И Поляков - Донские казаки в борьбе с большевиками Страница 42

Беспощадными расправами с непокорными и жестоким террором Советская власть достигла того, что окончательно поработила волю населения, заставив его рабски выполнять каждое свое распоряжение. Трудно сказать, как бы долго продлилось такое состояние, если бы не стал ощущаться недостаток съестных припасов. Именно ежедневное недоедание начало постепенно пробуждать у обывателя чувства негодования и рассеивать панический страх перед красными владыками. А ведь еще недавно, т. е. в начале воцарения большевиков на Дону, мне приходилось слышать такие рассуждения: - "Ну уж, ежели большевики не пощадили Атамана и Председателя Круга, то с другими, тем более, они не станут церемониться. Они не то, что наше старое Правительство, которое только просило, да уговаривало. Эта власть действует жестоко и решительно и свои угрозы тотчас же приводит в исполнение", со вздохом поведал мне один уважаемый старожил Новочер-касска, видимо готовясь беспрекословно исполнить всякий приказ новых самодержцев. Не менее характерно и то, что если раньше обыватель безучастно и более чем халатно относился к призывам и распоряжениям Донского Правительства, то теперь наоборот, боясь и трепеща перед красными, каждый стремился заранее осведомиться о советских декретах. Уже рано утром, большинство спешило запастись большевистскими "Известиями", дабы прочитать все новости и главное не оставить случайно без исполнения какого-либо распоряжения. Так жестокостью и массовыми расстрелами большевики молниеносно изменили психологию населения. Но к чести Новочеркасских обывателей, следует отметить, что процент открыто ставших на сторону большевиков и делавших красную карьеру, был крайне невелик. Не много оказалось и тех, которые в свое время тайно оказывали услуги большевикам, скрывали их у себя и тем самым страховали себя на всякий случай. Отрадным явлением было и то, что всякая поддержка большевиков или тесный с ними контакт, не оправдывавшийся обстоятельствами, обычно вызывали глухое порицание. На этой почве нередко между близкими происходили разногласия, рушились идеалы, мечтания, разбивалось иногда семейное счастье. В конечном результате, надо сказать, что произвол и безобразия, чинимые Советской властью, постепенно накопляли у граждан чувства негодования и глухого протеста. Правда, эти чувства, ввиду страха, перед властью, редко когда шли дальше излияния своих переживаний по секрету, в кругу родных и близких друзей. В массе же Новочеркассцы оставались безучастными зрителями происходящих событий. Совсем иначе держали себя красные казаки Голубова, особенно 10 полк и 6 казачий батальон. И странно было то, что при Каледине эти же казаки, под влиянием революционного угара и большевистской пропаганды, оружием отстаивали права трудового казачества, попираемые будто бы "буржуазным" Донским Правительством. На фоне общей растерянности и бесправия запутанных горожан, поведение их составляло отрадное явление. Видно было, что они по-своему понимали служение интересам казачества. Вступив в город, они не уподобились красной солдатне и не прельстились возможностью безнаказанного грабежа несчастных обывателей. Наоборот, глумления солдатских банд, массовое избиение и расстрелы невинных людей, чинимые пришлым элементом, к тому же, державшим себя независимо и даже вызывающе в столице Дона, возмутило казачью душу. Уже с первых дней вступления в Новочеркасск, голубовцы начали активно выступать, не допускать и прекращать безобразия и жестокости солдат и матросов, грозя, в случае повторения, разделаться с пришельцами оружием. Быть может, только теперь они увидели какую подлую роль они невольно сыграли, когда ворвавшись в город, открыли путь для разного красного сброда, фактически завладевшего городом. Чувствовалось, что они, как будто теперь гордятся, что своим вмешательством и заступничеством могут хоть немного искупить свою вину. Я замечал, что большевистский произвол и вводимые ими порядки на Дону не только не притягивали красных казаков, но отталкивали их от советской власти и в то же время