Смутное время. Крушение царства - Скрынников Руслан Григорьевич Страница 43

Зимой царь выдумал себе новое развлечение. Он велел выстроить снежную крепость в селе Вяземы в окрестностях Москвы и устроил своего рода военные маневры, в которых снежки заменяли ядра и пули. Игра в снежки была одним из популярных на Руси народных развлечений. Но самозванец и тут не обошелся без новшеств. Он велел своим боярам оборонять снежный вал и сам вместе с телохранителями-немцами возглавил приступ. Как и следовало ожидать, потеха закончилась победой царя и его телохранителей. Бояре оказались их пленниками и покинули поле боя, украшенные синяками и шишками. Шутливая война с боярами вызвала много толков в столице. В разгар забавы преданные Лжедмитрию люди настойчиво советовали царю прекратить потеху, потому что бояре злы на немцев и у каждого под платьем припрятан нож, так что дело может кончиться кровопролитием. Отрепьев последовал совету и немедленно покинул Вяземы в окружении стражи.

Сколько бы ни поучал самозванец своих бояр, какие бы вольности ни позволял в обращении с ними, он вынужден был подчиняться вековым порядкам Русского государства и считаться с авторитетом Боярской думы.

Заняв московский трон, Лжедмитрий пытался выполнить свои обещания польскому королю, записанные в «кондициях». Он приказал готовить войска для похода против шведов. Однако Боярская дума решительно воспротивилась попыткам круто изменить внешнеполитическую ориентацию. Бояре не желали допустить нарушения «вечного мира» со Швецией, и самозванец должен был подчиниться их воле.

Отрепьев обещал Сигизмунду III насадить католицизм в России. Вскоре после коронации в думе обсуждался вопрос, разрешить ли полякам построить в Москве костел. Царь заявил, что приличнее разрешить это католикам, чем протестантам, которым прежде Боярская дума позволила построить и школу, и кирху. Но духовенство и бояре думали иначе. Лжедмитрию пришлось забыть о тайном договоре с Мнишеком, обязывавшем его за год обратить православную Россию в католичество. Дело ограничилось тем, что после долгих проволочек полякам разрешили устроить костел в доме у церкви «Сретенья на переходех» близ дворца.

Поначалу бояре не смели открыто перечить самодержцу. Но со временем они пригляделись к самозванцу, изучили его слабости и страстишки и перестали церемониться с ним. Отрепьев привык лгать на каждом шагу. Эта привычка стала его второй натурой. Но ложь слишком часто всплывала на поверхность, и это приводило к неприятным эксцессам в думе. Красочное описание их можно найти в дневнике поляка С. Немоевского, свидетельства которого отличаются высокой степенью достоверности. Бояре не раз обличали «Дмитрия» в мелкой лжи, говоря ему: «Великий князь, царь, государь всея Руси, ты солгал». Ожидая прибытия в Москву семейства Мнишеков, царь («стыдясь наших» — прибавляет от себя автор дневника) воспретил боярам такое обращение. Тогда сановники с завидной простотой задали ему вопрос: «Ну как же говорить тебе, государь, царь и великий князь всея Руси, когда ты солжешь?» Поставленный в тупик самозванец обещал думе, что больше «лгать не будет». «Но мне кажется, — завершает свой отчет С. Немоевский, — что слова своего перед ними не додержал…»

Пышный дворцовый ритуал, заимствованный из Византии, раболепное поведение придворных создавали видимость неслыханного могущества московских государей. Сама доктрина самодержавия, казалось бы, исключала возможность открытой оппозиции самодержцу. На самом деле Боярская дума удерживала в своих руках все нити управления государством и сплошь и рядом навязывала свою волю царю.

