Андерс Стриннгольм - Походы викингов Страница 42

Древние прекрасные героические поэмы немцев, песнь о Нибелунгах и книга героев, сохраняющие неясные воспоминания из времен великого переселения народов и ближайших к нему столетий, воспоминания, отчасти давно не известные на севере, встречаемые в старинных героических песнях древнейшей Эдды, — все эти стихотворения, составляющие круг германских сказаний, также принесены исландцами и на северном языке обратились в саги Вилькена и Нифлунга, Вольсунга и Бломстурвалла.[138] Переведены также стихотворения о падении Трои, населении затем Италии и о разных других событиях древности, написанные в романтическом духе Генрихом Вельдеком, Вольфрамом фон Эгиенбалом и другими в XII и XIII столетиях; на северном языке они составили летопись Трояборгскую, Троюманна-сагу вместе с сагою о Гекторе и многими другими. Приносимы были рассказы даже из далекой Италии, давшие содержание саге про волшебника Вергилия и других о похождениях в Сицилии.

По примеру провансальских и швабских миннезингеров начали писать стихотворные жизнеописания некоторых лиц, известные под именем Rimur. Исключая испанские о Сиде и Амадисе, едва ли есть другие сказания, известные в Европе в средние века, или какое-нибудь романтическое содержание песни и саги, которых не усвоили бы себе исландцы, очень восприимчивые ко всему глубокомысленному и идеальному.

Впрочем, эти иноземные произведения изящной словесности они не переводили просто на свой язык, но придавали им северный тон и оттенок; у какого бы народа ни были бы взяты иноземные рассказы, их богатыри всегда получали северный облик, северные нравы и образ мыслей; рыцари Англии, Франции и Германии обращались в северных викингов, а женщины этих стран — в обитательниц женских светлиц (Jungfrubus); всегда носили одежду севера.

Потом по чуждым образцам начали создавать из собственного воображения романтические рассказы, которым основанием служили действительные предания старины, украшенные вымыслом; наконец начали вымышлять и лица, и события, Так, после баснословных и исторических саг, когда их источник иссяк, появился третий род — романтических саг: он принадлежал к числу позднейших, но самых многочисленных произведений исландской словесности и заслуживает внимания, как памятники учености, литературной деятельности и смелого воображения исландцев, сверх того, они важны по обилию источников для описания нравов и образа мыслей того времени, а также и по сохранившимся в них древнейшим преданиям.

Кроме того, вся исландская словесность, имевшая первоначальным основанием песни старинных скальдов и выросшая в недрах народа, отличается тем резким для того века свойством, что она написана на туземном языке в то время, когда ни у одного народа в новейших европейских государствах язык не достиг еще такой степени независимого развития и латинский был повсеместным образцом выражения книжного и письменного. Напротив, язык исландцев — тот же самый, каким говорили на всем скандинавском севере, и в исландских рукописях называется иногда северным (Norraena Spracbe), иногда датским.

Оттого исландские исторические сочинения не менее важны для познания как древнескандинавского языка, так и теогонии древних скандинавов, их преданий, нравов, образа мыслей и государственного устройства до времен, предшествовавших введению христианства на севере. Еще до сих пор, благодаря отдаленности от иноземного влияния и раннему развитию словесности, язык в Исландии сохранился чище, нежели какой-нибудь другой из живых языков; но в Швеции, Норвегии и Дании более тесные связи с чужими странами и их словесностью, успехи образованности, государственные перевороты и другие обстоятельства имели то последствие, что наречия этих трех скандинавских государств более или менее отдалились от старинного языка, которому только один шведский остался верным больше всех.[139]

Так Исландия справедливо называется воспитательницей северной словесности, северной песни и истории. Чтение древних саг и теперь еще любимое и единственное развлечение исландца; в своей семье чтением сокращает он долгие зимние вечера; в нем же находит удовольствие и в гостях. Хозяин начинает читать, другие продолжают, если он устанет. Некоторые знают наизусть саги, другие пользуются печатными экземплярами или, по недостатку их, красивыми рукописями, нередко написанными самим поселянином.