способствовали этим пробуждению у них любви к родному краю и желания порядка. Можно с уверенностью утверждать, что не будь тогда в Новочеркасске красных казачьих частей Голубова, город безусловно пострадал бы несравненно больше и жертвы были бы многочисленнее. ) То обстоятельство, что в городе стояло несколько казачьих полков, не только не принимавших участия в жестоких расправах но и косо смотревших на убийства граждан почти исключительно казачьего сословия, значительно обуздывало аппетиты красногвардейцев. У них невольно зарождалось опасение, как бы хозяева, пригласившие их, не ударили бы им в спину. Казаки Голубова квартировали постоем в городе. Часть их располагалась и на Комитетской улице. Там мне вскоре удалось установить с ними общение. Тяготясь бездействием, я решил использовать время, вступить в контакт с красными казаками и узнать их настроение. Особого труда эта моя задача не представляла, так как во дворе дома, где я в последнее время скрывался, квартировало пять казаков. Опасно было лишь попасться на глаза жившему в том же дворе сапожнику-большевику, игравшему видную роль в "Совете Пяти". Встреча с ним наверное стоила бы мне жизни, почему и приходилось быть весьма осторожным. Целыми часами, сидя у окна, я наблюдал за казаками. Я видел, как они убирали лошадей, как изредка куда-то уходили, вероятно для несения караульной службы, а остальное время проводили за картами или в разговоре и, видимо, скучали Однажды, я выбрал удобный момент, вышел во двор и заговорил с ними. То же проделал еще несколько раз и вскоре мы уже стали друзьями. Они очень охотно болтали со мной. Сообщали мне все городские новости, показывали мне приказы по полку и постановления их комитета. Но чаще всего, они жаловались, что им служба опротивела, ругали большевиков, ругали Голубова, говоря, что он их обманул и завел и страстно желали только одного: бросить все и разъехаться по домам. На мой вопрос почему они это не делают, - станичники с горечью высказывали свое опасение, что дома им никогда не простят предательства, когда они, поверив, красной сволочи, привели ее с собой на Дон. С особым чувством зависти они передавали мне, что каждое утро в сотнях не досчитываются по несколько казаков, рискнувших ехать домой с повинной.

С своей стороны, я объяснял им создавшееся положение, стремясь внедрить им в сознание главную мысль, что и в Новочеркасске и в целой области казаки должны взять власть в свои руки и не допускать пришлому элементу хозяйничать у нас на Дону. Я видел, что этот вопрос был тогда для них самый больной и острый. Они вполне соглашались со мной и нередко говорили: "Мы еще маленько потерпим, а затем выгоним с Дона красную сволочь; разве это большевики, - это просто - грабители". Иногда к ним во двор приходили и другие казаки этого полка. Они очень внимательно слушали наши разговоры, одобрительно поддакивали и уходя обещали все слышанное передать другим станичникам. Развить пропаганду в больших размерах мне не удалось. Большевистское око бдительно наблюдало за всяким проявлением контрреволюции. Мне стало известным, что большевики установили густую сеть своих тайных шпионов и широко применяют предательство и провокацию. С целью обеспечить себя от возможных "контрреволюционных" выступлений, они вкрапили по всей области красногвардейские гарнизоны, изолировали округа и затруднили сношение между ними. Одновременно большевистские комиссары весьма зорко следили за настроением в станицах, используя для этого иногородний элемент, добровольно выполнявший роль соглядатаев и шпионов. Усердие иногороднего населения порой было столь велико, что временами они предлагали большевикам, при поддержке красных отрядов, расправиться с казаками и в зародыше подавить всякое казачье выступление против Рабоче-крестьянской власти. Такую ретивость иногородних, местное советское начальство весьма поощряло. Оно благоволило к ним, наделяло их землей, уравнивало в правах с казаками и, вооружало оружием, отбираемым у казаков. Казаки видели, что все симпатии новой власти на стороне иногородних. Эта несправедливость колола их