Борис Тумасов - Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский Страница 42

Очутившись на Рязанщине, увидел безлюдье. Не стал задерживаться, отправился в землю Московскую, где, по слухам, ордынцы меньший разор учинили.

Так и осел здесь смерд, семьей обзавелся, землю пашет, князю дань платит.

Жаловался смерд на княжьего тиуна: в полюдье нередко сверх меры берет. А как жить крестьянину, коли неурожаи частые? Ко всему, было у смерда четверо сыновей, всего один остался: двух татары угнали, один на поле брани пал, и лишь меньшой при нем живет…

Стемнело, и в избе зажгли лучину. Она горела тускло, роняя нагар в корчагу с водой, шипела. Пригнувшись, вошел молодой бородатый мужик, отвесил князю низкий поклон.

- Сын мой, Симеон, - сказал старик. - Нонешней весной женю. То не изба, где не слышно детских голосов.

Помолчали. Потом старик произнес:

- Я, князь Даниил, отца твоего, светлого князя Александра, помню. Крутоват был,. но справедлив и в делах воинских зело разумен.

Симеон молча уселся в углу, принялся чинить сбрую. За окном заунывно выл ветер. Хозяин заметил:

- К утру дождь надует. Князь Даниил спросил:

- Какая судьба, старик, тебя с моим отцом сводила?

Хозяин усмехнулся:

- Такая, княже, какая и с тобой. Вот здесь, на этих полатях, спал он, когда однажды из Орды ворочался. Устал, видать, не до разговоров ему было и не в духе пребывал. По всему, горько на душе. Да и откуда сладости быть - у хана унижение, а на Руси все в упадке и запустении…

За полночь заснул Даниил Александрович. Спал не спал, а с рассветом на ногах. Дружинники, готовые к отъезду, ждали князя. Срывались первые крупные дождевые капли, когда Даниил Александрович пустился в дорогу.

Его окликнули, и он вздрогнул. Любомир узнал бы этот голос из тысячи. Ее голос, нежный, зовущий. Княгиня Анастасия стояла совсем рядом, и удивительно, как гридин не заметил ее.

- Любомир, - сказала она, - приведи коня, уж не отвыкла ли я сидеть в седле…

Она гнала все дальше и дальше от города, будто рвалась от своей любви, но та оставалась с ней, была близко, стоило лишь оглянуться. Любомир без доспехов и оружия, ворот рубахи расстегнут, русые волосы теребит ветер. Он не отставал от княгини, не спускал с нее глаз, а в них все: и нежность, и преданность.

Анастасия поняла: в Любомире вся ее жизнь. За долгие месяцы, которые она провела в Орде, истосковалась по ласке. Свернула в лес, натянула повод, и конь послушно замер…

Шатер Ногая стоял у самого Сурожского моря, за Доном, где берега были в тополях и тальнике. Весной тополиный пух и сережки верб падали в воду и уплывали в открытое море.

Море бывало то ласковым, как добрая женщина, то грозным, каким нередко бывал и он, Ногай. В его власти огромная орда. Хан волен казнить любого, будь то простой воин или ханский родственник. Так случилось и в тот день, когда Ногай привел орду к морю. Он заподозрил мурзу Селима в измене и велел умертвить его. Подобное постигнет всякого, кто замыслит против хана.

И еще Ногай уверен, что его главный враг - Тохта. Тот Тохта, который сделался ханом Большой Орды не без его, Ногая, помощи.

Тохта коварен, и мурза Селим подтвердил это перед казнью. Хан Большой Орды склонял его к измене. Неблагодарность Тохты - плата за добро, оказанное ему ханом Ногайской Орды.

Небо хмурилось, и, подобно морю, мрачнел Ногай. Из степи, где пролегала татарская тропа на Русь, донесли: из Сарая возвращается во Владимир великий князь Андрей, а с ним мурза Чета.

Ногай недоволен: конязь Андрей миновал Ногайскую Орду и не оставил хану даров. Великий конязь искал милости у Тохты, но потерял ее у хана Ногайской Орды, а потому, сказал сам себе Ногай, он поможет тому урусскому конязю, кто обратится к нему. Пусть это станет уроком для тех удельных конязей, какие не хотят замечать его, хана Ногая. Пусть они, направляясь в Сарай, прежде поклонятся хану Ногайской Орды…

Волна за волной накатывались на берег. Соленая пыльца оседала на лице Ногая, и он тыльной стороной ладони время от времени отирался. Хан слушал море, в его грозном гуле чудился рев тысяч и тысяч воинов, рвущихся в бой. В нем хан выделял голос отца, сотника Исмета. Ногай помнил, как отец привел его, мальчишку, к морю и сказал: «Сюда нас привел Бату-хан, ты же отправишься к другому морю и там разобьешь свою вежу».