В апреле 1606 года на званом пиру во дворце Отрепьев потчевал бояр изысканными блюдами. Среди других яств на стол подали жареную телятину. Василий Шуйский стал потихоньку пенять царю на нарушение церковных правил. Государь оборвал его. Но тут в спор вмешался Михаил Татищев, считавшийся любимцем царя. (Отец Татищева оказал большие услуги Грозному, за что получил в опричнине чин думного дворянина. Михаил Татищев служил ясельничим при царе Борисе. Будучи послан в Грузию, он не участвовал в войне с Лжедмитрием, за что и был обласкан по возвращении в Москву и вошел в думу с чином окольничего.) На пиру Татищев не только принял сторону Шуйского, но и в грубой, оскорбительной форме публично выбранил царя за приверженность к нечистой пище. В наказание за дерзость Отрепьев велел сослать Татищева в Вятку и содержать в тюрьме в колодках, «потаив имя его». При Грозном окольничий лишился бы головы. При Лжедмитрии в дело вмешались бояре. За ревнителя благочестия вступилась вся дума, включая любимца царя П. Ф. Басманова. Лжедмитрию пришлось отменить приговор и без промедления вернуть опального в Москву. Инцидент с Татищевым обнаружил полную зависимость самозванца от бояр.

Будучи в Польше, Отрепьев усвоил привычку жить в долг. Оказавшись в Кремле, он вел денежные дела с прежним легкомыслием. Познав нужду в юности, Отрепьев заразился болезнью многих выскочек — страстью к стяжательству. Царь был таким охотником до покупок, что приобретал любые драгоценности, которые попадались ему на глаза. Прослышав о его страсти к покупкам, в Москву слетелось множество купцов из Польши, Германии и других стран. Когда у самозванца кончились деньги, он стал рассчитываться с торговцами векселями. В Россию приехало и немало иноземцев, оказавших покровительство или услуги Отрепьеву в дни его зарубежных скитаний. Одни явились во дворец за вознаграждением, другие предъявили давние векселя. Лжедмитрий великодушно желал удовлетворить всех. Случалось, что он обещал своим давним покровителям неслыханные суммы в десятки тысяч рублей и тут же выдавал им расписки. Но казна была пуста, и Отрепьеву грозило финансовое банкротство. Боярская дума использовала все его промахи, легкомысленные денежные операции и неоправданные траты. Казенный приказ отказывался оплачивать бесчисленные царские векселя. Лжедмитрию пришлось смириться с тем, что дума через Казенный приказ ввела ограничения на оплату его векселей и тем самым установила контроль за его расходами. Лжедмитрий нередко попадал в унизительное положение. Счастливые обладатели долговых расписок на тысячные суммы не могли получить от казны ни рубля и под конец узнавали, что царь якобы сам аннулировал свои векселя.

Отрепьев шел к власти напролом, не останавливаясь перед убийствами и казнями. Он показал себя человеком жестоким и вероломным. Если в Москве самозванец надел маску милостивого монарха, решительно чуждавшегося кровопролития, то причина была одна. Он не имел сил и средств для сокрушения своевольного боярства.

Накануне опричнины царь Иван велел вставить в летопись свои речи к Думе, записанные им по памяти. Тяжелобольной государь будто бы обратился к верным людям с такими словами: «…чего испужалися? алы чаете бояре вас пощадят? вы от бояр первыя мертвецы будете!., не дайте боярам сына моего извести». Страх перед могущественной знатью обуревал также и мнимого сына Грозного. Однажды главный секретарь Лжедмитрия Ян Бучинский напомнил ему о своем совете оставить бояр Шуйских в ссылке, потому «как их выпустить (из тюрьмы. — Р. C.), и от них будет страх». Советник Лжедмитрия четко указал на рубеж, за которым началось для самозванца время «страхования». Таким рубежом было вынужденное прощение Шуйских, которое позволило Боярской думе вернуть себе прежнее влияние в государстве. Отрепьев считал Бучинского другом и платил ему откровенностью за откровенность. Сразу после свадьбы с Мнишек он поведал секретарю, какой невыразимый страх испытал во время торжественной церемонии: «Как я венчался, и у меня в ту пору большое опасенье было, потому что по православному заказу сперва надо крестить невесту, а потом уже вести ее в церковь, а некрещеной иноверке и в церковь не войти, а больше всего боялся, что архиереи станут упрямиться, не благословят и миром не помажут». Отрепьев обладал проницательностью и достаточно хорошо знал людей, чтобы не догадываться об истинном отношении к нему отцов церкви и бояр. Иногда ему казалось, что терпение последних вот-вот истощится и они положат конец затянувшейся комедии.