Егор Иванов - Честь и долг Страница 43

Теперь Соколов решил отправиться с лордом Мильнером в Москву, чтобы не только внимательно изучить повадки и характер этого врага, но и пристальнее присмотреться к его связям и знакомствам. Друзья пришли также к выводу, что следует принять самые строгие меры, чтобы обезопасить от «любопытных», в том числе и начальников, каналы связи и адреса тех, кто вместе с Россией боролся против пангерманизма.

37. Москва, начало февраля 1917 года

Теплая вода в ванне ласкала худое, угловатое тело сэра Альфреда. Лорд «отмокал» от нервных нагрузок прошлых дней. Неудачная конференция, упрямство русских, не хотевших идти в наступление без того, чтобы хорошо не содрать за это военными материалами, завтраки, обеды и приемы в посольствах, особняках и дворцах, бесконечные разговоры и выпрашивания у богатой Британии разного рода помощи — все это чрезвычайно утомило господина министра.

Чуть-чуть улучшило настроение лишь почтение к главе британской делегации: для его поездки в Москву был предоставлен салон-вагон одного из великих князей, а в гостинице, считавшейся лучшей в Москве, отвели королевские апартаменты. Комнаты были красивы, теплы и уютны. Ванна огромна и глубока — больше, чем в его лондонском особняке. А сама ванная комната просторна и прекрасно оборудована. Здесь есть высокая кровать для массажа и шкафчик с различного рода притираниями, мазями, одеколоном…

Все это располагало к неге и размышлениям, тем более что снова предстоял трудный день парадных обедов, встреч и визитов. За двое суток, отпущенных регламентом для посещения второй российской столицы, нужно было многое сделать и осмотреть.

Сэр Альфред вспоминал свои встречи в Петербурге и прикидывал, что из впечатлений включить в отчет премьеру, а что и в каких красках рассказать патронам — братьям банкирам.

Посол Франции Палеолог, подвижный как ртуть, показался ему довольно поверхностным человеком. Однако данная им русскому народу характеристика заслуживала, с точки зрения лорда, самой благоприятной оценки.

— На какую точку зрения ни стать, — говорил Палеолог на завтраке в своем посольстве, — политическую, философскую, нравственную, религиозную, русский человек предстает всегда парадоксальным явлением чрезмерной покорности, соединенной с сильнейшим духом возмущения. Русский мужик известен своим терпением и фатализмом, своим добродушием и пассивностью, он иногда поразительно прекрасен в своей кротости и покорности. Но вдруг он переходит к протесту и бунту. И тогда его неистовство доходит до ужасных преступлений и жестокой мести, до пароксизма преступности и дикости.

Я не знаю, — выразительно закатывал глаза Палеолог, — ни одной страны, где семейная жизнь была бы серьезнее, патриархальнее, более наполнена нежностью и привязанностью, более окружена интимной поэзией и уважением, как у русских; где семейные тяготы и обязанности принимаются легче; где с большим терпением переносят стеснения, лишения, неприятности и мелочи повседневной жизни. Зато ни в одной другой стране индивидуальные возмущения не бывают так часты, не разражаются так внезапно и так шумно. Хроника светских скандалов и романтических преступлений изобилует поразительными примерами. Нет излишества, на которые не были бы способны русский мужчина или русская женщина, если они решили "утвердить свою свободную личность"…

Лорд улыбнулся воспоминаниям. Во всяком случае, он почерпнул из беседы с Палеологом больше, чем с собственным послом, хилым и немощным Бьюкененом. Оценки Палеолога он и взял на вооружение. С этим инструментом Мильнер подходил теперь к каждой русской душе, в том числе и к душе Николая Романова.

Сэр Альфред вспомнил две свои встречи с российским самодержцем. Вся манера царя, его нежелание вести серьезную беседу о серьезных вещах поразили в самое сердце гордого лорда. Он намеревался очень серьезно поговорить с Николаем, намекнуть, что если верховный главнокомандующий России не станет выполнять пожеланий британского посла, то Лондон вынужден будет теснее сойтись с оппозицией и оказывать ей внимание… Но условия пока не позволяли провести откровенную беседу. Подумать только! Его, главного британского делегата, министра его королевского величества, царь даже не удостоил еще личной встречи. Тридцать первого января, в жуткую рань — в одиннадцать часов утра — он принял за городом, в Александровском дворце, скопом всех делегатов, причем послы, а не главы делегаций были по протоколу поставлены впереди полукруга. А российский самодержец не удостоил их ничем, кроме банальных вопросов: "Вы хорошо доехали?", "Вы не слишком устали?", "Вы в первый раз в России?" Подумать только, царь совершенно не оказывает внимания ему, лорду и графу Британской империи, получившему свой титул за великие заслуги.

