Кэролайн Финкель - История Османской империи. Видение Османа Страница 44

Первые годы правления Сулеймана были отмечены необычными праздненствами и триумфальными шествиями, которые во многих отношениях противоречили прежней практике. Стамбульский ипподром снова стал ареной развлечений и пышных зрелищ, каким он и был во времена Византии. Здесь проводились все самые значительные церемонии, связанные как с жизнью, так и со смертью: от свадеб представителей правящей династии и торжеств по случаю обрезания до публичных казней инакомыслящих проповедников. Первым таким событием было состоявшееся в 1524 году бракосочетание сестры Сулеймана, Хатидже и его фаворита, Ибрагима-паши. Публичные празднования продолжались пятнадцать дней. В 1530 году вслед за проведением обряда обрезания младших сыновей Сулеймана, Мустафы, Мехмеда и Селима (будущего султана Селима II), начались торжества, которые продолжались сорок дней. Этот последний случай представил несравненную возможность недвусмысленно заявить о могуществе османской династии. Шатры побежденных соперников (Аккоюнлу, Сафавидов и Мамлюков) выставили напоказ толпе, а во время пира являвшиеся заложниками принцы из правящих династий Аккоюнлу, Мамлюков и Дулкадира были демонстративно посажены рядом с султаном.

Будучи великим визирем и зятем султана, Ибрагим-паша руководил и наслаждался этими дорогостоящими представлениями, а возложенные на него обязанности по надзору за проводившимися с 1525 по 1529 год работами по обновлению дворца Топкапы позволили ему проявить еще большую расточительность. Построенный при Мехмеде II зал заседаний совета и сокровищница были разрушены, а на их месте были построены гораздо более вместительная восьмикупольная сокровищница и примыкавший к Башне Правосудия трехкупольный зал заседаний совета. Заметным улучшением планировки дворца стала масштабная перестройка Зала Прошений, расположенного на входе в третий двор. Это отдельно стоящее строение и ныне препятствует прямому доступу посетителей к центральной части дворца. Роскошный декор и мебель этого зала были отмечены современниками, которые видели в нем изысканную гармонию серебра и золота, драгоценных камней, вычурных тканей и мрамора. Прибывший в Стамбул вскоре после того, как с Францией было подписано соглашение о капитуляциях, французский антиквар Пьер Жиль описывает, как султан принимает послов, сидя на низком диване «…в небольшом помещении из мрамора, украшенном золотом и серебром и наполненном сверканием бриллиантов и драгоценных камней. Это помещение для парадных приемов обрамляет галерея, которую поддерживают колонны из прекрасного мрамора, капители и подножья которых полностью покрыты позолотой».

Султан и великий визирь были хорошо осведомлены о том, что происходило на Западе, и в 1530 году они быстро получили подробное описание великолепной церемонии, в ходе которой папа Клемент VII возложил на голову Карла V корону императора Священной Римской империи. Столь же быстро они истолковали это как стремление подкрепить притязания императора Священной Римской империи, который видел себя новым цезарем. Султан Мехмед II стремился стать владыкой мира. В нем видел своего соперника Матиаш Корвин, который в свое время был самой могущественной фигурой в Центральной Европе и считал себя новым Геркулесом или Александром Великим (с последним сравнивал себя и сам Мехмед, а также, по свидетельствам венецианских послов XVI века, Селим I и Сулейман). Сулейман не мог оставить этот явный вызов без ответа. В Венеции Ибрагим-паша заказал золотой шлем с четырьмя накладными коронами, увенчанными плюмажем. В мае 1532 года, когда султан во главе своей армии двигался в направлении Венгрии, этот шлем был доставлен в Эдирне из платившего Османской империи дань портового города Дубровник на Адриатике. Этот шлем с коронами изредка демонстрировался на приемах, которые давал Сулейман, и играл свою роль в тщательно продуманных триумфальных парадах, проводившихся во время военных походов: к удовольствию иностранных послов и других наблюдателей, султан любил производить впечатление своей мощью. Посланники Габсбурга, которых Сулейман принял в Нише, судя по всему не знали, что тюрбан является головным убором султанов, и сочли, что эта безвкусная регалия и является османской имперской короной. Ни выбор времени, когда Ибрагим-паша заказал этот шлем, ни его форма не были случайными. Шлем-корона имел черты сходства с короной императора, а также с папской тиарой. Но самое главное, он символизировал вызов их могуществу.

Ибрагим был султану как брат, являлся его личным советником и высшим государственным чиновником, но вследствие этой близости он нажил себе врагов. В 1525 году его дворец на Ипподроме был разграблен во время мятежа янычар в Стамбуле, который, возможно, был спровоцирован его соперниками. В отношении шлема-короны государственный казначей критиковал Ибрагима за расточительность, которую тот проявил, заказав шлем во время проведения дорогостоящей военной кампании. Отсутствие упоминаний шлема-короны в турецких письменных источниках того времени и в художественных миниатюрах указывает на то, что его покупка вызывала неодобрение. Государственный казначей сделал Ибрагиму выговор за то, что расширение «кампании двух Ираков» обошлось слишком дорого, и Ибрагиму пришлось использовать все свое могущество и положение, чтобы добиться казни государственного казначея.

