Ричард Эванс - Третий рейх. Зарождение империи. 1920–1933 Страница 43

В середине 1920-х статистик левых взглядов Эмиль Юлиус Гумбель опубликовал цифры, согласно которым 22 политических убийства, совершенных левыми радикалами с конца 1919 г. до середины 1922 г., привели к 38 обвинительным приговорам включая 10 смертных казней и тюремные сроки в среднем по 15 лет каждый. При этом 354 политических убийства, которые в тот же период были совершены, по мнению Гумбеля, правыми радикалами, завершились 24 приговорами без смертных казней, а тюремные сроки в среднем составили 4 месяца. 24 убийцы, признавшиеся в своих преступлениях, были оправданы судами[354]. Конечно, эта статистика могла быть не совсем точной. Кроме того, по инициативе экстремистских партий в рейхстаге и при достаточной поддержке со стороны других политических группировок «политическим преступникам» часто объявляли амнистии, поэтому многие из них освобождались, отбыв лишь небольшую часть срока. Однако важным в поведении судей было их послание обществу, послание, подкрепленное многочисленными в годы Веймарской республики преследованиями, которым подвергались обвиняемые в государственной измене пацифисты, коммунисты и другие люди с левого фланга политического фронта. По данным Гумбеля, тогда как за последние три мирных десятилетия бисмарковского рейха за государственную измену было осуждено только 32 человека, за четыре относительно мирных года, с 1924 по 1927 год, было предъявлено более 10 000 обвинений в предательстве, которые в результате обернулись 1071 приговором[355]. Значительное число судебных дел касалось людей, имевших смелость рассказывать в прессе о секретных вооружениях и маневрах армии. Наверное, самым известным примером было дело пацифиста и левого редактора Карла фон Осецки, которого в 1931 г. приговорили к восемнадцати месяцам заключения за публикацию в его журнале Die Weltbuhne («Мировая сцена») статьи, поведавшей о том, как немецкие солдаты проходили подготовку в составе боевой авиации в Советской России, что было незаконным в соответствии с условиями Версальского мирного договора[356]. Другое такое же известное дело было связано с левым журналистом Феликсом Фехенбахом. Его преступление, совершенное в 1919 г., состояло в публикации баварских документов от 1914 г., относившихся к началу Первой мировой войны. По мнению суда, это повредило интересам Германии в мирных переговорах. Фехенбах был приговорен к одиннадцати годам заключения в Мюнхене так называемым Народным судом — чрезвычайным органом, созданным для отправления упрощенного судопроизводства по делам о мародерстве и убийствах, совершенных во время Баварской революции в 1918 г.[357] Он был преобразован для работы с делами об «измене» во время контрреволюции следующего года. Такие дела не прекращались до 1924 г., несмотря на то что Веймарская конституция пятью годами ранее поставила их вне закона Создание народных судов с их игнорированием обычной юридической системы, включая отсутствие любых прав на апелляцию по принимаемым вердиктам, и неявным предоставлением правосудия в руки «народа», а не закона породило угрожающий прецедент, и такие суды были восстановлены нацистами в 1933 г.[358]

Пытаясь противодействовать этому влиянию, социал-демократы в 1922 г. смогли протолкнуть Закон о защите Республики. Согласно этому закону, Государственный суд должен был передавать дела правых политических преступников из слишком симпатизирующих им судов в руки назначенных рейхспрезидентом судей. Судебная система вскоре смогла его нейтрализовать, и он оказал небольшое влияние на общую тональность приговоров[359].

Фридрих Эберт и социал-демократы, хотя предположительно и были против смертной казни по политическим принципам, санкционировали ее в Законе о защите Республики и задним числом одобрили казни, осуществленные в период гражданских беспорядков послевоенного времени. Этим они упростили для будущих правительств введение схожих драконовских законов по защите государства и разрушение центрального принципа правосудия, состоящего в том, что ни для какого преступления нельзя определять наказание, не предполагавшееся во время совершения этого преступления[360]. Это тоже был опасный прецедент для будущего.

