Казимир Валишевский - Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого Страница 43

Так, белгородские купцы жаловались на то, что воевода Морозов наказывает кнутом и даже отрезает уши тем из них, которые не хотят участвовать вместе с ним в ограблении казны, и жалобы их остались без последствий. Другой воевода, родственник Данилова, автора интересных записок об этой эпохе, совершал обход домов перед Рождеством, как те, что ходят славить Христа, и собирал обильную жатву вынужденных даров. Подобные поступки оставались безнаказанными. Сама Елизавета изобличала перед Сенатом Воронежского воеводу Пушкина и белгородского Салтыкова, делавших постыдные поборы с жителей, но Сенат не принимал против них никаких мер.[266] Иногда исключительные обстоятельства вызывали строгую расправу, по примеру Петра I. В 1754 г. князя Александра Крапоткина и писаря Ивана Семенова приговорили к наказанию кнутом за взяточничество: но эти расправы носили столь случайный характер и в них столь явно нарушалась справедливость, что с точки зрения нравственного воздействия последствия их оказывались ничтожными.

А в отдаленных областях, в сибирской глуши, даже и это несовершенное или прихотливое возмездие никогда не постигало виновных. Там царил полный, абсолютный, безудержный произвол. «На небе Бог, а в Иркутске Кох», говорил про себя один из сатрапов, царивших на этой окраине. Там один коллежский асессор снял Св. Георгия, украшавшего городской герб, и заменил его окруженною лавровыми венками надписью, свидетельствовавшею об его проезде через город. Даже в Астрахани сказывалась близость Востока во всевозможных злоупотреблениях; был случай, когда одного из офицеров местного гарнизона тащили за ноги по улицам после того, как его высекли по приказанию паши в образе генерала.

Справедливость требует указать, что одна из главных причин, по которой правительство Елизаветы не приступало более энергично к устранению этих бесчинств, заключалась в его бессилии. Оно умело лишь законодательствовать. Полное собрание законов насчитывало 3830 законов, изданных в это царствование, на 800 больше, чем при Петре I. Но один из последних плодов этой законодательной невоздержности, указ 16 августа 1760 г., поразительным образом обнаруживает ее отрицательные результаты, выставляя на вид и один из главных недостатков правительственного режима того времени: полное смешение ролей и функций законодателей, судей, администраторов. Этот указ не закон; это диатриба, и ни один историк не составил с той поры более ядовитой. Он говорит о пренебрежении к законам тех именно лиц, который обязаны их применять; беспорядки растут во всех отраслях администрации; суды превращаются в торжища, где алчность и нерадение судей уничтожают всякую справедливость и поощряют совершение всех преступлений; дела затягиваются до бесконечности; судьи непомерно богатеют; государственные интересы попираются теми, кто должен их охранять; хищение царит всюду: в продаже соли, при наборе рекрутов и взимании налогов.[267]

Судебная администрация, хромая на одну ногу и в то же время вступая в самые постыдные компромиссы, плохо исполняла одну часть своего дела, а другую оставляла без движения. В 1755 г. она решает окончательно судьбу низшего чина в Юрьеве, обвиненного в том, что он совместно с воеводой Пименовым замучил одного крестьянина ужасными пытками – в 1739 г.! Дело лежало под сукном, а виновные все это время сидели в тюрьме. Один из них успел даже умереть.[268]

Не одни судьи были виновны в проволочках, повторявшихся до бесконечности в процессах той эпохи. 11 марта 1754 г. в заседании Сената, осчастливленного в виде исключения присутствием императрицы, Петр Шувалов указал и на другую причину этого явления: на состояние самого законодательства, где со времени Петра Великого указы нагромождались один на другой в неописуемом беспорядке. Елизавета энергично поддержала его замечание: «Ангел бы в них не разобрался», воскликнула она, добавив, что многие из этих законов были непонятны и некоторые из них не соответствовали более современным нравам и идеям. То были золотые слова, и тотчас же Сенат решил приступить к составлению свода «ясных и понятных» законов. Но ввиду того, что это происходило в Москве, то решено было дождаться возвращения собрания в Петербург, чтобы приступить к делу, но в последовавшие затем дни и месяцы императрица была поглощена иными заботами и своих сенаторов не торопила.

