сшитом английском костюме, простая, но, видимо, умная, она внимательно меня слушала, и по тонким губам ее пробегала чуть заметная насмешливая улыбка.

Я была очень рада, что помощником ее оказался наш старый известный педагог.

- Вы просите денег на школу, - сказала заведующая, - почему? Какова ваша роль в этом деле?

- Я организовываю школу.

- Понимаю, но официально?

- Я хранитель Музея-усадьбы в Ясной Поляне, мне вменено в обязанность создать в Ясной Поляне куль...

- Знаю, но по Главсоцвосу* вы не служите?

- Нет.

- Простите, но чем же вы живете, вы же не можете жить на жалованье музейного отдела?

- Нет. Я зарабатываю пчелами.

- Что?! Почему пчелами?

- Продаю мед. Единственная собственность, которую нам, Толстым, оставили это пасека. Каждый раз, когда я приезжаю в Москву, я захватываю с собой липовку с медом, а то и две и продаю знакомым!..

- Xа, xa, xa! - вдруг разразился хохотом маститый педагог, сотрясая громадный просторный живот. - Нельзя ли купить у вас меда?

- Можно, но я не понимаю, почему вы смеетесь, вы бы попробовали потаскать на себе этот мед из Ясной Поляны в Москву. В некоторых липовках больше пуда.

- Ну так мы вас назначим заведующей, - сказала тонкогубая, пряча улыбку.

- Нo у меня нет ни диплома, ни педагогических знаний...

- Ничего! Фактически вы уже заведуете школой.

И мне назначили жалованье - сорок два с полтиной в месяц. Школа была зачислена в сеть школ Главсоцвоса. Утвердили штаты, дали немного денег на оборудование и постройку новой школы.

Я ушла с головой в это дело, и чем дальше, тем больше оно увлекало меня. Появлялись новые сотрудники; все они, так же как и я, со страстью отдавались новой организации. Мы не считали часов, не жалели сил, с утра до поздней ночи мы вертелись в бешеном водовороте.

Думаю, что ни в одной стране люди не работают с такой безудержной, бескорыстной страстью, как в России. После революции это свойство русской интеллигенции еще усилилось. Только благодаря оставшейся в России интеллигенции не погибла русская культура: уцелели кое-какие традиции, сохранились некоторые памятники искусства и старины, существуют еще научные труды, литературные изыскания.

Чем объяснить эту страсть к работе? Массовым гипнозом? Инстинктивным желанием противопоставить творчество большевистскому разрушению? Или просто чувством самосохранения, боязнью остановиться, подумать, осознать? Может быть, в этом и кроется главная причина этой неустанной деятельности? Можно ли делать, дышать, жить, если вдруг поймешь, что вся твоя работа - только вода на большевистское мельничное колесо, что лишь туже затягивается петля на шее народа и что то, что ты сегодня спас, завтра разрушится?

Для того чтобы так работать - надо или быть героями, или не думать.

И в то время, как мы суетились, вдохновлялись, мечтали, работая "для крестьянских масс", "массы" равнодушно, почти враждебно относились к нашим начинаниям. Школы они не хотели.

- Не нужна она нам, - говорили они, - кабы еще Закону Божию учили, а то на что она нам...

По декрету ВЦИКа мы не могли строить на усадьбе - это изменило бы ее общий вид. Мы выбрали под школьный участок Кабацкую Гору*, участок, спускающийся к концу деревни, почти против ворот усадьбы. Земля эта принадлежала крестьянскому обществу. Два раза мои сотрудники собирали сход и просили мужиков отрезать десятину земли под школу, но они решительно отказывались. Вернувшись из Москвы, я в третий раз собрала сходку. Землю дали, но совсем не потому, что осознали необходимость иметь школу, а так уж, из уважения к Александре Львовне, неловко было отказать.

Может быть, крестьяне чувствовали то, что мне и в голову тогда не приходило: что школа оторвет от них ребят, воспитает новых, чуждых семье людей.

Они были правы. Действительно, с каждым годом ребята отходили от родителей все дальше и дальше. Но вначале учителям было трудно. Ребята им не подчинялись.

Молодой, черноватый, нервный учитель в волнении шагал по классу, начиная урок политграмоты.

- Вы, конечно, дети, знаете, что прежде в России был царь. Он управлял страной вместе со своими министрами и мало заботился о том...

- Заяц дерется, - пропищал чей-то голос.

- Зябрев, Миша, перестань!.. Ты вот лучше мне скажи, кто теперь заботится о народе?

Заяц молчал.

- Ну, кто такие большевики: Ленин, Троцкий?

- Знаю, знаю! - обрадовался Заяц. - Я сейчас скажу.

Заяц был самый шустрый и самый маленький из всего класса. Его плохо видно было из-за парты. Он вскочил на скамейку и, захлебываясь от нетерпения отличиться, запел прерывающимся тоненьким голоском:

Ехал Ленин на телеге,

А телега-то без колес.

Куда, черт плешивый, едешь?

Ликвизировать овес!

Оглядываясь на дверь, в ужасе махая руками, учитель несколько раз пытался остановить мальчика, но Миша при громком хохоте всего класса допел частушку.

И таких случаев было много.

Пришел раз мальчик в библиотеку за книгами.

- Разве ты сегодня не учишься? - спросил библиотекарь.

- Нет.

- Почему же?

- А ты не знаешь? Праздник сегодня.

- Праздник? Какой?

- А как же... Ленина пралик расшиб!

Постепенно школа сламывала искренность, непосредственную простоту ребят, слабело влияние родителей; дети инстинктивно улавливали двойственную игру, которую приходилось вести в школе. Мы и сами не заметили, как это случилось.

Старый педагог часто приезжал в Ясную Поляну.

В маленьких санках, одной половиной вися в пространстве, правой ногой, чтобы не упасть, упираясь в отводень, он удерживался в них, хотя его обширный живот и требовал больше половины сиденья. Я возила его из школы в школу.