самолюбие, вызывала чувство обиды и одновременно побуждала искать выход из создавшегося положения. Уже местами, казалось, казаки осознали, что они по собственной вине загнаны в тупик и что, быть может, недалеко дни, когда за содеянные ошибки им придется платить кровью. Для казаков положение было особенно безотрадным, так как оружия не было и борьбу пришлось бы начинать голыми руками, надеясь только на свои собственные силы. На помощь извне рассчитывать не приходилось, ибо сведения о Походном Атамане были скудны, противоречивы и мало утешительны. Несколько раз, я сам упорно пытался подучить какие-либо вести о Походном Атамане или Ген. Корнилове, но все мои настояния никаких результатов не дали. Только однажды мне передали, будто бы в Новочеркасск прибыл гонец Ген. Корнилова и ищет "верных людей", желая с ними вести какие-то переговоры. Но я от этого свидания отказался. Откровенно скажу, что мне не внушала доверия ни личность гонца, мне неизвестного, ни сама довольно странная постановка вопроса. Я считал более полезным работать среди рядовых казаков, нежели вступать в конспиративные организации, возглавляемые неизвестными мне лицами и могущими в результате оказаться провокационными. В скором времени, при помощи своего дальнего родственника, мне удалось установить связь с главным гаражом красных. Волею судьбы, у них на службе очутился неподкупный, честный и убежденный "контрреволюционер" шофер-урядник У 50). Познакомившись с ним, я сразу же был уверен, что он меня не только не выдаст, но главное, в нужный момент, принесет огромную пользу делу. По моему совету он в короткое время подобрал себе надежных единомышленников и, по первому требованию, был готов привести все машины в негодность, тем самым лишив большевистских главарей быстрого средства передвижения. И действительно, мои на него расчеты вполне оправдались: в день захвата города восставшими казаками, все автомобили достались нам и красные комиссары вынуждены были удирать в Ростов пешком верхом или на подводах. Во время восстания в низовьях Дона, урядник У. неотлучно находился при мне, нередко выполняя сложные и опасные поручения. Будучи большого роста и обладая колоссальной физической силой, он сильно импонировал казакам и зачастую был крайне полезен своим на них влиянием. В средних числах марта симпатии Новочеркассцев к казачьим частям Голубова значительно возросли, что следует объяснить, как человеколюбием этих частей, так и неучастием их в грабежах и насилиях. Но чем больше росли симпатии горожан к Голубоацам, тем больше участились ненависть и недоверие к ним красного сброда, осевшего в городе. Те из горожан, кто раньше проклинал Голубова, теперь забывал все недавние его преступления и в его лице видел будущего освободителя города от красного засилья. Но сам Голубов, мне думается, едва ли испытывал какое-либо раскаяние или серьезно помышлял о такой миссии. Вероятнее предполагать, что больше всего он был поглощен мыслью скорее исправить пошатнувшееся положение, восстановить свое былое влияние на казаков-фронтовиков, приобрести вновь популярность и вновь играть видную роль. С целью поднять свои акции и привлечь к себе внимание казачества, Голубов начинает брать "направо" и затем, как увидит читатель ниже, проделывает историю с М. Богаевским, стремясь этим лишь снискать к себе симпатии интеллигенции и особенно офицерства. Помню, как многие мне тогда говорили: "Голубова теперь нельзя узнать, так он поправел, открыто ругает Подтелкова и весь "Совдеп", не признает Ростовской власти, освобождает офицеров из-под ареста и зовет их в свои части, недвусмысленно намекая на близкую расправу с "красногвардейскими бандами". Перемену в Голубове, я объяснил тем, что привыкнув играть первую скрипку, он, будучи оттерт на задний план, видимо готовился к реваншу. Обстановка этому весьма благоприятствовала. В большевистских верхах не все было благополучно. Начавшаяся между главарями грызня, принимала все более и более острую форму и вскоре перекинулась даже на печать. 27 февраля в "Известиях" появилось следующее стихотворение за подписью сестры Голубова: