Вадим Дамье - Стальной век: Социальная история советского общества Страница 43

Планы «правых» были рассчитаны на десятилетия, и в них не входили катастрофические повороты и виражи. Это соображение стало одним из под­спудных мотивов провозглашенного Сталиным и Бухариным в 1924 -1925 г.

тезиса о «построении социализма в одной стране». Второй мотив коре­нился в мироощущении и настроениях партийно-государственного аппа­рата, который стремился увековечить свои привилегии, а не поступаться ими на благо революции в других странах. Тезис Сталина и Бухарина не­медленно вызвал резкие возражения Троцкого и его сторонников, а затем и обострение внутрипартийной борьбы.

Еще в 1924 г. в борьбе с Троцким была образована неофициальная правящая группировка - «семерка», в состав которой вошли ведущие большевистские лидеры - члены Политбюро Н.И.Бухарин, Г.Е.Зиновьев, Л.Б.Каменев, А.И.Рыков, И.В.Сталин, М.П.Томский и председатель Цен­тральной контрольной комиссии партии В.В.Куйбышев. Но уже в 1925 г. этот блок начал распадаться. Зиновьев и Каменев, возглавлявшие Советы крупнейших рабочих центров - Ленинграда и Москвы и контролировавшие партийные организации этих регионов, не могли игнорировать растущее недовольство городских трудящихся тяжелыми социально-экономическими последствиями НЭПа. «Классовый протест рабочих, - замечал Троцкий, - совпал с сановной фрондой Зиновьева»[284][285].

Кроме того, Зиновьев воспринял тезис о построении «социализма в одной стране», как умаление возглавляемого им «ведомства мировой ре­волюции» - Коминтерна. Он и Каменев начали с критики именно этого пункта, а затем перешли к обличению «кулацкого уклона» и хозяйственной политики. В борьбе против Сталина и Бухарина они опирались на мест­ные интересы партаппарата Ленинграда, пытаясь вести ту же бюрократи­ческую игру, что и Сталин, но с куда меньшим успехом. «Здесь столкну­лись два... уровня политической организации, - объясняет историк Пав- люченков. - У Зиновьева вся постройка держалась на принципе подбора кланового характера и все в конечном счете зависело от степени личной преданности... Сталинская группировка олицетворяла более высокую сте­пень организации - госаппарат в его кадровой сердцевине. Это была уже

284

государственная система...» .

«Новая оппозиция» потерпела тяжелое поражение на XIV съезде большевистской партии в конце 1925 г., поскольку делегаты от большин­ства регионов были представителями сталинского партаппарата. В январе 1926 г. Зиновьев утратил контроль над Ленинградской парторганизацией; возглавивший ее сторонник Сталина С.М.Киров развернул широкую чист­ку оппозиционеров.

Бывшие союзники Сталина Зиновьев и Каменев теперь предлагали со­юз «левым». Несмотря на опасения и возражения некоторых членов «левой оппозиции», Троцкий счел нужным принять это предложение, хотя отме­чал, что «ленинградский режим» Зиновьева ничуть не менее бюрократи­ческий и аппаратный, чем сталинский. Новый блок, получивший название «объединенной оппозиции», направил в мае 1927 г. письмо в ЦК партии («заявление 83-х»), в котором потребовали пересмотра социально-эконо­мической и внешней политики. Его представители обвиняли руководство партии в «термидорианском» перерождении и «бюрократическом извраще­нии» «рабочего государства»[286]. Они выступали на оппозиционных пар­тийных собраниях, а 7 ноября 1927 года, в 10-летнюю годовщину Октябрь­ской революции, организовали демонстрации в Москве и Ленинграде. От­ветный удар последовал немедленно: Л.Д.Троцкий, Г.Е.Зиновьев, Л.Б.Ка- менев, ГЛ.Пятаков, К.Б.Радек, Х.Г.Раковский и другие лидеры оппозиции были смещены со всех постов и исключены из партии. За ними последова­ли тысячи их сторонников. Сам Троцкий в начале 1928 г. был сослан в Ал­ма-Ату, а в 1929 г. выслан из страны.

Характерно, что, осуждая внутрипартийный бюрократический режим и требуя расширения «рабочей демократии», оппозиция так и не осмели­лась апеллировать к широким внепартийным массам трудящихся. Больше всего на свете она опасалась народной революции, которая могла бы сме­сти большевистский режим. Такое развитие событий воспринималось ею как «контрреволюция». Уже в эмиграции Троцкий по-прежнему заявлял: «Эсеровско-анархистские Советы могли бы только послужить ступенькой от пролетарской диктатуры к капиталистической реставрации. Никакой другой роли они сыграть неспособны были, каковы бы ни были «идеи» их участников»[287]. Задачи оппозиции в 1920-х гг., по его словам, состояли в том, «чтобы опереться на пролетарский авангард и через нее - на народные массы и обуздать бюрократию в целом, очистить ее от чуждых элементов, обеспечить над нею бдительный контроль трудящихся...»[288]. Из такого подхода неизбежно вытекала и неверная оценка расстановки сил, пагубная для оппозиционеров: большинство из них считали группировку Сталина «центристской» (в отличие от «правой» фракции Бухарина). Лишь немно­гие видели главную опасность в Сталине, повторяя анекдот: в России все идет, как в «Пиковой даме» у Пушкина: «тройка», «семерка», «туз»...