Лишь в следующем 1756 г. была составлена Комиссия, и чтение статей нового уложения составило главное занятие Сената в течение этого года. Щербатов дает нам довольно нелестное понятие о членах комиссии, составлявших новые законы. Он говорит про одного из них, что он незадолго перед тем был под судом за взяточничество и воровство; другой ничего не понимал в данном деле и кроме того был корыстолюб; третий – лебезил перед Петром Шуваловым и был столь же подкуплен, как и этот последний. Эти своеобразные законодатели были все русские. Щербатов называет среди них лишь двух сведущих людей, Эмме и Струве, – немцев, не имевших, однако, возможности приложить к делу свои знания и честность при подобных сотрудниках.

Эти деятели наложили свой отпечаток на труд, исполненный ими. Уложение было полно статей, заимствованных из самых разнообразных иностранных законодательств, по личной прихоти различных членов комиссии, стремившихся лишь подыскать тексты, благоприятствовавшие их частным интересам. Притом комиссия разрослась в большое количество подкомиссий, пересматривавших законы и правила, относившиеся к разным ведомствам. В области уголовного законодательства, в силу еще варварских инстинктов большинства членов комиссии – и в этом отношении один из немцев, Эмме, исключения не составлял, – и желании выказать рвение в наказании проступков, отягчавших совесть некоторых из них, они нагромоздили целый ряд пыток, которые жестокостью своею превзошли бы воображение любого мандарина. В Елизавете эти жестокие меры вызвали ужас и отвращение. Неудача этой части Уложения, выработанной раньше других, не могла послужить стимулом к составлению остальных. Потеряв доверие к своим собственным силам, Комиссия потребовала на подмогу себе некоторое число выборных лиц от дворянства и купечества; но до наступления времени, назначенного для созвания их, Елизавета скончалась. Продолжение работ по составлению Уложения относится уже к царствованию Екатерины.

В правление Елизаветы эта законодательная попытка, несмотря на постигшую ее неудачу и варварские тенденции, проявившиеся в ней, косвенно соответствовала заметному успеху в деле развития гуманитарных идей. Здесь опять перед нами раскрывается мрачная сторона национального прошлого, одновременно скорбного и своеобразного. В Уложении царя Алексея Михайловича телесные наказания были предусмотрены в ста сорока случаях. Домострой советовал наказывать и наносить побои с разбором, сообразуясь с виной и обстоятельствами дела. Заслуги и благодеяния розог вдохновили музу Симеона Полоцкого, одного из основателей национального воспитания, а Св. Дмитрий Ростовский (Данило Туптало) писал воспитанникам своей школы: «Дети, дети, я слышу дурные вещи про вас. Даю вам старшего, А. Юрьева, дабы он вел вас строго, как цыганский табун… Кто восстанет против него, почтен будет розгами».

С пятнадцатого и до конца восемнадцатого века, в красном мерцании застенка, где трещали горящие уголья и свистели плети среди зловещей суеты вокруг эшафотов, беспрестанно воздвигавшихся на площадях, через руки палачей прошли представители всех классов общества: прямые потомки удельных князей, высшие государственные чины, духовные лица, самые знатные женщины. В 1714 г. двое сенаторов были наказаны кнутом; в 1724 г. – несколько священников, даже не лишенных сана; при Елизавете – две женщины высшего общества, Лопухина и Бестужева. Только в 1785 году дворянство, а в 1796 г. духовенство освобождены были от этого позорного равенства перед виселицей и кнутом, причем эта льгота была распространена и на преступников моложе двенадцати и старше семидесяти лет. Но в следующем же году Павел I, вступив на престол, уничтожил эту привилегию, и в начале девятнадцатого столетия опять секли всех, без различия возраста и общественного положения. Затем освободительные стремления снова вступили в свои права. В 1801 г. были отменены телесные наказания для дворянства, мещан и духовенства; в 1808 г. – для жен священников; в 1811 г. – для рядовых монахов; в 1835 г. – для детей священников; в 1841 г. – для писателей и их жен, для придворных лакеев, носящих ливрею – лестное сопоставление! – для вдов потомственных дворян вторично вышедших замуж за крепостных, для воспитанников некоторых учебных заведений и некоторых младших чиновников. В 1855 г. был составлен указ в пользу слабосильных преступников, но он обнародован не был. В 1863 г. упразднение шпицрутенов, кошек и розог, употреблявшихся в армии, флоте и в гражданском управлении, отметило собой дальнейший успех в этом направлении. Однако закон этот не касался ссыльных. Лишь в 1893 г. он был распространен на женщин, приговоренных к ссылке или к каторжным работам. Но в деревнях волостные суды еще недавно имели в этом отношении права, ограниченные лишь указом, поставившим телесные наказания под контроль земских начальников.