Не только у него, главы британской делегации, но и у Думерга, Шалойя и всех других гостей осталось одно разочарование от визита к русскому двору и его хозяину… "Черт побери, — зло чертыхался капризный лорд. — А на парадном обеде четвертого февраля?! Ведь вся торжественность выражалась лишь в пышных ливреях, ярком освещении и серебре! Меню было прескверное, совершенно буржуазное — где тут знаменитая кухня русских бар?! Министр двора граф Фредерикс, самое доверенное лицо императора, как говорят — совершенный маразматик. Сидя рядом, он доказывал мне, что его род не германский, а происходит от померанских шведов — все равно он не кто иной, как прибалтийский барон… А чего стоят его заявления, что конференция должна была прийти к согласию насчет того, чтобы союзники после войны взаимно оказывали друг другу помощь в случае внутренних беспорядков, сообща боролись с революцией?! Этот старый дуралей не ушел, оказывается, дальше Священного союза, заключенного сто лет назад на Венском конгрессе. Воистину он отстал на целое столетие! И что это за обед, на котором хозяин говорит всего по нескольку любезных слов гостям и совершенно не желает решать никакие вопросы, ради которых делегаты пересекли бурный океан.

А тут еще арест властями так называемой Рабочей группы при Центральном военно-промышленном комитете. Брюс Локкарт явно встревожен и огорчен этим. По его словам, группу полностью контролировали его московские друзья во главе с Коноваловым и Терещенко, сам Челноков был готов вступиться за них, поскольку именно они и их люди должны были подорвать могущую вспыхнуть социальную революцию изнутри… Какие же глупцы эти «охранники»: арестовать тех, кто успокаивает возмущенные массы! Брюс сказал, что Коновалов даже телефонировал пресловутому министру внутренних дел Протопопову и самому премьеру князю Голицыну, но оказалось, что их власть без санкции царя пустышка!..

Злые думы теснились в голове у достопочтенного лорда и тогда, когда он вышел из ванны и его заворачивал в махровые простыни камердинер. Злым приехал он и в Городскую думу.

Здание на Воскресенской площади, где был дан прием в честь британской делегации, приятно поразило лорда своим русским стилем. Украшения наличники, колонки, розетки и прочее — все были из терракоты и приятно сочетались с красным облицовочным кирпичом стен.

Городской голова Челноков встретил лорда Мильнера на ступенях крыльца с хлебом-солью на золотом подносе: поднос гость тут же передал своему секретарю. Прихрамывая, Челноков проводил гостя по парадной беломраморной лестнице через стрельчатый вестибюль на второй этаж, где последовал обед в стиле московских Гаргантюа, совершенно выбивший из сил британского министра. Хорошо еще, что свою приветственную речь в адрес Челнокова и Москвы благородный лорд произнес в самом начале обеда и тут же вручил городскому голове знаки ордена Подвязки, которые король пожаловал ему за заслуги. Официально эти заслуги назывались "в пользу русско-английского союза", хотя, как доложил королевскому министру всеведающий Брюс, этот хромоногий русский оппозиционер был попросту агентом британской разведки. Правда, агентом не мелким, получающим грошовый гонорар за пустые сплетни. Нет, Челноков, как и некоторые другие широко известные москвичи, вроде князя Львова, Коновалова, были просто откровенными друзьями молодого Брюса. Они очень возмутились бы, если бы он предложил им гонорар. Однако секретные резолюции «общественных» организаций, планы этих организаций и их руководителей — все было немедленно доставляемо Брюсу, а им, в свою очередь, — в Лондон, в Сикрет интеллидженс сервис.

Прием-завтрак в Городской думе длился пять часов. Он грозил перерасти в поздний обед, когда измученный длинными речами и обильным столом лорд покинул его и направился на экскурсию в Кремль. Русскую святыню ему удалось осмотреть только мельком, снаружи, потому что снова надо было ехать на другой берег Москвы-реки, туда, где напротив Кремля располагался дворец сахарных королей Москвы миллионщиков Харитоненко.