Обычным судам не было особого дела до принципов, провозглашенных в Законе о защите Республики. Судьи практически всегда демонстрировали снисходительность по отношению к обвиняемым, если те заявляли, что действовали из патриотических убеждений, независимо от характера преступления[361]. Например, по результатам Капповского путча, этой вооруженной попытки свергнуть законно избранное правительство, был вынесен только один обвинительный приговор, и даже этот единственный обвиняемый был приговорен всего лишь к краткому заключению в крепости, поскольку судьи посчитали его «самоотверженный патриотизм» смягчающим фактором[362]. В 1923 г. четыре человека выиграли апелляцию в имперском суде рейха, старом высшем органе судебной власти, опротестовав приговор о трехмесячном заключении каждому за выкрикивание на собрании правой молодежной группы «Младогерманский орден» в городе Гота слов: «Нам не нужна еврейская республика, фу еврейской республике!» В своем решении суд рейха неубедительно заявил о том, что значение этих слов было неясно:

Они могли означать новое юридическое или социальное устройство Германии, не оставлявшее места для немецких или иностранных евреев в структуре государства. Они также могли означать чрезмерное влияние и власть, которые, по мнению многих людей, в реальности имеет небольшое по сравнению со всем населением число евреев… Кроме того, даже не было явно установлено, что обвиняемые выкрикивали оскорбления в отношении конституционно определенной формы государства в рейхе, а только что они выкрикивали оскорбления в отношении настоящей формы государства в рейхе. Таким образом, не исключена возможность юридической ошибки[363].

Различие, сделанное судом рейха между двумя видами государства, и намек на то, что Веймарская республика была просто некоторым временным отклонением, «не определенным в конституции», лишь еще более четко продемонстрировали, каких позиций придерживались тогдашние судьи. Такие вердикты не могли не принести своих плодов. Политические и другие процессы были очень важными событиями в Веймарской республике, их посещало большое количество людей, в прессе о них публиковались обширные репортажи, а местами и дословные выдержки из стенограмм, о них страстно спорили в законодательных собраниях, клубах и обществах. Подобные вердикты только придавали уверенность крайне правым оппонентам республики и помогали подрывать ее легитимность.

Правые и антиреспубликанские симпатии судебной власти разделялись и государственными обвинителями. Обвинения, выдвигаемые против правых преступников, рассмотрение заявлений защиты, допросы свидетелей, даже оформление вступительного и заключительного слова — все свидетельствовало о том, что прокуроры считали националистические убеждения и намерения смягчающими обстоятельствами. Таким образом, судьи, прокуроры, полиция, управляющие и охранники тюрем, судебные исполнители и все агенты, занимавшиеся исполнением судебных решений, подрывали легитимность республики, поддерживая ее врагов. Даже если они и не хотели осознанно саботировать новую демократию, даже если они и принимали ее на данный момент как неизбежную необходимость, результатом их поведения было распространение мнения о том, что она в некотором отношении чужда истинному духу Германского рейха. Очень немногие из них были убежденными демократами или стремились поставить республику на ноги. Если закон и его исполнители были против республики, имела ли она какие-нибудь шансы?

Социальный отбор

Если Веймарская республика и могла чем-то завоевать лояльность и благодарность масс, то это созданием новой системы социального обеспечения. Разумеется, в Германии были социальные организации и до 1914 г., особенно после того, как Бисмарк ввел такие понятия, как медицинское страхование, страхование от несчастных случаев и пенсии по возрасту, в попытке отвернуть рабочий класс от социал-демократии. Модели Бисмарка, дополненные и расширенные в годы после его отставки, были новаторскими для своего времени, и их нельзя считать просто прикрытием для государственного авторитаризма. Некоторые из них, в особенности система медицинского страхования, к 1914 г. охватывали миллионы рабочих, кроме того, в них достаточно широко было распространено самоуправление, что давало многим рабочим шанс на участие в выборах. Однако ни одна из этих схем не распространялась до низов социальной лестницы, где помощь бедным, находившаяся в ведении полиции и подразумевавшая лишение гражданских прав, включая право голоса, была нормой вплоть до конца эпохи Вильгельма. И все же даже здесь функционирование системы было реформировано и стандартизировано к 1914 г., и на волне бисмарковских реформ возникла профессия социального работника — служащего, занимавшегося оценкой и распределением помощи для бедных, безработных и нищих так же, как и для обычных рабочих[364].