Геогрий Чернявский - Лев Троцкий. Революционер. 1879–1917 Страница 43

В качестве первого этапа революции Троцкий рассматривал время от Кровавого воскресенья до царского Манифеста 17 октября, выделяя также предварительный этап, предшествовавший самой революции, который он назвал «весной» (так была озаглавлена одна из статей). Здесь давалась убийственная характеристика царских бюрократов, которые сходили со сцены, оставляя после себя «тревожное недоумение вверху, ненависть и презрение внизу». От них недалеко ушли земские оппозиционеры, для которых автор приберег еще более ядовитые оценки [476] .

Под эпохой «весны», «детства политического сознания» январские события подвели кровавую черту. 9 января положило начало революции как таковой. В отличие от некоторых тогдашних авторов из различных политических лагерей Троцкий отдавал должное личности Георгия Гапона [477] , священника, который наложил на события отпечаток своих индивидуальных черт, воззрений и сана. Гапон неожиданно для самого себя вскрыл революционную энергию петербургских рабочих. Стихийное развитие событий на короткое время превратило Гапона в «вождя» этой массы, хотя подлинно вождистскими качествами этот метавшийся из одного лагеря в другой молодой поп не обладал. Бегство Гапона за рубеж, его позирование перед европейскими социалистическими деятелями, его возвращение в Россию и установление тайных связей с властью – все это «окончательно убило представление о Гапоне 9 января» в глазах Троцкого. Он вспоминал несколько циничную оценку лидера австрийских социал-демократов Виктора Адлера, которая была дана вскоре после поступления известий о появлении Гапона за пределами России: «Есть люди, которых лучше иметь мучениками, чем товарищами по партии» [478] .

Оставляя в качестве лакуны промежуточный период весны и лета 1905 г., Троцкий особое внимание сосредоточивал на осенне-зимних событиях. Он не уставал напоминать, что с первых дней после появления Манифеста 17 октября рассматривал его как объявление мимолетного перемирия, как передышку, за которой последуют новые, значительно более острые и кровопролитные сражения. Особое внимание Троцкий уделял формированию, политическим установкам и началу практической деятельности партий. По существу, в тюремных статьях Троцкого была очерчена палитра всего политического спектра России в тот период, когда в стране начала формироваться партийно-политическая система.

Среди посвященных этой проблеме работ выделялась статья «Царская рать за работой», посвященная тем организациям, которые вошли в историю под названием черносотенных [479] . Правда, автор, как это вытекало уже из заголовка, несколько упрощал связь между черносотенцами и государственной администрацией. Но в то же время в статье вполне четко было показано, что крайне правые организации и движения вербовали своих членов не только из среды имущих слоев. Троцкий утверждал, ссылаясь, между прочим, на известного писателя и журналиста Василия Немировича-Данченко [480] , что рабочие «не запятнали себя ни убийствами, ни грабежами», хотя в погромах и бандитских нападениях на еврейские кварталы принимали участие рабочие, недавно приехавшие в город из деревень. Прочие статьи Троцкого были связаны с формированием партий либерального и полулиберального толка (октябристов и кадетов), с сущностью эсеровской программы и тактики. Естественно, наибольшее внимание уделялось выступлениям пролетариата и советскому движению, в частности созданию и деятельности Петербургского Совета, особенно в те несколько дней, когда автор являлся фактическим руководителем этого органа. В одной из статей этого цикла был опубликован полный текст знаменитого Финансового манифеста.

2. Лидер Совета на суде

Первое время судьба арестованных членов Петербургского Совета оставалась неопределенной. В трех тюрьмах Петербурга содержалось около 300 человек, входивших в его состав. О том, как проходили следующие события, наиболее подробно рассказано в статье самого Троцкого, написанной в Доме предварительного заключения 4 ноября 1906 г. [481] В высших сферах администрации не было единодушия по поводу того, следует ли предавать членов Совета суду. Министерство юстиции отвергало такую возможность вообще, так как деятельность Совета была открытой, а власти не только допускали его функционирование, но и вступали с ним в прямые переговоры, то есть если сами не совершали преступления, то во всяком случае способствовали ему.