Отношения между Сулейманом и Ибрагимом напоминали отношения между султаном Мехмедом II и его фаворитом, великим визирем Махмуд-пашой Ангеловичем. Сулейман сумел оказаться таким же безжалостным, как его прадед, и Ибрагим, как и Махмуд-паша, был неожиданно казнен по прихоти своего господина. Это случилось в марте 1536 года, вскоре после того, как он вернулся с «кампании двух Ираков». Султан предоставлял ему, как великому визирю, полную свободу действий, как в общественной, так и в личной жизни, теперь же он был погребен в безымянной могиле. При жизни Ибрагима называли «Макбул» (т. е. «Фаворит»), но после смерти игра слов сразу же изменила это прозвище на прозвище «Мактул» (т. е. «Казненный»). Его мало кто оплакивал: после его смерти толпа разбила три классические бронзовые статуи, которые в 1526 году он привез из дворца Матиаша Корвина в Буде и установил возле своего дворца на Ипподроме. Казнь Ибрагима ознаменовала окончание первого этапа правления Сулеймана.

В годы своего пребывания на посту великого визиря у Ибрагима-паши была соперница, которая так же, как он, претендовала на привязанность Сулеймана. Это была девушка-рабыня Хюррем Султан, родом из Рутении,[19] известная на Западе под именем Роксолана. Для Сулеймана она стала хасеки, то есть фавориткой. Первого ребенка она родила Сулейману в 1521 году, а в 1534 году, уже после того, как она произвела на свет шестерых детей, пятеро из которых были сыновьями, он женился на ней, причем в очень торжественной обстановке. Вот как описывает эту свадьбу один европейский очевидец:

Церемония проходила в Сераглио, и празднества были вне всяких сомнений великолепными. При стечении народа совершалось шествие тех, кто преподносил подарки. Вечером главные улицы ярко освещены, везде звучит музыка, и повсюду пируют. Дома украшены гирляндами, и везде есть качели, на которых люди могут часами качаться, получая от этого большое удовольствие. На старом ипподроме установлена большая трибуна: это место зарезервировано для императрицы и ее дам, скрытых за позолоченной решеткой. Отсюда Роксолана и придворные дамы следят за большим турниром, в котором участвуют христианские и мусульманские рыцари, за выступлениями акробатов и жонглеров, а также за шествием диких зверей и жирафов, у которых такие длинные шеи, что, кажется, они достают ими до небес.

Согласно описанию одного венецианского посла, Хюррем Султан была «молода, но не отличалась красотой, хотя и была привлекательной и изящной». Сулейман был серьезно влюблен в нее, и однажды она заменила ему все остальные привязанности, и он стал верен ей одной. Его женитьба на освобожденной рабыне была таким же нарушением обычаев, как и быстрое выдвижение Ибрагима-паши на пост великого визиря.

Приобретение женщин (либо в качестве военной добычи, либо через работорговлю) для частного хозяйства султана и других состоятельных и могущественных турок имело много общего с набором юношей, посредством которого османы снабжали империю солдатами и администраторами. Слово гарем, под которым и понималось это частное хозяйство (с арабского языка это слово буквально переводится как «место, которое освящено и защищено»), в то время обозначало как покои, отведенные женщинам во дворце, так и самих женщин, в собирательном значении. Поскольку их империя была «в большей степени исламской», османы взяли на вооружение практику других мусульманских династий и стали позволять своим наложницам, а не законным женам, вынашивать потомство султана. Репродуктивная политика османской династии обладала одной уникальной чертой, которая состояла в том, что со времени правления Мехмеда II, если не раньше, наложницам разрешалось произвести на свет только одного сына. Впрочем, они могли рожать дочерей, но только до тех пор, пока рождение сына не пресекало их детородную функцию. По всей вероятности, это достигалось с помощью полового воздержания или предохранения, впрочем мы не знаем, какие именно методы могли использоваться. Простое происхождение и «необремененное» материальными заботами положение наложниц означало, что в отличие от невест султанской крови, которые в ранний период Османской империи преследовали собственные династические цели, наложницы таковых не имели и не могли стать потенциальными проводниками политики иностранных держав или устремлений гипотетических соперников османских султанов. Логика политики «одна-мать-один-сын» заключалась в том, что поскольку все сыновья умершего султана теоретически имели равные шансы унаследовать трон отца, решающей становилась та степень, до которой матери могли повысить шансы своих сыновей. Пока османские принцы служили в провинциях в качестве принцев-губернаторов, их матери играли первостепенную роль в подготовке их восхождения на трон. Однако если наложница производила на свет сразу двух принцев, ей надо было выбрать, с кем из них она вступит в союз и будет вести неизбежную борьбу за престолонаследие.