Александр Пыльцын - Правда о штрафбатах. Страница 43

Уже через несколько часов мы въехали в этот небольшой городишко.

Бросился я к первой попавшейся повозке, запряженной какой-то тощей лошаденкой, которой управлял совсем молодой солдатик (почему-то без погон), и спросил его, где размещается госпиталь. Я целый день не переставал удивляться, как мне везло, но здесь моему удивлению уже не было предела. В солдатике этом я с трудом, но узнал ритиного брата Стасика, уехавшего, как оказалось, тайком с ней и со своей мамой, врачом, на фронт. Он тоже, кажется, узнал меня и на мой вопрос ответил вопросом: "Вам нужна Рита Макарьевская?" Я бросился к нему, обнял его щупленькую фигуру, вскочил в повозку, и он не спеша повез меня к госпиталю, хотя мне хотелось спрыгнуть и бежать туда, куда он мне укажет.

Вскоре мы подъехали к группе домов, в один из них вбежал Стасик, но быстро выскочил оттуда и сказал, что Риту не выпустили, там какие-то важные занятия проводит сам начальник госпиталя, а Рита сказала, чтобы мы шли к ним домой.

Меня удерживало от принятия этого приглашения наличие тех проклятых насекомых, которые не только испортили нам всем и так несладкую жизнь в окопах, но еще и ставят меня в ужасно неловкое положение перед давно ожидаемой и безмерно желанной встречей. Вообще-то именно из-за этого я и не рассчитывал здесь задерживаться, хотя увидеть свою любимую хотелось до безумства. И вот, наверное, это безумство и то, что с мамой Риты Екатериной Николаевной я был уже давно знаком, заставили меня сразу же принять решение честно признаться ей в этом своем несчастье, а там будь что будет, но Риту я все равно дождусь и хоть на улице (было в этот день не очень морозно) побудем вместе.

Пришли. Екатерина Николаевна в окно увидела нас и выскочила, узнав меня. Видимо, я очень покраснел от стыда за предстоящее признание, потому что она сразу встревоженно спросила, что со мной, не болен ли я. Пришлось сразу, без предисловий, выложить ей все и сказать, что я лучше подожду Риту здесь, на улице. Однако она, сразу все поняв и оценив важность предстоящей встречи для нас, мгновенно приняла другое решение: "Заходите, Саша, не стесняйтесь этого недуга, к сожалению, на фронте это не редкость, очень многие раненые к нам поступают с этим. Мы сейчас примем нужные меры".

Зашли. Она тут же заставила меня снять обмундирование, пройти в маленькую комнатку (видимо, Стасика), снять белье, надеть белый медицинский халат и лечь в постель, отдохнуть, пока придет Рита. Белье мое она тотчас же стала кипятить на жарко натопленной плите, а гимнастерку и брюки тщательно гладить раскаленным утюгом.

Я не представлял, как же произойдет наша встреча и, несмотря на почти бессонную перед этим ночь (да еще и не одну!), ушедшую на написание боевых характеристик штрафникам, передачу района обороны и другие дела, все-таки от волнения перед главной в моей фронтовой жизни встречей так и не заснул.

Через несколько часов прибежала Рита. Я вскочил с постели в непривычном для себя одеянии — в белом врачебном халате явно не по моему росту. Видимо, мама ввела ее в курс дела, и она не удивилась, увидев меня в таком наряде, бросилась ко мне, и мы, обнявшись, долго так стояли.

Как Рита изменилась! Прошло всего немногим больше года после нашего расставания в Уфе, а она так повзрослела! Не раз стиранная гимнастерка с погонами на ее ладной, чуть пополневшей после блокадной худобы фигуре сидела ловко, вместо солдатского ремня на ней был офицерский. Такая же высветленная от стирок юбка, туго обтягивающая ее стройные ноги.

Мы безмерно радовались этой подаренной нам судьбой встрече, и пока всю ночь неугомонная Екатерина Николаевна вываривала и утюжила мою одежду, мы говорили, говорили, говорили… Вспоминали все, что произошло за этот год с нами до сегодняшнего счастливого вечера.

Да, об этой встрече мечтали мы долгие дни, недели, месяцы…

…Теперь, когда в работе над этой книгой нахлынули воспоминания о том тревожном и счастливом времени, наверное, пришла пора подробнее рассказать об истории нашего знакомства и романтических отношениях, завершившихся фронтовой свадьбой. Этому я посвящу следующую главу своих воспоминаний.

Сделать это мне будет нелегко, если учесть, что к 40-летию Победы, в декабре 1984 года обозреватель "Комсомольской правды" Инна Павловна Руденко опубликовала в этой газете большой, во всю полосу очерк, который назвала "Военно-полевой роман". Это название очерку она дала в пику художественному фильму Петра Тодоровского под таким же названием. А фильм этот, как тогда его оценивали фронтовики и особенно — фронтовички, показался нам попросту пасквилем на женщин, которые на фронте, рискуя жизнью, сражались с врагом. А в фильме Тодоровского женщина на фронте — не боец, а развлечение для комбата.