Теперь на этом острове обитатели живут только воспоминанием о том, чем были некогда их предки, живут в постоянной нужде, однако ж довольные и покорные судьбе, промышляя скотоводством и рыбною ловлею. Но в этой стране, где, по словам одного путешественника, теперь нельзя бы предполагать присутствие человека, если бы берега ее не были уставлены лодками, некогда жило глубою сочувствие к наукам и искусствам, процветала северна словесность, обитала свобода в общественной и довольств в домашней жизни. Ее народ был любознательный путешественник, собиравший в чужих краях сокровища науки, почитатель поэзии скальдов и сказаний старины; высшим благом жизни была для него древняя независимость, и всякий исландец, наживший в путешествиях богатство и славу, наперекор всем соблазнам, предоставляемым ему жизнью на чужбине, спешил вернуться в свою ледовитую родину, обделенную природой. Это показывает нам, что всякое отечество может быть сносным, даже цветущим, если свбода повеет на него своим свежим дыханием.

Четыре столетия на этом острове господствовала гражданская свобода, за исключением Скандинавии неизвестная остальной Европе. От государственного устройства шведского королевства исландское отличалось только тем, что природа вещей и сила обстоятельств требовали в одном государстве, а в другом делали это ненужным. Воинственная толпа, странствовавшая с Одином, поселилась в чужой стране, среди оседлых уже тамошних племен и в соседстве народов, относительно которых нужно было держать себя в оборонительном положении: такие обстоятельства, естественно, вызывали учреждения, имевшие главной целью безопасность государства от внешних врагов. Но единственной целью отдельных семейств, поселившихся на необитаемой Исландии для спасения древней свободы и права от притязания сильных земли, за недостатком внешних врагов, могло быть основание законных отношений между равными поселениями, охраняющих взаимные их права и спокойствие. Положение шведского государства требовало преимущественно воина в его главе; король с обширной воинской властью был высший представитель и правититель; все устройство государства получило более воинственный характер. Но Исландия, вдалеке от военных опасностей, погруженная в заботы об установлении законного порядка, имела нужду в верховной власти только для решения возникавших споров или решения важных судебых вопросов; ей необходим был толкователь законов, руководитель при совещаниях и судебных тяжбах в народном собрании; оттого-то лагман, оратор альтинга, был высшим сановником в Исландии, следил с живейшим участием за ходом рассуждений при тяжбах, потому что эти последние слишком затрагивали государственный быт Исландии и каким бы то ни было образом очень близко касались общих выгод; оттого-то все, принадлежащее к законодательству и сущности тяжбенных дел, развилось на этом острове до удивительного совершенства в тогдашнее время, даже подходило к сутяжничеству и опытному крючкотворству.

Так государственный быт Исландии, Швеции и многих других государств сначала принял тот вид, который предписывала нужда, но в дальнейшем развитии устроился сообразно с обстоятельствами; Швеция, по духу республиканская, стала по наружности монархической, Исландия же осталась республикой, как по духу, так и по наружному складу. По мысли исландца, его государство должно управляться союзом свободных людей, без влияния внешних обстоятельств; верховную власть следовало вручить независимым сочленам общества, свободным домовладельцам, с одинаковыми правительственными правами, но это равенство, составляющее основную мысль демократического начала, отчасти ограничивалось правами и значением, переходившими к потомкам первых родоначальников, наследственностью должности годи, начальника годорда: в его семействе 36 таких годи представляли некоторый род высшего дворянства; они составляли сенат и высший суд Исландии в альтинге; из них набирался лагман, носивший это достоинство до тех пор, пока пользовался общим доверием; он созывал годи подавать свои мнения о новых законах или в других важных делах; их мнения предлагались через него народу, который одобрял их и давал им силу или отвергал.

Годи уже рано обнаружили стремление расширить пределы своей власти, каждый в своем хераде. Но эта должность никогда не оставалась так строго наследственной, чтобы не имело место избрание народом; притом свободные люди херада неохотно подчинялись чужой воле, тем меньше сносили несправедливость и насилие, потому власть годи преимущественно основывалась на его личном значении и превосходстве сил на его стороне; нередко случалось, что другой честолюбивый, умный и знатный человек ни в чем не уступал годи своего херада.