Либеральные и репрессивные волны следовали во внутренней политике одна за другой, что непрерывно изменяло предположения о судьбе деятелей Совета. В декабре 1905 – январе 1906 г. не исключалась возможность, что дело будет передано военному суду. Когда же в апреле начала работу 1-я Государственная дума, возникли даже предположения об амнистии. Так будущее членов Совета раскачивалось на весах судьбы между смертной казнью и полной безнаказанностью.

Сменилось правительство. При обсуждении на правительственном совещании в Царском Селе 7 – 12 апреля 1906 г. «Основных законов», формулирующих суть самодержавной власти в России (они были приняты 24 апреля, за три дня до открытия 1-й Думы) и аграрной программы Витте председатель правительства подвергся резкой критике со стороны членов совещания и был вынужден 15 апреля подать в отставку. 17 апреля царь предложил составить новое правительство И.Л. Горемыкину (главному оппоненту Витте в аграрном вопросе). 26 апреля пост министра внутренних дел в этом правительстве было предложено занять П.А. Столыпину, намеревавшемуся подавить революцию сочетанием либеральных реформ с антиреволюционным террором. На следующий день, 27 апреля, Государственная дума приступила к работе.

Горемыкин принял решение передать дело на рассмотрение Судебной палаты с участием сословных представителей (ими были четверо судей, представитель дворянства Петербургского уезда граф Гудович, октябрист Тройницкий, являвшийся представителем Петербургской думы, и старшина одной из окрестных волостей). В обвинительном акте содержались обвинения членов Совета в подготовке вооруженного восстания, что подпадало под две статьи, одна из которых предусматривала каторгу до восьми лет, а другая – до двенадцати, но не исключала и смертной казни.

Получив обвинительное заключение, Троцкий написал документ под заголовком «Совет и прокуратура», в котором детально разобрал все пункты обвинений, предъявленных 52 членам Совета (остальные арестованные из этого дела были исключены). Заявление Троцкого было тайно передано социал-демократической фракции Госдумы, которая предполагала выступить с запросом. Внести запрос, однако, не удалось.

В своем документе Троцкий прибегал к разного рода политическим и юридическим ухищрениям, стремясь показать необоснованность и бессмысленность обвинительного акта. Прежде всего, он видел прямое противоречие между сущностью обвинения и той картиной деятельности, которая вменялась в вину обвиняемым. Все 52 члена Совета обвинялись в том, что они вступили в сообщество, поставившее целью «насильственное посягательство на изменение установленного в России основными законами образа правления и замену его демократической республикой». Но картина, которая далее описывалась в обвинительном акте, представляла Совет не в качестве «заговорщического сообщества», а как «представительную коллегию, направление работ которой должно было лишь определиться дальнейшим сотрудничеством членов». Троцкий стремился показать, что прокуратуру совершенно не интересовала юридическая сторона дела. Она знала, что власть запланировала получить несколько десятков жертв, и ограничивала число подсудимых путем «грубых софизмов» (не менее очевидные софизмы фигурировали в самом этом заявлении, направленном против обвинения).

По мнению Троцкого, обвинительный акт закрывал глаза на выборный характер Совета и взамен этого рассматривал его как «союз революционеров-единомышленников». Из состава Совета искусственно выделялся его Исполком, причем игнорировался его выборный и изменявшийся характер. Исполкому приписывались решения, которые принимались Советом в полном составе. Кроме членов Исполкома обвинение требовало наказать депутатов, принимавших активное участие в деятельности Совета, однако не определяло критериев такой деятельности, в результате чего в качестве «активного участия» фигурировали контроль над входными билетами, стояние в стачечном пикете или даже собственное признание. «Безобразным произволом» Троцкий называл привлечение к суду нескольких человек, которые оказались в зале случайно в качестве гостей в день ареста, в состав Совета не входили и не произнесли на его заседании ни одного слова.

Расширяя круг возражений против обвинения, Троцкий выдвигал весьма сомнительное соображение о том, что в 1905 г. непрерывность действия правовых норм в России была нарушена. «На самом деле целый ряд статей был вырван рукою революции из Уложения при молчаливом попустительстве власти», – писал Троцкий. Вслед за этим шла череда примеров того, как центральное правительство и местные власти не только мирились с существованием противозаконных учреждений, в том числе и самого столичного Совета, но и реально сотрудничали с ними. Новые формы общественной жизни, по мнению Троцкого, «слагались и жили вне всякого юридического определения».