Ногай исполнил завет отца: от моря Хвалисского, где жили улусы Большой Орды, он увел свою орду к водам морей Сурожского и Русского. Здесь его, Ногая, степи, его становища. Если обратиться лицом к восходящему солнцу, там владения Тохты; по правую руку аулы закубанских касогов; по левую - лесные земли урусов, а тут, где заходит солнце, его, Ногая, степи.

Хан тронул коня и вскоре увидел свой стан, шатер и множество шатров своих вельмож.

Ногай пробудился от окриков караульных и неистового собачьего лая. Откинув полог, в шатер заглянул раб, прислуживавший хану.

- Что за голоса я слышу? - нахмурился Ногай.

- Приехал переяславский конязь.

- Пусть поставит свой шатер, а когда я пожелаю, то позову его.

Ногай зевнул, подумал, что переяславского конязя привела сюда не иначе как княжеская распря. Верно, станет просить помощи. И хан усмехнулся: вот и настало время, когда не к Тохте, а к нему явился с поклоном один из удельных конязей…

Переяславца Ногай принял на третий день, на заходе солнца, когда жара спала и повеяло прохладой. Хан восседал на кожаных подушках, набитых верблюжьей шерстью, ел вареное мясо барашка и запивал кумысом. Князь Иван остановился у входа, низко поклонился.

- Проходи и садись рядом со мной, - милостиво указал Ногай на место на ковре.

Сел князь Иван, а вслед гридни внесли подарки для хана.

Ногай рассмеялся:

- Ты, конязь, не получил поддержки Тохты, потому и завернул ко мне.

- Нет, хан, и в том ты можешь убедиться по моим дарам.

- Хм! Тохта благоволит к конязю Андрею, ты беден. Но я поддержу тебя и не позволю великому конязю чинить тебе обиды.

И хан снова усмехнулся, подумав о том времени, когда они с Тохтой водили дружбу. Тогда Тохта еще не был ханом и только мечтал о власти, заверял Ногая в дружбе. Он усыпил его бдительность, и темник Ногай помог Тохте сесть на трон в Большой Орде.

Позже Ногай понял свою ошибку и откочевал из владений Тохты, его вежи расположились у Днепра. Но Тохта не преследовал Ногая: царевичи и мурзы отговорили, а темники сказали хану: «К чему проливать кровь?..»

А на второй год Ногай объявил себя ханом своей Орды, и Тохта смирился…

Прищурившись, Ногай долго смотрел на покорно стоявшего переяславского князя, наконец произнес:

- Ты, конязь Иван, впредь не в Сарае защиты ищи, а у меня. Садись рядом, отведай мяса молодой кобылицы, испей кумыса. Я знаю, у тебя нет детей, это беда. Хочешь, я дам тебе в жены свою сестру? Она родит сына, и будет он конязем Переяславским!

Князь Иван потупился.

- Ты думаешь? - спросил Ногай.

- Хан, - ответил переяславец, - чую, дни моей жизни сочтены, и к чему немощному молодая жена?

- Хе, ты рассуждаешь, как древний старик. Юная жена - добрый лекарь.

- Умирающего не оживить.

- Твое дело, конязь, - недовольно промолвил Ногай. Но, если ты когда пожелаешь, я исполню обещанное.

- Добро, хан. Я чуял, что найду в тебе покровителя. Теперь, коли великий князь Андрей замыслит что-то против меня, я знаю, где сыщу заступника.

Ногай кивнул:

- Ты сказал истину, конязь Иван.

Не ведала, не гадала Дарья, что уже этим летом она окажется в Москве и осядет здесь до конца жизни.

А все случилось неожиданно. Возвращался из Великого Новгорода московский торговый человек и в Твери, остановившись на отдых, увидел юную и пригожую Дарью. И торговый гость тоже был молод и статен, а в делах удачлив. Приглянулась ему девица, и задержался он в Твери. Узнав, что зовут ее Дарьей и нет у нее родных, укараулил, когда она шла от обедни, да и предложил:

- Выходи за меня, Дарьюшка, замуж. Я не беден и тебя в обиду никому не дам. А зовут меня Парамон, и в Москве среди купцов я человек известный.

Недолго думала Дарья: Парамон из Себя видный и, по всему, добрый - эвон, как ласково на нее поглядывает. Согласилась.

Привез Парамон Дарью в Москву и вскоре отправился по торговым делам на Белоозеро, да там и сгинул. Видно, лихие люди подстерегли купца в пути.

С той поры жила Дарья в верхней части Великого посада, где монастырь Николы Старого, в купеческом домишке, сажала в огороде лук и капусту, а по воскресным дням, когда шумело торжище, продавала пироги с капустой.

Ни вдова Дарья, ни мужняя жена…

На заре борьбы Твери с Владимиром за великокняжеский стол Москва была малым городом, не соперничавшим ни с Тверью, ни тем паче с Владимиром.