Так вот, Инна Павловна на примере нашей фронтовой судьбы постаралась (и, по-моему, успешно) развенчать взгляд Тодоровского на эту непростую проблему. И в своем очерке подробно написала о моем знакомстве с Ритой и о взаимоотношениях, переросших в большую любовь. Любовь, выдержавшую и долгую разлуку, и совместный боевой путь в штрафбате на последних месяцах и верстах той длинной и тяжелой войны. Мне трудно уйти от той канвы, той тональности, которые вложила в очерк опытнейшая журналистка (понятно: о женщине писала женщина!). Поэтому я постараюсь не рисовать широкое и всестороннее полотно нашего «военно-полевого» романа, а попробую ограничиться прежде всего тем, что не вошло в очерк Инны Руденко.

Не знаю, как это у меня получится, ведь так много тогда всего произошло, но следующая глава моей книги в основном будет лирическо-романтическая.

ГЛАВА 8

История знакомства с будущей женой. Любовь с первого взгляда. Адрес на песке, Уфа. Неожиданные оперно-балетные впечатления. Фронт. Почтовый роман длиною больше года. Фронтовая свадьба

А началось все с того, что в запасном полку, стоящем в поселке Алкино под Уфой, где служил тогда я, молодой лейтенантик, теплым летним вечером полковой оркестр играл на танцплощадке вальсы, а мне было не до танцев. Причина банальная: у молодого лейтенанта в его 19 с небольшим лет резались сразу два зуба мудрости. Боль была изнуряющая, и я бродил за забором, скрывавшим танцующих, таких же молодых офицеров, недавно только сменивших петлицы с «кубарями» на офицерские погоны со звездочками. В основном их партнершами были разодетые девушки, работницы расположенного недалеко молочного завода. Вот с этими «молочницами» крутила всласть не только вальсы да танго офицерская молодежь — успели «закрутить» нешуточные романы.

На скамейке, стоящей вблизи забора, я увидел тихо и горько плачущую худенькую блондинку, одетую явно не для вечера танцев. Может, мне просто стало ее жаль, а может, захотелось отвлечься от надоевшей зубной боли, но я подошел к ней и заговорил.

Выяснилось, что Рита (так звали девушку) — ленинградка, которой вместе с мамой и младшим братишкой (отец умер от голода) удалось эвакуироваться из блокадного города в Уфу, где у них было много родственников. Горком комсомола взял шефство над эвакуированными питерцами и чтобы немного подкормить отощавшую на блокадном пайке девушку, определил ее пионервожатой в лагерь, размещавшийся здесь же, в Алкино, неподалеку от нашего полка. Ее одежда — какие-то уже неопределенного цвета лыжные шаровары, видавшая виды, но опрятная блуза на худеньких плечах, да еще, вдобавок, вместо туфель, которые были бы более подходящими для танцев, деревянные дощечки с прибитыми к ним перекрещивающимися ремешками (такие вот «сабо» военной поры) — ну никак не подходила к обстановке на танцплощадке. Вот и заплакала девушка…

Проговорили мы долго. И она успокоилась, и моя нестерпимая зубная боль как-то незаметно сбавила свой неистовый накал. Проводил я ее до самого пионерлагаеря, а там какая-то злая дородная тетка лет 35–40 стала строго Рите выговаривать за то, что та оставила без надзора своих далеко не ангельских повадок подопечных. Пришлось заступиться. Так я познакомился и с начальницей Риты. Может, это и помогло бедной девушке, так как эта гранд-дама стала относиться к ней помягче.

Договорились с Ритой встретиться назавтра. И через несколько дней я почувствовал, что уже с трудом могу дождаться очередной встречи.

Всяких дежурств, нарядов, караулов я раньше, честно говоря, не избегал, а даже от однообразия службы находил какую-то особую прелесть в ощущении своей ответственности то ли за батальон, то ли за караул, то ли за пищеблок. Так вот, теперь эти наряды стали ненавистны мне, так как не давали возможности ежедневно встречаться с этой очаровательной девушкой, с которой было так интересно. В общем, как говорится, влюбился "по уши" с первого взгляда.

Но однажды она не пришла в назначенное время к заветной скамеечке. Расстроенный, я все же заметил, что рядом, на песке, палочкой, брошенной тут же, был начертан… адрес: "Уфа, ул. Цюрупы…". Теперь оставалось ждать удобного момента. А у нас в Алкино тогда в ходу был такой «юморной» стишок: "Деньги есть — Уфа гуляем, деньги нет — Чишмы сидим" (Чишмы — это ближайшая, в 5–6 километрах от нас узловая станция).