Сотворение мифа - Сергей Эдуардович Цветков Страница 43

Византийский император Михаил III (842–867) воспринял эти события как сигнал к постепенному пересмотру отношений с каганом русов. Как свидетельствует патриарх Фотий в одном из своих посланий, договор 839 года фактически был расторгнут Михаилом в одностороннем порядке. «Русские» купцы в Константинополе начали подвергаться различного рода притеснениям.

Это был недальновидный поступок перед лицом нараставшей арабской угрозы, которая заставляла сосредоточить все наличные силы Византийской империи на востоке, в Сирии. В 859 году ромейское войско терпит страшное поражение под Самосатой (на западном берегу Евфрата); сам Михаил, по словам Продолжателя Феофана, «с трудом спасся, бросив шатры и всё имущество». Следующим летом Михаил вновь лично ведёт на врага свежие силы армии и флота. Охранять столицу остаётся лишь небольшой гарнизон.

Таврические русы немедленно используют благоприятную для них ситуацию.

18 июня 860 года, в закатных лучах солнца, воды Босфорского пролива зардели сотнями кроваво-красных парусов (в разных источниках указана цифра от 200 до 360 «русских» ладей, атаковавших Константинополь). Никто в городе не ожидал нападения. Патриарх Фотий пишет, что русы нахлынули «так грозно и так быстро…, как морская волна». Их ладьи прорвались даже в «иерон» («святое место») — внутреннюю бухту Золотого Рога, обыкновенно перегороженную гигантской цепью на поплавках. Город охватила паника. По словам Фотия, вместе с наступлением ночи «мрак объял трепетные умы и слух отверзался лишь для одной вести: „варвары уже перелезли через стены города, город уже взят неприятелем“».

Разбив лагерь под стенами ромейской столицы, русы занялись грабежом окрестностей. Загородные виллы, дворцы и монастыри были преданы огню. Набегам подверглись даже Принцевы острова, в ста километрах от Константинополя. Лютая жестокость «народа рос» привела ромеев в оцепенение: «Он разоряет и губит всё: нивы, пажити, стада, женщин, детей, старцев, юношей, всех сражая мечом, никого не милуя, ничего не щадя… Некоторых колодезей и водоёмов нельзя было распознать, потому что они через верх наполнены были телами…» (патриарх Фотий).

Покончив с грабежами, русы приступают к осаде. Осадной техники у них нет, но при помощи подручного инструмента они роют подкопы под стены и пытаются возвести вровень со стеной земляную насыпь, способную заменить штурмовые приспособления.

«Город едва не был поднят на копьё», — свидетельствует Фотий.

И вдруг, после трёх недель осады, русы садятся в свои ладьи и исчезают так же быстро, как и появились. Фотий в своём послании объясняет чудесное спасение столицы тем, что вокруг городских укреплений был совершён крестный ход с Пречистой Ризой Богородицы.

Однако столь убедительная демонстрация силы заставляет Михаила III пойти на попятный и заключить с русами новый договор, согласно которому русы получали торговые льготы и возможность беспрепятственного найма на императорскую службу[83]. Ради этого многие русы соглашаются принять крещение. Всего два года спустя святой Кирилл (Константин) встретит в Херсонесе русина, у которого будут на руках Евангелие и Псалтирь, написанные «русскими письменами», по всей вероятности, — глаголицей.

В глазах ромеев принятие «варварами» крещения равнозначно признанию ими вассальной зависимости. Патриарх Фотий в окружном послании 866–867 годов уже отзывается о страшных русах как о союзниках и подданных империи: «…В настоящее время даже и они променяли эллинское и нечестивое учение [язычество], которое содержали прежде, на чистую и неподдельную христианскую веру, с любовью поставив себя в чине подданных и друзей наших… И до такой степени разгорелись у них желание и ревность веры, что приняли епископа и пастыря и лобызают верования христиан с великим усердием и ревностью».

С этого времени в «Перечне епископий» (Notitiae Episcopatuum) Константинопольского патриархата появляется «митрополия Русская». Впрочем, ни имени первого «русского митрополита», ни сведений о местонахождении его кафедры византийские источники не сохранили.

Часть третья

Единственный

По прошествии десяти недель пребывания в доме Миллера Шлёцер серьёзно задумывается о своём положении.

Итак, он вплотную приблизился к тому, чтобы заняться обработкой русской летописи. Шлёцер знает, что он не первый, кто берётся за рукоять плуга в надежде вспахать необъятное поле русского источниковедения. Но ему также известно, что его предшественники едва оставили на целине несколько борозд. Он безошибочно чует их главный изъян как учёных — мало кто из них прошёл школу историко-филологической критики. Один Байер виртуозно владел её приёмами, однако он не применял их к русским летописям.

Русских знатоков истории, собирателей рукописей, Шлёцер даже не берёт в расчёт. Все эти монахи, писари — «люди без всяких научных сведений, которые читали только свои летописи, не зная, что и вне России тоже существует история, не зная кроме своего родного языка ни одного иностранного, ни немецкого, ни французского, ещё менее латинского и греческого…».

Среди этих людей Шлёцер, четыре года проучившийся в школе Геснера и Михаэлиса, упражнявшейся в научной критике на классиках и Библии, чувствует себя хоть и не первым, но — единственным.

Работая всю зиму за троих, он приходит к выводу, что «если дровосек может нарубить полсажени дров в день и получает за то восемь грошей, то другой, если он справляется с целою саженью, потому ли, что он прилежнее, или искуснее, или по природе проворнее, должен получать шестнадцать грошей».

Однако выясняется, что с этим не все согласны.

Шлёцер ещё только начинает постигать академические порядки, но уже чувствует, что они в весьма малой степени отвечают его образу мыслей и, главное, его надеждам.

В царствование Елизаветы Петровны Академия формально возвышена на степень государственной коллегии, которая именем государыни давала указы. Денежные средства на её содержание увеличены. Нигде в Европе нет более богатого и высокопоставленного учёного общества. Но всякое общество, как говорят при дворе, должно быть управляемо. А потому на шею академикам посажена канцелярия, в которой неограниченно царит президент с двумя советниками, секретарём и писарями. Собственно учёные члены Академии составляют конференцию, и деятельность их ограничивается исключительно научными предметами. Денежными делами заведует канцелярия: она заключает