После 1928 г. большая часть лидеров «левой оппозиции» поддержала Сталина, сочтя его ссору с группировкой Бухарина - Рыкова и ориентацию на огосударствление экономики «левым поворотом». Тем более, что ста­линцы заимствовали ряд лозунгов и предложений оппозиции, таких как усиление нажима на кулака и ускорение темпов развития промышленности (но, конечно же, не расширение внутрипартийной демократии). Неприми­римость проявили лишь немногие молодые активисты, по словам биографа Троцкого Исаака Дойчера, «заклятые враги бюрократии и фанатики анти­сталинизма», которые были привлечены «к оппозиции ее призывом к про­летарской демократии, а не экономическими и социальными пожелания­ми»[289]. Несмотря на неодобрение лидеров, они сблизились со сторонника­ми группы «демократического централизма» («децистами»), заявлявшими о том, что в России больше нет «пролетарской диктатуры». Наконец, са­мую крайнюю позицию занял бывший «децист» Владимир Смирнов. Как вспоминал югославский левый коммунист А.Цилига, автор нашумевшей книги о сталинском СССР «В стране великой лжи», Смирнов «заходил на­столько далеко, что заявлял: «в России никогда не было ни пролетарской революции, ни диктатуры пролетариата, была лишь «народная революция» снизу и диктатура сверху. Ленин никогда не был идеологом пролетариата. С самого начала до конца он был идеологом интеллигенции». Эти идеи были связаны с более общим взглядом, что мир идет к новой форме обще­ства - государственному капитализму, в котором правящим классом явля­ется бюрократия. Он ставил на один и тот же уровень Советскую Россию, кемалистскую Турцию, шедшую к гитлеризму Германию и Америку Гуве­ра-Рузвельта. «Коммунизм - это крайний фашизм, фашизм - это умерен­ный коммунизм», писал он в своей статье «Комфашизм»»[290]. Его соратники по фракции осудили взгляды Смирнова и исключили его.

В действительности, политика Сталина во второй половине 1920-х гг. была не «центристской», а прагматической. Выявившийся к 1927 г. тупик НЭПа подталкивал его к разрыву с Бухариным и его сторонниками.

Реалии позднего НЭПа подтверждали бесперспективность программ как «левой» оппозиции, так и «правых», по крайней мере, в рамках из­бранного большевиками стратегического курса. Режим оказался между молотом и наковальней. Средств на осуществление индустриальной мо­дернизации экономики взять было негде. Из большей части крестьянства нельзя было «выжать» больше того, что изымалось с помощью налогов и ценовой политики. В этом смысле мало что изменилось по сравнению с 1922 г., когда органы ГПУ констатировали: «Все то, что крестьяне «хоте­ли» сделать, все то, что из них можно было выбить без применения край­них мер, все это уже взято, и теперь приходится брать у крестьян то, чего они не хотят и не могут дать... Выполнение 100% продналога угрожает крестьянам голодом и полнейшим разорением»[291]. В свою очередь, город­ская промышленность с имевшимися на тот момент мощностями могла, по оценке ВСНХ (1927 г.), даже к 1930 г. предоставить крестьянину пром­товаров в размерах всего 90% его довоенного потребления (считая даже водку). А отказ от индустриализации означал не только свертывание внешнеполитических амбиций России, но и неизбежное сохранение роли аграрно-сырьевого придатка развитых западных держав с перспективой растущей экономической и политической зависимости от них.

Достаточно было толчка, чтобы шаткое равновесие ситуации было нарушено. Именно так произошло в 1927 г., когда внешнеполитическое по­ложение СССР ухудшилось (были разорваны дипломатические отношения с Великобританией; советская политика в Китае испытала ряд оглуши­тельных провалов). Массовые закупки встревоженным населением това­ров первой необходимости сократили и без того ограниченный фонд товаров, предназначенных для обмена с деревней. В результате кампания хлебоза­готовок была сорвана, и цены на сельскохозяйственную продукцию резко подскочили. В конце года начались перебои со снабжением городов про­довольствием; у магазинов вырастали длинные очереди. Сократился и вывоз хлеба за рубеж, что лишало государство средств и техники для раз­вития промышленности. По стране прокатывались забастовочные волны, особенно сильные и активные в Ленинграде.